Россия и мир
© 2014 г.
А.И. КУЗНЕЦОВ
"ЗАСИЛЬЕ" ИНОСТРАНЦЕВ НА ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ СЛУЖБЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ: МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ
Вопрос о личном составе дипломатической службы старой России до сравнительно недавнего времени не привлекал внимания отечественных историков. Лишь в последние два десятилетия, на фоне общего антропологического сдвига в исторической науке и переосмысления сложившихся в советское время представлений о дореволюционной России этот вопрос начал вызывать научный интерес. Между тем он представляется важным для понимания не только природы государственного устройства Российской империи и ее внешнеполитического аппарата, но и перемен в ее политической культуре и общественных настроениях, резко ускорившихся в пореформенный период.
В публикациях русской прессы второй половины XIX - начала XX в., затрагивавших деятельность министерства иностранных дел, едва ли не главной мишенью критики в его адрес был этнический состав центрального аппарата и заграничных учреждений МИД. Примечательно, что авторами подобных публикаций были, как правило, не противники, а наоборот, сторонники существующего строя, ратовавшие за укрепление его "национальных устоев". Один из наиболее яростных критиков "иностранного засилья" С.С. Татищев, сам в прошлом дипломат, утверждал, что в начале царствования императора Николая I лица нерусского происхождения составляли 68%, а к концу царствования - 81% дипломатических кадров1. На этом основании он обвинял МИД в "систематическом отчуждении в руки иностранных наемщиков одной из важнейших функций правительства, в ущерб и, даже более, в совершенное устранение русских дипломатов". Нигде в мире, по его словам, "не существовало подобной экстерриториальной дипломатии, чуждой стране, которой она считалась представителем, не исповедующей ее веры, не понимающей ее языка и полной презрения к основным принципам ее национального существования"2.
С подобными же обвинениями в адрес МИД неоднократно выступали суворинское "Новое время" и различные издания черносотенного толка. Подобная критика достигла своего апогея во время Первой мировой войны, когда "немцеедство" захлестнуло не только общественные круги, но и Государственную Думу, где тема "немецкого засилья" стала предметом специального разбирательства. В целом за последние полвека существования Российской империи вокруг этой темы сложилась определенная мифология,
Кузнецов Александр Игоревич - Чрезвычайный и Полномочный Посол, кандидат исторических наук.
1 Емец В.А. Министерство иностранных дел Российской Империи. - Международная жизнь, 2000, № 11. с. 79.
2 Новое время, 1893 (вырезка из досье Департамента личного состава и хозяйственных дел (далее - ДЛС и ХД МИД), Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), оп. 731, д. 27, л. 14-19).
которая сыграла не последнюю роль в подрыве авторитета монархии. Трафаретный образ царского дипломата как немецкого барона с моноклем в глазу, едва говорящего по-русски и чуждого национальным интересам страны, которую он представляет за границей, укоренился в общественном сознании как устойчивый стереотип восприятия дипломатической службы в целом.
Возникает вопрос, в какой мере этот стереотип соответствовал действительности, а главное - какое отношение этнический состав российской дипломатической службы имел к содержанию и качеству ее деятельности.
Прежде всего следует отметить, что разоблачители "иностранного засилья" никогда не утруждали себя объективным анализом этого явления. Цифры, приводимые С.С. Татищевым, основываются исключительно на вычислении процента "лиц с нерусскими фамилиями" на дипломатической службе. Этот процент был действительно высоким. Таким он оставался даже в самом конце существования империи, в разгар первой мировой войны, когда неприязнь ко всему немецкому в России была особенно сильна. Согласно справке Департамента личного состава и хозяйственных дел МИД, по состоянию на 1 февраля 1917 года из 636 чиновников, состоявших на действительной службе в МИД и за границей, "лиц с немецкими фамилиями" насчитывалось 105, т.е. одна шестая часть3. При этом не учитывались лица, сменившие фамилию во время войны с Германией.
Однако и эти вполне достоверные цифры сами по себе ничего не доказывают. В частности, сами по себе они не отражают пестроту этнического состава российской дипломатической службы. А ведь на ней находились не только остзейские немцы - выходцы из прибалтийских губерний, чье присутствие в МИД действительно было весьма значительным и непропорциональным по отношению к численности немецкого населения этих областей. К "лицам с нерусскими фамилиями" принадлежали и совершенно другие по воспитанию и происхождению обрусевшие немцы, - как правило, дети петербургских чиновников, живших в России на протяжении нескольких поколений, а также потомки французов, швейцарцев, греков, шведов и представителей других национальностей. Вычислить, какой процент составляла каждая из них, сегодня весьма затруднительно, так как немалая часть послужных списков сотрудников МИД XIX -начала XX в., к сожалению, утрачена. Да и есть ли смысл в таких вычислениях, если учесть тот очевидный факт, что национальное происхождение дипломата само по себе едва ли может пролить свет на его личные качества и соответствие его деятельности национальным интересам страны?
Привлечение образованных и политически лояльных иностранцев на дипломатическую службу было давней традицией российского государства. Но такая традиция существовала и в других европейских странах. Вплоть до Первой мировой войны в Европе был распространен тип "дипломата-кондотьера", который, как писал русский дипломат Ю.Я. Соловьёв, мог бы, подобно своим средневековым предшественникам -предводителям отрядов наемников в Италии XIV-XV вв. - "в условиях космополитической европейской дипломатической службы представлять любую страну"4.
В условиях монархической Европы дипломаты иностранного происхождения, присягнувшие на верность новому государю, не были чем-то инородным ни в европейском дипломатическом мире, ни на российской государственной службе. Напротив, их присутствие вполне соответствовало наднациональной природе Российской империи, тем более что сознание самого русского дворянства, по крайней мере до середины XIX в., связывалось в большей мере с европейской, чем с национальной культурой.
Другое важное обстоятельство заключается в том, что в дореформенной России, да и во многом в последующий период государственная и особенно дипломатическая служба воспринимались как служение лично императору, а не российскому государству. Так
3 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. ДЛС и ХД, оп. 731, д. 49, л. 66.
4 Соловьёв Ю.Я. Воспоминания дипломата. М., 1959, с. 70.
было практически во всех монархических государствах Европы, где, по замечанию историка дипломатии Г. Никольсона, "в течение всего XVIII века, а фактически до 1918 г. продолжала существовать теория, что дипломатия некоторым образом отождествлялась с личностью царствующего монарха"5.
Одной из первых обязанностей чиновника, принятого на службу в МИД Российской империи, было "клятвенное обещание", текст которого оставался неизменным с XVIII в. вплоть до февральской революции 1917 г. В нем находила выражение суть официального понимания смысла государственной службы. Чиновник присягал на верность не России, а лично двум конкретным лицам - императору и его наследнику. При вступлении на престол нового государя "клятвенное обещание" давалось заново. Что касается гарантий соблюдения присяги, то она апеллировала не столько к закону или патриотическим чувствам присягающего, сколько к его религиозному долгу6.
Хотя в конце XIX - начале ХХ в. эта, по сути, феодальная клятва воспринималась как формальная дань традиции, на деле весь строй российской государственной службы соответствовал заложенному в ней принципу личного служения монарху. Он пронизывал всю систему чинопроизводства, продвижения по службе и других поощрений и наград. Личный характер дипломатической службы наложил глубокий "системный" отпечаток на ее организацию и кадровую политику. Им был во многом обусловлен и этнический состав этой службы. Ставя во главу угла принцип личной преданности императору, самодержавная власть смотрела на национальность чиновника как на нечто второстепенное и малосущественное. По оценке британского историка Дж. Хоскинга, "русское национальное самосознание растворялось в российском имперском сознании, ценности которого в принципе были многонациональными"7.
Личный характер службы сказывался на понимании дипломатами смысла своей деятельности, их политическом мышлении и профессиональной культуре. В имперском сознании понятия "Государь" и "Россия" как бы сливались в одно целое, согласно абсолютистскому принципу "государство - это я". В воспоминаниях министра иностранных дел А.М. Горчакова, записанных с его слов, говорится о том, что он первый в своих депешах стал употреблять выражение "Государь и Россия". «До меня, - говорил он, -для Европы не существовало другого понятия по отношению к нашему отечеству, как только "император". Граф Нессельроде даже прямо мне говорил с укоризной, для чего я это так делаю. "Мы знаем только одного царя, говорил мой предместник: нам дела нет до России"»8.
В течение второй половины ХК в. два понятия - Государь и Россия - еще сосуществуют в относительной гармонии. Но в период последнего царствования они все дальше расходятся. Русские послы по-прежнему именуются "представителями Особы Его Императорского Величества", но свою деятельность они уже связывают со служением российскому государству, а не лично императору. Незадолго до крушения монархии царский дипломат князь Л.В. Урусов писал в своем дневнике: "До сих пор были Государь и Россия, а отныне - и за это идет борьба - Россия и Государь"9. О переменах в сознании дипломатов свидетельствуют равнодушие, которое проявили сотрудники МИД - казалось бы, самого "монархического" из государственных ведомств России -к судьбе Николая II после его отречения и почти безоговорочное принятие ими новой власти в лице Временного правительс
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.