"...Язык чужой не обратился ли в родной?"
A.C. Пушкин о месте родного и иностранных языков в речи женщин
© Г. В. МАРКЕЛОВА, кандидат филологических наук
В первой половине XIX века французский язык был обязательным и едва ли не основным компонентом женского воспитания. Умение говорить по-французски в то время являлось признаком аристократизма, принадлежности к высшему обществу. A.C. Пушкин в своих произведениях показал, что французский язык в речи женщины занимал совершенно особое место - гораздо более значимое, чем в речи мужчины. Именно женский французско-русский билингвизм неоднократно отмечался Пушкиным и подавался им как характернейшая черта женской речи.
Для "причудниц большого света" (молодого и среднего возраста) французский являлся основным языком, первым по коммуникативной значимости. В их речевом обиходе он, по существу, занимал место родного языка. Русским же светские дамы пользовались редко и говорили на нем с явными неправильностями:
Не все ли, русским языком Владея слабо и с трудом, Его так мило искажали, И в их устах язык чужой Не обратился ли в родной?
("Евгений Онегин")
При этом Пушкин не присоединял своего голоса к хору литераторов, которые упрекали женщин за пренебрежение родным языком. Он считал, что в речи русских женщин французский вытесняет род-
ной язык не столько по их собственной прихоти, сколько по объективным причинам. Свое объяснение этих причин Пушкин вложил в уста женщины-рассказчицы, от лица которой написан роман "Рослав-лев": "Вот уже, слава Богу, лет тридцать, как бранят нас бедных за то, что мы по-русски не читаем и не умеем (будто бы) изъясняться на отечественном языке". Дело в том, продолжает героиня, что "мы принуждены всё, известия и понятия, черпать из книг иностранных; таким образом и мыслим мы на языке иностранном (по крайней мере, все те, которые мыслят и следуют за мыслями человеческого рода)". Пушкин считал, что по причине "чрезвычайной ограниченности" русской словесности, которая для женщин еще недостаточно привлекательна, они находят речевые образцы во французских романах, составляющих основу дамского чтения. Оттуда берут они самые "обороты слов" и для изъяснения на письме. Поэтому французский естественным образом утвердился в русском обществе как язык культурного общения, как язык светский и этикетный, в высокой степени обязательный для разговоров и переписки с дамами.
Есть еще одна причина, по которой женщины пушкинского времени были особенно привязаны к французскому языку. Как показал поэт, для женщин образцы речи и речевые привычки гораздо более значимы, чем для мужчин. Женщины более покоряются установившимся правилам и способам изъяснения, не стремятся или не смеют их изменять. Женщины более, чем мужчины, склонны пользоваться речевыми формами, которые "давно готовы и всем известны", в том числе и привычным, предписанным для известных случаев французским языком. Показательны в этом отношении два любовных письма (женское и мужское) в "Евгении Онегине". Как замечал Пушкин, "дамская любовь" не изъясняется по-русски. Во-первых, это затруднительно из-за дамской непривычки к русскому языку вообще, а также по причине невыработанности русского "метафизического языка" для передачи психологических движений души. Во-вторых, это противоречило принятым этикетно-речевым правилам светского общения. Кроме того, как показывал Пушкин, в начале XIX века женское поведение, в том числе речевое, являлось в большой степени подражательным, подчиненным влиянию литературных образцов, которые стали известны русским читательницам из европейских, и в первую очередь французских, романов. Их языковая форма долго сохраняла для русских женщин и свое обаяние, и свой авторитет. Естественно поэтому, и юная мечтательница Татьяна, которая "воображалась героиней своих возлюбленных творцов", поступает так же: она пишет Онегину первая, и пишет ему по-французски. Онегин же свое любовное послание пишет по-русски, смело нарушая установленные этикетные нормы. При этом ни герой, ни автор никаких извинительно-объяснительных оговорок по поводу русского языка данного письма не делают.
Заметим, что и сам Пушкин в иных жизненных обстоятельствах мог пренебречь этикетно-языковыми предписаниями. Так, в минуту сильнейшего беспокойства и недовольства молчанием своей невесты он писал ей из Болдина не по-французски, как обычно, а по-русски: "Милостивая государыня Наталия Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте". Таким образом, в своем речевом поведении, в частности в выборе языка общения, женщина пушкинского времени оказывается не только более инертной, но и менее свободной, чем мужчина.
Однако для большой группы дворянских женщин, изображенных Пушкиным, первым по значимости и употребительности являлся русский язык. Это провинциальные помещицы: мать Татьяны Лариной, обитательницы "соседственных селений", мать Марьи Гавриловны в "Метели" и др., а также те, кого в своих письмах Пушкин называл "московские бабушки". Французским они пользовались лишь эпизодически, его отдельными элементами; активное его использование для них в прошлом (как и для графини в "Пиковой даме"). К этой группе примыкают "уездные барышни", для которых постоянное употребление французского нецелесообразно по условиям их жизни и ограниченности круга общения. Женщины этой группы по-французски, в основном, читали (особенно женская молодежь), но говорили они на страницах пушкинских книг по-русски.
Кроме французского, в образованном кругу пушкинского времени были в употреблении и другие европейские языки, а также классические языки древности - латинский и греческий. Но по распространенности они не могли сравниться с французским. Из пушкинских героинь только Лиза Муромская знает по-английски, и то лишь по прихоти англомана-отца. Немецким языком, вторым по распространенности в начале XIX века, не владела ни одна из русских женщин, изображенных Пушкиным. Характерное и потому предсказуемое незнание женщиной немецкого языка стало одним из обстоятельств, расчетливо использованных главным героем "Пиковой дамы": первое письмо Германна к Лизавете Ивановне с признанием в любви "было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна, - замечает Пушкин, - по-немецки не умела и была им очень довольна". Пушкин реалистически отразил тот факт, что среди его современниц не слишком многие знали более одного иностранного языка. Как выдающееся исключение из общего правила выделялась мать П.В. Нащокина, которая в его "Записках", отредактированных Пушкиным, характеризуется как "женщина необыкновенного ума и способностей" именно потому, что "она знала многие языки, между прочим, греческий. Английскому выучилась она 60 лет".
Что касается классических языков, то их знание для образованных людей пушкинского времени в целом нехарактерно, а для женщин
владение этими языками расценивалось даже как определенная странность. Так, в одном из писем жене Пушкин рассказывал: "Видел я свата нашего Толстого; дочь у него также почти сумасшедшая, живет в мечтательном мире, окруженная видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится омеопатически".
Знание другого классического языка - латыни - с начала XIX века также не входило в обычный круг светского дворянского образования, даже мужского. Оно выступало как свидетельство образования "серьезного" или клерикального (Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 1995), то есть женщинам в принципе не свойственного. Характерна в этом отношении сцена из наброска "Мы проводили вечер на даче...", где главный герой так начинает свой рассказ о Клеопатре: "- Надобно знать, что в числе латинских историков есть некто Аврелий Виктор, о котором, вероятно, вы никогда не слыхивали. - Aurelius Victor? -прервал Вершнев, который учился некогда у езуитов, - Аврелий Виктор, писатель IV столетия. Сочинения его приписываются Корнелию Непоту и даже Светонию; он написал книгу de Viris illustribus - о знаменитых мужах города Рима, знаю. - Точно так (...) в ней находится то сказание о Клеопатре, которое так меня поразило (...) Haec tantae libidinis fuit ut saepe prostiterit; tantae pulchritudinis ut multi noctem illius morte emerint...
- Прекрасно! - воскликнул Вершнев, - Это напоминает мне Сал-люстия - помните? Tantae.".
Далее Пушкин рисует женскую реакцию на этот ученый разговор: "- Что же это, господа? - сказала хозяйка, - уж вы изволите разговаривать по-латыни! Как это для нас весело! Скажите, что значит ваша латинская фраза?"
Приведенная сцена с очевидностью обнаруживает, что латынь для дам пушкинского времени "непостижна" и требует перевода. Соответственно реальному положению вещей латинский язык, даже в виде вкраплений, не употребляется ни в устной, ни в письменной речи женских персонажей Пушкина.
Несколько более известным столичному дворянскому кругу был итальянский язык: в моде была итальянская музыка, опера. Однако по-итальянски почти не читали. В "Египетских ночах" Чарский говорит явившемуся к нему импровизатору: ".итальянский язык у нас не в употреблении, вас не поймут". Тем не менее на вечере импровизатор получил пять записок на правильном итальянском языке, и среди них несколько строк, написанных рукой молодой женщины.
С нормативной стороны, с точки зрения правильности, Пушкин характеризовал практически только русскую речь женщин. Примечательно, что к галлицизмам и иным ошибкам образованных женщин в русском языке Пушкин относился снисходительно, без пуристической строгости и считал такие ошибки простительными для дам. Более то-
го, молодой Пушкин в неправильностях русской речи своих современниц даже находил своеобразное очарование:
Неправильный, небрежный лепет, Неточный выговор речей По-прежнему сердечный трепет Произведут в груди моей...
И это не просто галантная уступка дамам, исходящая из традиционного понимания мужской речи как нормы, а женской - как закономерного отклонения от нее. Рядом с приведенными стоят знаменитые слова Пушкина в защиту грамматической ошибки как "улыбки" речи:
Как уст р
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.