УДК 93/94
ISAAC SOLOMONOVICH ROSENTHAL
Doctor of Historical Sciences,
Principal Specialist of Russian State Archive of Socio-Political History
Russian Federation, Moscow, Profsoyusnaya str., 156 bld. 1, apt. 29
E-mail: evgenv@rambler.ru.
Revisiting the adaptation strategies of Russian intelligentsia before and after 1917
(Source: Korney Chukovsky's journals)
The article reviews the value of Korney Chukovsky's journals in studying the development of Russian intellectuals in the beginning of the 20th century, and explores their distinctive ways of adapting to the economic, political and ideological changes of that time. Chukovsky's observations extend our understanding of the factors that influenced the intelligentsia, Russian cultural scene and the society at large. From that perspective, the article revisits the crucial moments in the recent history of Russia: the Revolution of 1905, the time before and after World War I and the first decades of the Soviet regime. The adaptation methods are strongly influenced by the personality factor; Chukovsky's journals contain not only his own reflections and self-studies, but also a wide range of portraits of his contemporaries: writers, artists, journalists and publishers, such outstanding personalities as Alexander Blok, Maxim Gorky, Ilya Repin and Ivan Sytin, as well as numerous other representatives of the epoch, among them. The materials allow us to determine how much of the intelligentsia's actions was predicated by the social environment and the power circles, and how much - by their own individual opinions. We can evaluate the impact of the distinctive aspects of their mentality - enlightenment, humanism, rejection of bourgeois ideology - on their behavior. That, and their perception of the swiftly changing reality, determined their attitude towards the political regime, the choice of their adaptation strategies, the characteristics of their creative work and their ways to perceive the reality and predict the future.
Key words: adaptation, intelligentsia, bureaucracy, Bolshevism, censure, mentality, entrepreneurism, publishers.
ИСААК СОЛОМОНОВИЧ РОЗЕНТАЛЬ
доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) (Россия, Москва, ул. Б. Дмитровка, 15) Тел.: +7 (495) 337-37-67; E-mail: evgenv@rambler.ru
В статье выясняется ценность дневника К.И. Чуковского для изучения эволюции интеллигенции в России в начале XX в., рассматриваются нашедшие отражение в дневнике особенности ее адаптации к происходившим тогда экономическим, политическим и идеологическим переменам. Наблюдения Чуковского обогащают представление о факторах, воздействовавших на интеллигенцию, культурную жизнь и на общество в целом. Под этим углом зрения сравниваются переломные моменты истории страны период первой революции, канун и годы Первой мировой войны, первое советское десятилетие. Процессы адаптации персонифицированы, дневник содержит наряду с авторским самоанализом характеристики современников Чуковского - писателей, журналистов, художников, издателей. Среди них такие крупные фигуры, как Блок, Горький, Репин, Сытин, а также типичные персонажи своего времени. Материалы дневника позволяют оценить степень зависимости их поведения, с одной стороны, от социальной среды и политики правящих кругов, с другой стороны, от воззрений и индивидуальности каждого деятеля культуры. Показано, как влияли на поведение демократической интеллигенции свойственные ей ментально-мировоззренческие черты, просветительство, гуманизм, антибуржуазность. Вместе с восприятием менявшейся действительности они определяли отношение представителей культурной элиты к политическому режиму, выбор способов приспособления, характер творческой деятельности, осознание настоящего и меру предвидения будущего.
Ключевые слова: адаптация, интеллигенция, бюрократия, большевизм, цензура, ментальность, предпринимательство, издатели.
К вопросу об адаптации интеллигенции в России до и после 1917 г. (По страницам дневника Корнея Чуковского)
К числу неординарных свидетельств о XX в. принадлежит дневник К.И. Чуковского - самое драматичное и сложное из всех его произведений. Впервые дневник увидел свет в начале 1990-х гг., недавно он снова переиздан с приложениями и расширенными комментариями, на этот раз в трех томах, без каких-либо купюр. В прежних изданиях они были значительны - в ущерб полноте и точности передачи наблюдений, взглядов и своеобразия личности Чуковского. Правда, немало страниц дневника Чуковский уничтожил. В тексте, дошедшем до нас, объем записей с 1936 г. по 1952 г. невелик, в этой части дневник уступает дневникам таких его современников, как М.М. Пришвин или Л.В. Шапорина [1, с. 401-410]. Удивляться этому и тем более ставить Чуковскому в вину не приходится.
Влияет ли неизбежная субъективность любого такого источника сама по себе на его познавательную ценность? Отвлечься от индивидуальности автора невозможно, но и выводить из нее все содержание источника было бы неправильно. Евгений Шварц в свое время, не прочитав
недоступный тогда еще дневник Чуковского, заранее отказал ему в достоверности ввиду «особенностей натуры» автора - «мнительности, подозрительности и судорожного желания укусить» [2, с. 169, 170]. Это не совсем так, иным был и облик Чуковского, пусть «протеевски» изменчивый [3, с. 318-328], и дневник.
Историку он открывает не меньше, чем литературоведу. Записи Чуковского помогают, в частности, проследить эволюцию русской интеллигенции, основы мировоззрения которой складывались в начале XX в., увидеть, каким образом она адаптировалась к благоприятным и неблагоприятным условиям или же пыталась избежать адаптации. Способствуют материалы дневника и пониманию исторической цены этих процессов - для культуры и общества в целом. Далее с этой целью (но, разумеется, без претензии исчерпать тему и содержание дневника) анализируются некоторые записи, относящиеся к двум переходным этапам российской истории - от первой революции до второй и от событий 1917 г. до так называемого Великого перелома.
В поле зрения Чуковского, персонифицирующего названные процессы, наряду с людьми творческих профессий - редакторы, издатели, цензоры, чиновники разного уровня. Крайне требовательный к себе, он уточнял и пересматривал суждения, высказанные ранее, прибегая в первую очередь к самоанализу, дополняя и уточняя портретные зарисовки, но также обобщая эмпирические данные. «Самое интересное» для него - «человек, его личность, психология, среда, вкусы, привязанности», человек, не существующий вне «условий, в которых он живет, вне его времени» [4, с. 286], следовательно, способный - очень по-разному - к поиску в окружающей среде места, которое могло бы его удовлетворить, исходя не столько из партийных или групповых установок, сколько из собственных представлений о должном и возможном, нередко, особенно в советское время, балансируя между приспособлением и приспособленчеством.
В начале XX в. к такому поиску-самоопределению побуждали события и последствия первой революции. В дневнике приводится рассказ И.Е. Репина о том, как выставлялась написанная им в 1907-1911 гг. картина «Манифестация 17-го октября», в которой он хотел представить апофеоз революции. Правда, кадет Гессен (редактор газеты «Речь») нашел, что это скорее карикатура на революцию, цензор же счел вообще недопустимым напоминать публике о массовых акциях 1905 г. («с флагами»!), пусть даже участники манифестации ликуют, приветствуя царский манифест. Репин сейчас же распорядился поместить рядом «этюдики» великой княгини Ольги Александровны и свою картину «Венчание Государя Императора», после чего было разрешено открыть выставку [5, т. 1, с. 159, 179]. Несомненно, повлияли на исход инцидента и другие, еще более известные заказные вещи Репина.
Для сравнения: Репин - автор «народнических» картин отговорил П.М. Третьякова от того, чтобы заказать ему для галереи портрет М.Н. Каткова - «ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглой откровенностью набрасывавшегося на всякую светлую мысль, клеймившего всякое свободное слово», готового «задавить все русское выдающееся дарование, <.. > прикидываясь охранителем "государственности"», «со своими турецкими идеалами полнейшего рабства, беспощадных кар и произвола властей...» [6, с. 160-161]. К моменту знакомства с Чуковским изменился не образ мыслей художника, а линия его поведения.
Молодые журналисты и художники оставались и после отмены предварительной цензуры в 1905 г. более уязвимыми, чем Репин. Но они воспользовались растерянностью администрации во время революции и незавершенностью реформ в сфере печати. Чуковский проводил на страницах журнала «Сигнал» прозрачную мысль о полезности нажима на власть (попадание было точным; причинно-следственная связь между всероссийской стачкой и «дарованными» свободами замалчивалась, Николай II признавал ее лишь в частных письмах). Форма басни не избавила Чуковского от ареста и судебного преследования. Перед этим он побывал на броненосце «Потемкин», а детям, когда они подросли, рассказывал о 9 января и других событиях 1905 г. [7, с. 101] (эти рассказы сам он считал настолько заурядным делом, что в дневнике их не упомянул). В 1905-1906 гг. Чуковский и его журнал - не исключение, издавались десятки журналов, подобных «Сигналу», и, по описанию Андрея Белого, они «на кишащих людом проспектах [Петербурга] размножались в те дни с поразительной быстротой» [8, с. 27]. Необходимо, однако, принять во внимание, что их сотрудники - это лишь малая часть интеллигенции, а увлечение политической сатирой художников - частников объединения «Мир искусства» было кратковременным.
По сравнению с Чуковским петербургский журналист Аркадий Руманов, имя которого встречается в дневнике не однажды, вел себя осторожнее. Типажная параллель «Руманов - Чуковский» уместна тем более, что фигура первого уже привлекала исследовательское внимание. Рассматривались и его отношения с Чуковским, сначала
как будто «братски-дружественные». Они прекратились
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.