Жанровая загадка Первоначальной редакции «Жития Евфросина Псковского»
© М.В. ПЕРВУШИН, кандидат филологических наук
Сюжетно-композиционный анализ памятников литературы весьма важен для оценки целостности их художественной структуры. Однако ранее такого анализа Первоначальной редакции «Жития Евфросина Псковского» не было сделано. Еще пресвитер Василий-Варлаам (XVI в.) заметил, что название Первоначальной редакции («Житие и жизнь и подвизи преподобнаго отца нашего Ефросина» [1. Л. 1]) лишь отчасти соответствует ее содержанию и композиции: «Написана быша... некако и смутно, ово зде, ово инде, и ина многа части глаголана бяху» [2. Л. 30-30 об.]. Вслед за Василием, все изучавшие Первоначальную редакцию, повторяли его характеристику. И действительно, на первый взгляд видны отсутствие художественного единства памятника, что говорит о его «эпизодической композиции», свобода расположения этих эпизодов, что указывает на некоторую бессюжетность произведения, нет в нем и последовательно изложенной биографии Евфро-сина, что мало соответствует агиографическому жанру. Современная исследовательница «Жития Евфросина» В.И. Охотникова называет Первоначальную редакцию не житием, а лишь «Повестью об аллилуии» [3. С. 5-7].
Согласно канону агиографического жанра, выделенному В. О. Ключевским [4 С. 71-72], в композиции любого жития должны присутствовать: пространное предисловие; особо подобранный ряд биографических черт, подтверждающий святость подвижника; похвальное слово святому и его загробное бытие, т.е. чудеса. Отметим, что при более внимательном изучении Первоначальная редакция «Жития» имеет все эти названные части, т.е. в целом (схематически) соответствует жанру агиографического произведения.
Однако биограф попытался (и не безуспешно) решить в одном произведении две задачи: утверждение «сугубой аллилуйи» (спорного богослов-
ского вопроса XV века) и реабилитация главного героя произведения преподобного Евфросина (доказательство его праведности, а не еретичности, как считали псковичи). Он строит свое произведение по двум линиям, двум параллельным концепциям, которые несут основную смысловую и художественную нагрузку, являясь существенными элементами единой идейно-художественной системы произведения. Эти линии, переплетаясь в первой части произведения (согласно градации В.О. Ключевского), расходятся во второй и третьей частях, а затем вновь соединяются в четвертой. Их совокупность создает особую «концепцию действительности», выраженную в сюжете и раскрытую в определенных художественных образах, не свойственных классическому агиографическому произведению.
В предисловии автор формулирует общую цель произведения - посеять слово о Христе и обозначает две идейные линии последующего повествования. Он обращается к основным проблемам псковских религиозных споров своего времени, сообщая читателю о церковных разногласиях, ради которых и было предпринято написание «Жития». Ответственность за «велик раскол в Божии Церкве» [1. Л. 10] писатель возлагает на обе спорящие стороны: «Да сугубь вонмете обоих вину, троащих купно же и двоящим пресвятую алилугиа» [1. Л. 12]. И вот здесь отчетливо показана авторская задача - реабилитировать преподобного Евфросина перед псковичами. Обвинив тех и других в разжигании споров, автор обращает их взор к личности Евфросина. Говоря о «многоболезненом, обаче духовном житии, купно же и боготруд-ном подвизании» [1. Л. 12] преподобного, он указывает на его жизнь как на критерий, по которому можно и нужно было определить, как правильно славословить Бога, а не творить «тяшкую бурю» [1, Лл. 10, 12-12 об].
Отметим, что автор нигде на протяжении всего предисловия не призывает двоить аллилуйю, нигде не говорит о ней как о единственно правильной практике (кроме изложения своего полемического кредо [1. Л. 11 об.]). Он лишь призывает к любви и единству спорящих. Его точка зрения завуалирована в богословских высказываниях, христоцентричность которых буквально бросается в глаза: «Житие» начинается с молитвенного обращения ко Христу, далее автор подчеркивает связь Христа с Богом-Отцом, его участие в творении мира, говорит о воплощении Христа в двусоставной природе, о его истинности и обладании Христом права судить мир, раскрывает цель и тайну боговоплощения, отмечает нетление Христа и его победу над смертью и т.д. Только в конце предисловия можно догадаться по авторской подсказке (и то, лишь косвенной), что именно сугубой аллилуйей мы прославляем богочеловечество Христа [1. Л. 13 об.]. Автор не высказывает прямо мысль о правильности сугубой аллилуйи, словно боясь отпугнуть читателя-антагониста в начале своего произведения. Он дает ему возможность самому задуматься над этим вопросом в процессе чтения, чем вводит некоторую напряженность в дальнейшее развитие сюжета и заставляет заведомо несогласных с ним продолжить чтение.
С первых строк второй части «Жития» автор отходит от классической схемы агиографического произведения, в которой собственно повествовательная часть должна предваряться экспозицией, где обычно сообщаются
сведения о происхождении героя, сфере его деятельности, черты его облика и т.п. Здесь она начинается с описания биографии противника преподобного Евфросина - распопа Иова. Соблюдая церковные каноны, Иов как священник нарушил нравственную чистоту, женившись второй, а затем и третий раз. И именно с позиций человека, отвергшего высокое служение Богу и за это пострадавшего, рассматривает автор Первоначальной редакции жизнь Иова. Однако писатель не сразу раскрывает его судьбу. Познакомив с ним и обозначив свое отношение к нему, он заинтриговывает читателя: «Но иже паче помлъчю, да не сужду страшной сеи повести, но ряд слове повести в конец ведуще» [1. Л. 15 и об.].
Фактически эпизод про Иова является художественной завязкой всего повествования. Именно жизнью и поступками Иова автор оттеняет жизнь Евфросина, показывает его истинно христианское величие перед распопом, подчеркивая прямую зависимость нравственности от догматики (т.е. основных вероучительных положений). На протяжении всего произведения проходит эта параллель двух жизней - одной нравственно чистой, «духовной, купно же и боготрудной, таже и боголюбивой», а потому и догматически верной, и другой, которая «вся сиа в забвение положив и здешнее земное наслажение возлюбив», а по слову апостола, «впаде в сеть неприазнену» [1. Лл. 14 об., 15 об.].
Проводя параллели с библейской историей и историей христианской Церкви, биограф сравнивает Иова со жрецом Езавелином, с царицей Фегду-сией, Евфросина - с пророком Илией и всеблаженным Иоанном Златоустом [1. Л. 19 и об.]. Продолжая параллель Иова с царицей Феодосией, автор сопоставляет ее болезнь с предсмертной болезнью Иова. Тема смерти является ключевой для всей второй части «Жития». Автор, не посвящая простого обывателя в подробности смертей двух героев, заинтриговывает его, напоминая о конечной развязке: «Зрите же и внемлете страшнои се повести, да не мните, възлюбленнии, яко басни глаголамых блюдите же паче о вещи, наказующе себе опасно изрядною сею повестию» [1. Л. 20-20 об.].
Внешне действие происходит в келье преподобного и статично по своей форме. Между старцем и пришедшими ведется диалог. Именно он вносит развитие в сюжет и одновременно помогает представить настроение собеседников, их понимание друг друга и складывающиеся отношения.
В результате неудавшейся попытки переубедить Евфросина сугубить аллилуйю и благодаря агитации Иова, все псковское общество отвернулось от обители и живущих в ней. Евфросин пишет послание архиепископу Евфимию и посылает к нему своего духовного отца Игнатиа. Далее автор поясняет, кто такой Игнатий, рассказывая кратко его биографию уже в соответствии с канонами житийного жанра.
Имя Игнатия служит как бы толчком для возникновения воспоминаний о его братьях. Но это иллюзия. На самом деле словесная ассоциация является лишь формальной причиной соединения эпизодов, вставка эта имеет определенное публицистическое и художественное задание. В основном сюжете, посвященном противостоянию Евфросина с Иовом (и даже более - со всем псковским обществом), автору в целях полемики необходимо
было, во-первых, показать, что преподобный не один вступил в эту борьбу. У него были единомышленники, причем не безликая монастырская братия, а вполне реальные личности. Во-вторых, показать, кем эти единомышленники являлись с нравственной точки зрения. И здесь опять прослеживается параллель двух героев, их окружения (их миров). Если раздиакон Филипп, так же, как и Иов, был двоеженцем, то один из братьев Игнатия Мартирий («Мантирие» [1. Л. 53-55 об.]) наоборот, даже оставил свою жену ради «добродетельного жития».
Самым важным, пожалуй, был для автора факт исторического существования единомышленников Евфросина. И сомневающийся читатель мог легко это проверить. Автор называет имя и матери братьев, чтобы лишний раз подчеркнуть реальность их существования.
Да и сам автор указывает нам на небессвязность отступления от основного событийного ряда произведения. Увлекшись эпизодом о трех братьях, он начинает рассказывать об их игуменстве, монастырских трудах «вся паче строащи по чину» [1. Л. 52 об.], а потом вдруг, опомнившись, пишет: «О них же... хощу сказати, егда приидут в ряд повести... ныне же гряду путь с повестию и не съвращу слова с течениа искомого» [1. Лл. 52 об.-53]. И возвращается не к повествованию о посылке Игнатия в Новгород к архиепископу, а к рассказу о четвертом брате Игнатия и его отце.
Доказательством неслучайности этих эпизодов служит здесь и особо выделенная автором тема смерти (умирания), которая, как уже было сказано, является ключевой для всей второй части произведения. Так, «Мантырие же черноризец. умре благолепно христьяньскою коньчиною, и погребен бысть въ обители блаженнаго» [1. Л. 55 об.], его жена «хранила чистоту» до гроба. Мать братьев Агафья «скончася сице добре с миром рабыни Божиа» [1. Л. 55 об.]. Их отец после смерти жены также уходит в монастырь (опять антитеза с Иовом и его окружением), где «живот свои благолепно съврьши и душу свою добродетелми украсив и добре работа
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.