Языкознание
Русский .язык
Стародубова О.Ю., кандидат филологических наук, соискатель Московского государственного университета путей сообщения
АУТЕНТИЧНОСТЬ ЯЗЫКА, МЫШЛЕНИЯ, ЭПОХИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ И.Э. БАБЕЛЯ)
Лингвистическое изучение слова немыслимо вне широкого исторического контекста. Каждая эпоха представляет собой контекст функционирования языковой единицы, имеющий, в свою очередь, подтекст, под которым разумеется способ мышления, способ восприятия и отражения действительности, приоритетный для определенного типа культуры. Открытие закономерностей в исторических изменениях форм и типов мышления невозможно без изучения (истории) языка, слов и их значений и сочетаний. История развития языка, в свою очередь, немыслима без общей базы истории материальной и духовной культуры и ante omnia без знания истории общественной мысли. Таким образом, существует диалектика, непременное соответствие между историческим контекстом, на фоне которого существуют и который творят люди, и персонификацией иерархии ценностей этого контекста.
Перефразируем слова А.С. Пушкина: эпоху следует судить по законам, ей самой над собой созданным, то есть по автобиографиям и автопортретам; но они очень разные, и смысл Времени складывается из контрастов, противоречий, в целом дающих общую картину.
В исторический контекст (историю вопроса) включается и судьба авторов текстов, составляющих портрет Эпохи, личность которых формируется временем.
Слово - текст - контекст - подтекст
- понятия многослойные: текст - конкретное произведение и текст Эпохи, контекст - исторический и автобиографический, подтекст-смысл Эпохи и авторская идея конкретного текста. Все эти понятия в начале 20-го века пережили инфляцию вместе с инфляцией иерархии ценностей, которая продолжается... Экстраординарность ситуации начала 20-ого века породила великую смуту, поразительно регулярно повторяющуюся в России, раскол сознания и самосознания, состояние духовного бездорожья, абсолютного непонимания происходящего, неверие в абсурд, а точнее невозможность веры в него-это было время, напоминавшее поток сознания сумасшедшего, фрагменты, обрывки жизни, попытки жизни; это было нарушение всех и всяческих норм. Жизнь выталкивала людей из благонамеренного существования и погружала в негатив (буквальный и фотографический). Это было время падения всех преград - божеских и человеческих (вспомним дневник И.А. Бунина «Окаянные дни»)1, решительного забвения приличий, срывания масок, обнажавшего мрачное подсознание, будившего во всех представителях времени звериное начало, но это начало было разным в силу воспитания, интеллекта.
История отражается в слове, а точнее его инфляции, словоблудии, о котором красноречиво писал И. А. Бунин в «Окаянных днях». Специфика времени порождает и нетрадиционный отклик.
Одним из представителей этой эпохи был И.Э. Бабель, и все его творчество - протест против инфляции прежде всего слова. Его произведения необычны: «Бабель смотрит на
1 И.А. Бунин «Окаянные дни», 1990
мир навсегда изумленным взглядом. Он видит его как увлекательный, странный и страшный спектакль на фоне фантастически прекрасных декораций»2, воплощая в нем гиперболически-страстную жизнь, согласно формуле бабелевского современника, «в прекрасном и яростном мире», под ослепительным солнцем, которое начинающий Баб-Эль мечтал написать еще в 1909 году, или в столь же удивительной ночи.
Эмблемой творчества новеллиста становятся оксюморон и амбивалентность, система бесконечных парадоксов, контрастов: «поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи... Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки... оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова... Запах вечерней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу...» - в великолепие природы вмешивается человек.
Врожденное тяготение к чему-либо эксцентрическому, выходящему за привычные рамки усиливается, усугубляется временем до эпатажа, переходит в страстное, ненасытное желание видеть жизнь в парадоксальных сочетаниях и неожиданных проявлениях. Известна, например, следующая биографическая подробность: рефлекс профессионального наблюдателя заводит его много дальше столь любимого им занятия - исследования дамских сумочек (с любезного разрешения владелиц): «В тот его приход он рассказывал мне, как был на кремации Эдуарда Багрицкого, - вспоминает Т. Стах о его последнем свидании с другом. - Его пустили куда-то вниз, куда никого не пускают, где в специальный глазок он мог видеть процесс сжигания. Рассказывал, как приподнялось тело в огне и как заставил себя досмотреть до конца это ужасное зрелище».3
Бабель работал не только в Конной, но и в Чека, его странное пристрастие, жадность до крови, смерти, убийства, почти садическая страсть к страданиям и составляла его материал. Он наблюдал красный террор, жестокости революции: казни, расстрелы, слезы и кровь. «Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся его «Конармия» такова», - напишет в дневнике в 1931 году Вячеслав Полонский, главный редактор журнала «Новый мир». Это были те события, символом которых становятся Луна и Млечный путь как синонимы смерти, желаемого избавления от невыносимости жизни при неистребимой людской жестокости. Отдельные новеллы «Конармии» написаны в духе жесткого натурализма («Соль», «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родио-ныча») - мародерство, массовые убийства. Бабель описал все происходящее, надвигающуюся катастрофу «пронзительно и просто»: беременная женщина «...поднимает с полу худые свои ноги и круглый живот и снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там... Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит в его бороде, как кусок свинца» (новелла «Переход через Збруч») - это пронзительность и простота натуралистической школы, сказовых форм и особенностей синтагматики. Вся его проза - констатация регресса России, деформации человека, показанная через разительные контрасты, контаминацию символов и составляющих жизни и смерти, которые, постепенно сближаясь, в конце концов, становятся синонимами, аналогами: кладбищенская природа, потускневшая, потерявшая краски и сохранившая лишь контраст в чистом виде - черное - белое (мертвенно бледное, например, черно-белый рисунок умирающего Петрополя и само солнце излучает смерть уходящего мира/' «жаждущие розы колышутся во тьме. Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом. И лунный блеск струится по мертвым ногам...» (новелла «Костел в Новограде»).
Гиперболическая, оксюморонная метафорика апокалипсиса, а для выживших - время «сплошного счастья и небывалой остроты чувств» после «непрекращающейся оргии смер-
2 И.Н. Сухих «Обожженные солнцем» в кн. И.Бабель «Как это делалось в Одессе». Рассказы. - СПб.: Азбука - классика, 2004.
3 Там же, с.13.
ти», которую Бабель предчувствует и констатирует в «Конармии» и «Одесских рассказах». Яркий, красочный трепет предчувствия чего-то сменяется эпатажной, тупо остекленевшей от чрезмерного обилия, но талантливой констатации жестокости: «...я расхаживаю по кухне и жду заветного чая. А за окном стоит ночь, как черная колонна. За окном окоченел живой и темный сад. Млечным и блещущим потоком льется под луной дорога к костелу. Земля выложена сумрачным сиянием... Запах лилий чист и крепок, как спирт. Этот свежий яд впивается в жирное, бурливое дыхание плиты и мертвит смолистую духоту ели...»
Нарушение и разрушение божеских, нравственных и человеческих законов отражаются, как в зеркале, в нарушении и разрушении языковых норм: диапазон пронзительного эпатажа простирается от сознательного попирания, искажения правил грамматики до вообще любых экспериментов с языком, особенно в области лексики - сплошной вызов, абсолютный семантический сдвиг «на грани» (и за гранью). Презрением к грамматическим нормам пронизана речь биндюжников Молдаванки: «Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде...» или «брось этих глупостей, Беня» («Как это делалось в Одессе»), то же видим в сказовых формах «Конармии»: «Пришлите чего можете от вашей силы-возможности. Просю вас заколоть рябого кабанчика и сделать мне посылку...» (новелла «Письмо»).
Известный отечественный лингвист Л.В. Щерба отмечал: «Когда у человека воспитано чувство нормы, тогда-то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее». Отступления от нормы были обоснованы временем: слишком долгой была власть сдерживающего начала (из-за грамматических условностей Обломов, дважды встретивший в предложении «который» и «когда», не написал письмо Ольге Ильинской; из-за прочих условностей сложилась революционная ситуация, когда верхи не могут, а низы не хотят), но бабелевское «отступление от нормы», которым он почти самозабвенно упивался, очевидно не просто полубессознательный протест, а вполне сознательное отражение новой нормы времени - античеловеческой, которой и соответствуют оксюморон и контраст. Наступила эпоха пролетариев, несовместимая с жизнью: «Голый блеск луны лился на него (сновидение) с неиссякаемой силой. Сырая плесень развалин цвела, как мрамор оперенной скамьи... Голубые дороги текли мимо меня... Возвращаясь домой, я страшился встречи с ...моим соседом, опускавшим на меня по ночам волосатую лапу своей тоски. По счастью, в эту ночь, растерзанную молоком луны.», «горбатая свеча - зловещий костер мечтателей». Отсюда и особая синтагматика - постоянный прием снижения, намеренные алогизмы, особый синтаксис -короткие, отрывистые фразы, тире, апосиопезы и т. д. («Сидоров, тоскующий убийца, изорвал в клочья розовую вату моего воображения и потащил меня в коридоры здравомысляще -го своего безумия») - все это составляет особый механизм компенсации жанра, по поводу которого Бабель первоначально испытывал некоторые комплексы неполноценности: «Вы знаете, что я не написал романов. Но скажу откровенно, самое большое желание в моей жизни это написать роман. И я не раз начинал это делать. К сожалению,
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.