10. Левитов Н. Д. Психическое состояние беспокойства, тревоги. // Вопросы психологии, 1969г., №1, с. 24-28.
11. Лоуэн А. Депрессия и тело. - М., 2002, 384 с.
12. Обухова Л. Ф. Детская психология: теории, факты проблемы, - М., 1995, 342 с.
13. Покрасс М.Л. Активная депрессия. Добрая сила тоски. - Самара, 2001, 320 с.
14. Словарь практического психолога. / Под общ. Ред. С. Ю. Головин. - Минск: Харвест., 1997, 897 с.
15. Трикетт Ш. Как победить депрессию и избавиться от тревоги. - М.: ЭКСМО, 2002, 160 с.
ГРНТИ 17 ЛИТЕРАТУРА. ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ. УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
УДК 83.3 (2):[821.161.109]
АРХЕТИПЫ ИНДИВИДУАЦИИ К.Г. ЮНГА В РОМАНЕ Б.Л. ПАСТЕРНАКА
«ДОКТОР ЖИВАГО»
О.В. Авасапянц, аспирант
Северо-Осетинский государственный университет г. Владикавказ, Россия
В данной статье исследуется архетипический пласт образов романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго», в частности, описанные К.Г. Юнгом фундаментальные архетипы индивидуации; на основе текстового анализа происходит выявление смыслового ядра архетипов и рассматриваются формы их присутствия в художественных образах романа.
Ключевые слова: Пастернак, Юнг, архетип, индивидуация.
Роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго» продолжает традиции русского реалистического романа, изображающего трагическую судьбу отдельной личности на фоне масштабных исторических событий, не только ее сложное, противоречивое взаимодействие с окружающим миром, но и глубокий нравственный и философский конфликт внутри самой личности. Для того чтобы осмыслить эти аспекты в максимальной мере, недостаточно лишь исследования художественных образов романа. Важно выявить и осветить глубоко психологические истоки и предпосылки их появления, объясняющие, что родило именно эти образы и сделало их столь существенными для читательского восприятия.
В начале XX века психоаналитиком З.Фрейдом была предложена идея наличия в психике человека неосознанного рационально глубокого бессознательного слоя, содержащего в себе скрытые комплексы и вытесненные мотивы индивида и в значительной мере управляющего его поведением. Продолжая и развивая ключевые позиции данной теории, психоаналитик Карл Густав Юнг предлагает более сложную структуру бессознательного посредством выделения в ней уровней личного бессознательного, содержащего «утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые) тягостные представления, <...> подпороговые (сублиминальные) восприятия, <...> и наконец, содержания, которые еще не созрели для сознания » [6, 72], и коллективного бессознательного, всеобщего и надличностного слоя психики, вмещающего уже не индивидуальные комплексы, а общие архетипы, которые представляют собой инвариантные понятия, «возможности представления» [6, 71], наиболее абстрактно передающие начальные образы в человеческой психике в целом и являющиеся прототипами художественных образов.
К. Юнгом представлен набор основных психических и мифологических архетипов, разнообразно варьирующихся в процессе их реализации. Среди них выделяется группа наиболее фундаментальных личностных архетипов, так называемых архетипов индивидуации, то есть процесса «постепенного выделения индивидуального сознания из коллективно-бессознательного, изменения соотношений сознательного и бессознательного в человеческой личности вплоть до их окончательной гармонизации в конце жизни» [1, 6]. По Юнгу, ступени процесса индивидуации в соответствующей последовательности выражают следующие
архетипы: матери, дитяти, тени, анимы (анимуса) и мудрого старца. Рассмотрим каждый из них в отдельности на примерах их проецирования в образах романа «Доктор Живаго».
Еще с древности культура реализует идею коллективного бессознательного в образе стихийных сил природы, океана или некой субстанции, аналогии первичного яйца, замкнутого иррационального пространства, обозначаемого понятием уроборос [1, 9]. Также традиционна реализация идеи через архетип матери, рождающей стихии. Архетип матери связан с архетипом дитяти, поскольку смысл его - высвобождение индивидуально бессознательного из коллективно бессознательного. Данный архетипический мотив весьма характерен для культуры, так как именно он демонстрирует эволюцию развития индивидуальной психики.
«Доктор Живаго» открывается сценой смерти матери Юры. Знаменательно, что не его биологическое рождение, а именно смерть матери явилась началом романа, когда личное бессознательное Юры отрывается от материнского уробороса и необратимо высвобождает его из аморфной стихии детского существования. Это и явилось неизбежным и настоящим рождением героя, так как автор ставил цель показать не его биографию, а процесс духовного становления. Смерть же матери «понадобилась» автору, чтобы запустить механизм его жизненного пути как пути личности.
С архетипами матери и дитяти неразрывно связан и архетип борьбы. Изначально в психике человека заложена идея страдания, через которое неизбежно проходит индивидуальное бессознательное в процессе рождения. Происходит это от смутного ощущения опасности разрыва личного и коллективного бессознательного [2, 67], «побегов» и «корней». Дитя, оторванное от матери, слабо, невзрачно, не приспособлено к трудностям отдельного существования, вот откуда это тягостное представление о рождении как о полном мук и страха процессе. Вообще страх Юнг считал одним из важнейших составляющих психики, так как «этот страх есть первобытный страх перед содержаниями коллективного бессознательного» [6, 102-103]. Процесс рождения обычно сопровождается такими «текучими» стихиями, как вода (вода - архетип хаоса), яйцо.
Начало романа (смерть матери Юрия) сопровождается описаниями непогоды и одинокого ребенка, каким является главный герой на тот момент, а также и болезненный разрыв с матерью: «Закрыв лицо руками, мальчик зарыдал. Летевшее навстречу облако стало хлестать его по рукам и лицу мокрыми плетьми холодного ливня» [3, 98]. В этом коротком эпизоде присутствует и слабость мальчика, и буйство стихии воды, то есть хаоса.
В своей работе «Психология бессознательного» Юнг отмечает, что истоки содержания коллективного бессознательного находятся глубже, чем в человеческой психике, а именно мы наследуем некоторые его моменты из мира животных, «продолжительность существования которых была бесконечно более длительной по сравнению с относительно короткой эпохой специфически человеческого существования» [3, 103]. Скорее всего, в данном случае имеются в виду какие-то из присущих нам эмоциональных реакций, страхов и предчувствий. Тревожное ожидание будущего преследует и Юру на могиле матери: «Шея его вытянулась. Если бы таким движением поднял голову волчонок, было бы ясно, что он сейчас завоет» [3, 98]. Стихия, сопровождающая отрыв от материнского уробороса, пробуждает в мальчике почти животную тоску и страх.
Впоследствии стихия меняет формы, становясь то холодным ветром: «Когда налетал ветер, кусты облетелой акации метались как бесноватые и ложились на дорогу» [3, 99], - то страшной вьюгой: «За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатлением» [3, 99]. Дождем, правда, на этот раз едва начавшимся, сопровождается и смерть героя, также мучительная.
В сцене ночного пробуждения маленького Юры после смерти матери есть еще один любопытный элемент. Э. Нойман в своей работе «Происхождение и история сознания», определяя архетипы матери и дитяти как миф творения, называет процесс рождения светом: «Творение <...> есть всегда творение света <...> сознания, преодолевающего стихию бессознательного». Пробуждение Юры ото сна сопровождается светом, исходящим от снега и неба: «Темная келья была сверхъестественно озарена белым порхающим светом» [3, 99].
Разрыв с матерью и сопровождающие его страдания навсегда остаются в рождающемся сознании героя. Архетип матери слишком силен, чтоб новорожденное сознание могло однажды
и навсегда утерять связь с ним. И мотив смерти матери повторяется в романе как смерть матери Тони и одновременно мысленное возвращение Юры в день кончины его собственной матери. Наблюдая за «рождением» Тони, которое ему уже пришлось пережить, герой вспоминает подробности того дня, когда он стоит на могиле Марьи Николаевны, окруженный со всех сторон чуждой стихией. Внешний мир в этих воспоминаниях предстает перед Юрой «осязательным, непроходимым и бесспорным», это «действительный мир взрослых и город, который подобно лесу темнел кругом» [3, 182]. И в своих воспоминаниях Юра вновь возвращается к смутному ощущению своей принадлежности к животному миру, которое настигает сознание в момент крайней потерянности и тревоги перед лицом новой, чужой действительности: «Тогда всей своей полузвериной верой Юра верил в Бога этого леса, как в лесничего» [3, 182].
Со смертью матери Тони картина вновь проходит перед глазами Живаго, но теперь она выглядит совершенно иначе. Как бы ни был болезнен процесс «рождения», пройденный им, он уже позади, и теперь Юра «ничего не боялся, ни жизни, ни смерти <...> Он чувствовал себя стоящим на равной ноге со вселенною и совсем по-другому выстаивал панихиды по Анне Ивановне, чем в былое время по своей маме» [3, 182]. Данный этап для героя можно было бы назвать завершенным, если бы не одна неясность: зачем понадобилось автору вводить в роман эпизод болезни Юры во время похорон и обострения его плохого самочувствия во время выноса тела. Автор тут делает «подтекст подтекста», ненавязчиво давая читателю возможность взглянуть на состояние Юрия со стороны и осознать его чрезмерную самонадеянность в провозглашении своей независимости от стихии материнского. Ощущая теперь не Бога, а самого себя лесничим, Юрий все же торопится в переоценке силы собственного сознания и его независимости, а внутренняя связь с прошлым остается не только на уровне воспоминаний.
Возвращаясь к тезису о буйстве стихий, сопровождающих рождение сознания, стоит упомянуть о моменте рождения сына Живаго, перед которым «Дождь лил самым неутешным образом, не усиливаясь и не ослабевая,
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.