B.B. БИБИХИН. Введение в философию права. М.: ИФ РАН, 2005. 345 с.
Курс "Философия права" читался Владимиром Вениаминовичем Бибихиным в МГУ в осеннем семестре 2001 г. и с небольшими доработками в Институте философии РАН весной 2002 г. Сам автор не успел завершить подготовку книги к печати, а потому перед нами просто конспекты лекций со всеми их достоинствами и недостатками, предоставленные для публикации вдовой философа O.E. Лебедевой и изданные А.П. Огурцовым в родном для Бибихина ИФ РАН. Помимо текста В.В. Бибихина, книга содержит послесловие С.С. Неретиной и А.П. Огурцова и наиболее полный на сегодняшний день список опубликованных работ философа из почти 400 наименований, включающий монографии, статьи, рецензии и переводы.
Основная проблема книги обозначена уже во вступлении к первой лекции. "Вступление в область права на нашем Востоке и в наше время может показаться необязательным. Вместе с тем, если человек, как вокруг нас обычно бывает, впервые встречается с правом при столкновении интересов для разрешения конфликта, здесь можно уже видеть признак неблагополучия" (с. 3). Осторожность в заглавии неслучайна: "Введение в философию права" указывает на то, что речь идет вовсе не о каком-то построении философской системы права, а о задаче осмысления права как существенной черты устойчивой жизни человека в ситуации, где нет отчетливого опыта права и правового государства. Великие западноевропейские теоретики права хорошо известны - это и Гроций, и Пуфендорф, и Боден, и Монтескье. Для прояснения понятий права и нормативного поведения Бибихин обращается к "Философии права" Гегеля, "Чистому учению о праве" Ганса Кельзена и другим авторам.
Нашему нормативному поведению предшествует добросовестная обязанность следовать норме как должному. Существенный признак правовой ситуации в России Бибихин усматривает в "непро-говоренности права". Для нее также типично отсутствие опыта судоговорения, нежелание говорить формальным языком, страх перед ситуацией, когда человек может оказаться в области права. Отсюда искушение избежать судопроизводства, договориться по душам. Бибихин согласен с мнением Канта: "Жить в отчетливом мире, где есть правила, право, суд, правосудие, мы должны. Тем самым подразумевается, что такой мир не данность. Строго говоря, его нет без нас, мы отвечаем за его существование" (с. 12). Перешагнуть через этот порог, преодолеть перепад между двумя мирами - сложнейшая задача. Речь идет не о границе между законопослушным и криминальным миром, не между легальной и теневой экономикой, а между "принципом" и "беспринципностью". Ведь даже в воровской среде следование неписаному праву часто предпочитается неформальным отношениям. Бибихин ссылается здесь на М. Мамардашвили ("Лекции по античной философии"), для которого собственно политикой, или демократией, является решение о выходе в сферу принципа. Более того, вся политическая культура есть культ формально отчетливого, следующего принципам поступка. Это явление, согласно автору, имеет даже параллель во внечеловеческом мире: различие между смазанным биологическим существованием (у вымирающих видов) и отчетливой формалистикой поведения (у здоровых видов). Таким образом, мы имеем некую тотальность права, вне которой
остается только "размытый образ жизни". Внутри же этой тотальности противопоставляются писаное и неписаное, гласное и негласное, уставное и неуставное (старое латинское имя - mores), позитивное (в смысле положения, нормативного акта, установленной нормы) и естественное (природное) право. В конечном счете поступание по закону и по понятиям (см. с. 6).
Вообще, чем больше мы погружаемся в текст лекций В.В. Бибихина, тем очевиднее становится их феноменологический характер. Тому пониманию права, которое идет от романтической философии и исторической школы, Бибихин противопоставляет свое экзистенциально-феноменологическое понимание. Право не вырастает из какого-то естественного, органического порядка жизни, а "уходит корнями в интимное ощущение, что какие-то наши действия и поступки хороши, безусловно надежны, счастливы, а другие, наоборот, неудачны, сомнительны" (с. 15). На первый план выходят такие вещи, как судьба, выпавшая нам в жизни доля, которая велит делать одно и запрещает другое. Будучи не способен четко определить это ощущение, человек ищет опору для своего поведения в принятой норме. "Не наше, не свойское, неприступное лицо права" отражено в строгом, официальном, даже торжественном характере закона и символизируется, в частности, мантиями судей. Заимствование закона в чужой стране, а также приглашение для своего упорядочивания других - скорее правило, чем исключение. "Русская правда" - название этого судебного уложения звучало исходно не в смысле наша, родная, отечественная, а как правовой распорядок большого нового русского государства с центром в Киеве, данный, предположительно, Ярославом Мудрым Новгороду, который в то время, в XI в., Русью себя еще не называл. Петр I скопировал иностранные законы и порядки, чтобы "улучшить наше отечество", подобно тому, как Ликург взял для Спарты законы Миноса, который считался сыном Зевса.
Последний пример говорит о "надчеловеческом авторитете" права. Когда же праву не хватает этого авторитета, когда государство испытывает недостаток легитимации, становится актуальным отношение к силе. Таким образом, политическая жизнь в целом мыслится Бибихиным как реальность права -вопреки расхожим представлениям о государстве как чиновничьем механизме или аппарате принуждения (насилия). Бибихин анализирует существеннейшую проблему основания права, установления закона в ходе демократических процедур (см. с. 28-30)1. Законы создаются, конечно, представителями
1 Несколько в ином свете ту же проблему разби-
рает Жак Деррида на примере провозглашения "Декларации независимости". Для него вопрос формулируется следующим образом: кто подписывает и чьим именем, само собою собственным, провозглашается акт, на котором основывается учреждение? Поскольку нельзя решить, удостоверяется или порождается независимость самопровозглашающим высказыванием (ведь цепочка представителей представителей народа только осложняет проблему обоснования), то Деррида делает отсюда вывод, что первые документы демократии принципиальным образом основаны на смешении перформативного и констативного суждения (Деррида Ж. Отобиографии // Лс1 Ма^тет'93. М., 1994).
реального народа, конкретных людей, но от имени народа-идеала. Стало быть, здесь имеет место совпадение фактического с должным (в терминологии Бибихина: "физического" и "идеального"), единство власти и права (в терминологии Бибихина: "тождество права и порядка"). "Особенность философских императивов, к числу которых относится обязанность следовать праву, норме, долгу, заключается в том, что они предписывают то, что так или иначе уже есть" (с. 32).
Исследование темы права переплетается в лекциях с рассмотрением исторических судеб Востока и Запада. Наиболее подходящий отчет о состоянии отечественного права Бибихин неожиданно находит в известной книге Астольфа де Кюстина, своеобразном отчете о путешествии - "Россия в 1839 году". Чтение Кюстина способно "примирить нас с собой", помогает "спокойно вглядеться в себя" (с. 166). Подобно "ревизору" или "шпиону" Кюстин воплощает собой "другой", отстраненный взгляд. Возможно, этим объясняется и некоторая идеализация Кюстина в изложении Бибихина.
С точки зрения Кюстина, народ совершает преступление, завещая потомкам тиранию. Но для русских смирение, отказ от власти - высшая добродетель. Возможно, нигде, кроме как в России, Борис и Глеб не были бы признаны святыми; на западноевропейский взгляд, поведение святых князей не только не заслуга, но и противоправное, противозаконное действие.
Занятый разгадыванием "тайной механики империи", Кюстин находит ответ, встретившись на балу с императором Николаем I. Он "заворожен имперским театром", где внимание 60 миллионов человек сосредоточено на необъяснимо притягивающей к себе фигуре "несчастного земного бога". Вывод Бибихина таков: "Государство стоит таким образом не на правовых отношениях, например на договоре правительства с населением, а на интимных, чувственных, эротических отношениях народа к правителю" (с. 54).
Оказавшись в России, Кюстин вынужден дышать заразным метафизическим воздухом среды. С тех пор, очевидно, воздух этот нисколько не изменился. "Для западного человека экзистенциальные проблемы в полной мере существуют, но скорее отдельно от проблем администрации, выборов, налогов. Наоборот, среди наших реалий в метафизику - в проблемы добра и зла, доброты, искренности, лжи, сокрытия, человеческого своеволия, самоуправства и в решение этих проблем - внедряешься быстро почти при первой же встрече с милиционером, с органами местного самоуправления" (с. 50). Здесь уже вспоминается Рильке: "Россия граничит с Богом"2.
2 Ср.: Седакова O.A. Путешествие в Тарту и обратно // Наше положение. Образ настоящего. М., 2000. С. 7-36.
Отталкиваясь от наблюдений и описаний французского путешественника, Бибихин разворачивает важную для него тему "правящей молнии", намеченную еще в книге "Язык философии"3. Молния ("молния Бога", "молния обновления") - не образ и не метафора, а строгое философское слово, восходящее к 64-му фрагменту Гераклита ("Всем правит молния"). Русский человек как бы заворожен молнией - жесткой и быстрой молнией власти; уникальное достоинство московского служилого человека - служить передатчиком, исполнителем повелений правящей молнии4. Обратной стороной этого феномена является то, что "русские легко умирают" как на войне, так и в быту. Дело здесь вовсе не в том, что жизнь ни во что не ценится. По Бибихину, получается скорее так: во вкус к жизни входит игра со смертью - жизнь на пределе.
В свете молнии Бибихин рассматривает и новизну Петра, который, по слову поэта, "Россию поднял на дыбы"5. Начиная с Соловьева и Ключевского, принято считать, что Петр просто подтягивал отсталую страну Европы до уровня передовых, что в любом случае было неизбежно и так или иначе произошло бы. Но руководствуясь экзистенциа
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.