СООБЩЕНИЯ
ЭО, 2009 г., № 2 © В. В. Долгов
ЗНАКОВАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ СЕКСУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ Х1-Х111 ВЕКОВ
Знаковое освоение повседневности составляет одну из существенных сфер духовной культуры. Внешнему наблюдателю мало определить, что и как происходит в жизни изучаемого сообщества, ему важнее понять, как оценивается происходящее, что те или иные поступки для людей значат. Смысловое истолкование поведения зависит от "поведенческого языка", принятого в обществе. Поведение может читаться как текст, в котором отдельные поступки есть знаки, а культура - код. Понимание системы поведенческих знаков (т.е. языка поведения) равноценно составлению "насыщенного описания", которое, по мнению К. Гирца, составляет основу социально-антропологического метода (ОееП2 1973: 10-29). Нуждается в таком описании и древнерусская сексуальная культура.
Начало исследования истории древнерусской сексуальности было положено трудами отечественных историков (Романов 1966) и социальных антропологов (Пушкарева 1989, 1995). Цель данной статьи - анализ половой культуры Древней Руси в ее знаковом измерении.
Половая культура Древней Руси Х1-ХШ вв. сочетала в себе две взаимоисключающие тенденции: древнюю славянскую, для которой половая свобода была вполне естественным поведением, и православную христианскую, в которой сексуальные отношения (особенно вне брака) воспринимались как греховное искушение (Долгов 2007: 10-29). Двойственность моральных норм неизбежно порождала семиотический диссонанс: одни и те же действия должны были быть оценены (и в символическом, и в моральном смысле) диаметрально противоположным образом.
Труднее всего приходилось летописцу, когда он описывал "похождения" древних князей (и прежде всего крестителя Руси - Владимира) на страницах летописи. Женолюбие князя с позиций древних воззрений должно было трактоваться как геройство, с новых - как малодушие.
Несомненно, летописец, будучи монахом, должен был придерживаться христианского взгляда. Более того, он стремился передать свое видение и читателю: "Бе же Владимир побеженъ (курсив мой. - В.Д.) похотью женьскою", - сказано в летописи (ПСРЛ: 80). "Побежден" - говорится как о какой-то внешней силе.
Ту же систему значений видим мы и в Киево-Печерском патерике. Особенно хорошо прослеживается она в "Слове о Моисее Угрине": попавший в плен Моисей проявил героическую твердость и наотрез отказался вступать в сексуальный контакт со своей госпожой - знатной полячкой. Взбешенная многократным категорическим отказом, отчаявшаяся пленительница Моисея в ярости повелела «ему тайные уды урезати и глаголющи: "Не пощажу сего доброты, да не насытятся инии сего красоты"».
Страстную мучительницу Моисея в конце концов убили, он оправился от ран и вернулся на Русь в Печерский монастырь, "нося на собе мученическыа раны и венец исъповеданиа, яко победитель (курсив мой. - В.Д.) и храборъ (рыцарь) Христов" (Патерик: 416-427). После смерти преподобный Моисей мыслился покровителем и помощником тех, кто хотел избавиться от сексуального влечения. При помощи его мощей победил свою похоть "многотерпеливый" Иоанн
Вадим Викторович Долгов - кандидат исторических наук, доцент кафедры дореволюционной отечественной истории исторического факультета Удмуртского государственного университета (г. Ижевск), докторант отдела русского народа ИЭА РАН; e-mail: dolgov@udm.ru
Затворник, который "весь животъ свой страсне боровся с помыслы телесными" (Там же: 414). Кость Моисея помогла излечиться от страсти и другому монаху, томимому "от действа диаволя на вожделение плотское": по совету Иоанна он приложил ее к своему телу "и ту абие преста страсть и удове ему омертвеша" (Там же: 416).
Следует обратить внимание на то, что значение отказа Моисея от сексуального контакта со знатной полячкой, точно так же, как "женолюбие" Владимира, везде весьма пространно комментируется книжником: дается четкое пояснение, что Моисей вышел из дьявольского искушения именно "победителем", а Владимир был "побежден". Причина этого в том, что христианство в XII в. еще недостаточно глубоко укоренилось в сознании населения и поэтому осмысление поступков персонажей требовало контроля со стороны автора текста.
Вместе с тем "язык поведения", из которого исходит в повествовании летописец, сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Он напоминает палимпсест, на котором из-под нового текста проглядывают старательно затертые, но не уничтоженные полностью старые фразы. Для обнаружения этой древней подспудной составляющей следует переместить ракурс рассмотрения летописного текста с эксплицитно выраженных деклараций книжника на общую организацию выстраиваемого им повествования.
Вернемся к сюжету о князе Владимире Святославиче. Имплицитная семантика полового акта как победы видна в летописном рассказе о многотрудном вокняжении Владимира в Киеве.
Начиная в 980 г. свой поход из Новгорода, он прежде всего сватается к полоцкой княжне Ро-гнеде, уже сосватанной за старшего брата. На первый взгляд неожиданное сватовство юного князя кажется странным. Ведь жена "чехиня" у него уже была, следовательно, никакой горячей "интимной" необходимости отвлекаться от начатых военных действий ради устройства семейных дел вроде бы не было. Однако поступок этот следует понимать именно символически: завоевывая право на киевский престол, князь одновременно "осваивает" сферу брачных контактов Ярополка, поэтому высокомерный отказ княжны не останавливает его. Владимир пришел с военной силой, убил отца невесты, двух братьев, а саму ее "поя жене" (ПСРЛ: 76). Это была победа, ставшая первым успешным шагом в начатом деле.
Весьма красноречивые подробности этой "женитьбы", отсутствующие в "Повести временных лет", содержатся в Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку, в записи, помещенной под 1128 г. в связи с сообщением о смерти полоцкого князя Бориса (дальнего потомка Рог-неды и Владимира). Жестокая расправа с непокорной княжной в изображении летописи выглядит не просто как изнасилование, а именно как символический акт, призванный утвердить Владимира в статусе победителя: "И приступивъше к городу, и взяша городъ, и самого князя Рогволда яша, и жену его и дщери его. И Добрына поноси ему и дщери его, нарек ея робичица. И повеле Володимеру быти с нею пред отцомь ея и матерью (курсив мой. - В.Д.), потом отца ея уби, а саму поя жене, и нарекоша имя Горислава" (Там же: 300).
Владимир не просто взял Рогнеду в жены против ее воли, а устроил под руководством Доб-рыни целое действо, ритуал, в котором знаковая составляющая особенно бросается в глаза: там были и наречение новых "низких" имен (если принять во внимание, как серьезно и трепетно относился человек родовой эпохи к имени, можно представить, насколько это было унизительно), и демонстративное овладение дочерью на глазах отца и матери, и, наконец, убийство.
Успешное завершение похода было отмечено аналогичным актом: утвердившись на киевском престоле, "Володимеръ залеже жену братьню Грекиню" (Там же: 78).
Можно, конечно, усомниться в символическом характере указанных действий. В конце концов, сексуальный контакт может доставлять удовольствие сам по себе и жестокие поступки Владимира можно объяснить особенностями его сексуальных предпочтений. Речь, однако, идет не столько о Владимире, сколько о "рассказе о Владимире". Сама по себе интимная жизнь князя летописца интересует мало: взаимоотношения с каждой из его 800 наложниц навсегда останутся для нас тайной. Внимания удостаиваются только те поступки, на которых были завязаны ключевые моменты повествования. То, что в строе летописного текста все значительные достижения и победы Владимира связываются с сексуальными актами как знаками победы, бесспорно. Пассаж с вокняжением не единственный. Даже описание крещения Руси в летописи по-
126
Этнографическое обозрение < 2, 2009
строено в виде рассказа о сопряженном с трудностями, но в конце концов удачном сватовстве киевского князя к сестре византийских императоров.
Очевидная связь женолюбия с политикой весьма беспокоила летописца, поэтому он старался тщательно "закамуфлировать" нежелательную символику при помощи приведенных выше рассуждений в христианском духе. Однако полностью искоренить этот опасный диссонанс не смог, поскольку должен был рассказывать в своем труде только правду (древнерусская литература не знала сознательного вымысла).
В связи с указанным кругом представлений нельзя не вспомнить изображение образа жизни "царя русов", содержащееся в сочинении Ибн Фадлана. Согласно его сведениям, "царь русов" постоянно сидит на ложе вместе с сорока девушками, время от времени демонстративно сочетаясь с одной из них как с наложницей в присутствии свиты, состоящей из четырехсот "богатырей". Поступок этот, отмечает Ибн Фадлан, "не считают постыдным". Более того, у каждого из присутствующих "богатырей" имеется по две девушки, и они, в свою очередь, сочетаются с ними в присутствии царя. Таким образом происходит взаимная демонстрация сексуальных возможностей, также, несомненно, носящая знаковый характер (Ибн Фадлан: 147).
Насколько известия Ибн Фадлана достоверны и насколько они относятся к восточным славянам - вопрос в науке до конца не решенный. Однако ясно, что семантика поведения в приведенном сюжете перекликается с семантикой поведения Владимира и Добрыни, отображенного на страницах Суздальской летописи: половая сила явно символизирует политическое господство и высокое социальное положение.
Вряд ли можно сомневаться в том, что символическая система, в которой секс и власть увязаны в одно целое, ведет свое происхождение из родоплеменной эпохи, когда половые контакты происходили по нормам родовой экзогамии и, следовательно, были сопряжены с определенным риском, поскольку социально одобряемая партнерша всегда должна была принадлежать к чужому (а значит, хотя бы потенциально недружественному) роду. Многочисленные параллели такой ситуации можно проследить по материалам из жизни родовых сообществ Нового времени: «Поскольку жена происходит из чужого рода или общины, ей приписывается в лучшем случае сомнительная верность, а то и пря
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.