власти-собственности5) может сам вспомнить про два пути развития цивилизации, где в рамках восточного пути развития наблюдается сращенность институтов собственности и власти, а в рамках западного пути развития - отделение собственности от власти.
Остается пожалеть, что автор не уделила больше внимания компаративистским аспектам. Понимание любого современного социума возможно прежде всего путем его сравнения с другими; без такого сопоставления трудно сказать, насколько данная страна типична или уникальна. Кроме того именно при помощи сравнительного анализа тестируется качество любой "большой теории" (типа марксистской или ве-берианской теорий социальной стратификации): хорошая теория должна объяснять институциональные закономерности не какого-то одного объекта, но большой группы объектов (в данном случае - группы стран).
Анализ социальной структуры России, в частности, требует сравнения ее не только со странами Запада, но и со странами Востока (прежде всего из числа других стран БРИК). К сожалению, в данной области доступной информации о социальных структурах Германии или Великобритании гораздо больше, чем о социальных структурах Бразилии или Китая. Поэтому книга Н.Е. Тихоновой предлагает обществоведам обширные возможности для расширения предложенного автором подхода к социальной стратификации России - прежде всего, путем его трансформации в более общую парадигму анализа социальной стратификации стран догоняющего развития. Выход данной книги, несомненно, крупное событие в развитии изучения современного российского общества вообще и его социальной структуры, в частности.
ЛАТОВ Ю.В., д. соц. н., к. э. н., ведущий научный сотрудник Академии управления МВД России, проф. Российского экономического университета им. Г.В. Плеханова
© 2015 г.
Аузан А. ЭКОНОМИКА ВСЕГО.
КАК ИНСТИТУТЫ ОПРЕДЕЛЯЮТ НАШУ ЖИЗНЬ.
М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014. 160 с.
Бурное развитие институционального направления в экономике отражает общую тенденцию "социологизирования" общественных наук, предсказанную П. Сорокиным. Если экономист игнорирует неэкономические явления, - считал классик, - то он может создать лишь воображаемые законы, не способные объяснить подлинные экономические явления, а поэтому "ему волей-неволей приходится быть уже не только специалистом-экономистом, но и социологом" [Сорокин, 2002: 134]. Понятие общественного
5 Сторонники этой теории (теории "азиатского способа производства", "государственного способа производства", "азиатского деспотизма", "номенклатуры"...) должны обратить пристальное внимание на ресурсный подход. Класс капиталистов (точнее, "новых капиталистов"), о которых пишет Н.Е. Тихонова, - это собственники не только "экономического капитала", но и "властного капитала". В результате советский и постсоветский социумы интерпретируются как общества, где противостоят друг другу "менеджериальный класс" ("государство-класс") и "класс подчиненных" ("класс подданных"). Жаль, что в монографии специально не рассматривается вопрос, собственность на какой именно ресурс, "экономический капитал" или "властный капитал" играет в России более важную роль. В то же время Н.Е. Тихонова прямо пишет о сохраняющемся доминировании в России "этакратической модели развития, основанной на сращенности властных отношений с отношениями собственности" (с. 355), т.е. на власти-собственности.
института служит общим предметом для социологов и экономистов институциональной школы и тем фундаментом, на котором формируется новая общественная дисциплина - социологическая экономика, благодаря чему процесс "социологизи-рования" экономики обретает симметричную форму, реализуясь во взаимодействии двух родственных направлений - экономической социологии и социологической экономики.
Книга А. Аузана интересна тем, что ее автор пытается с общих позиций показать роль институтов в экономике, предлагая их собственную социологическую трактовку. Социолог может легко найти слабые места в социологических изысканиях экономиста и своей критикой способствовать развитию социологического компонента экономической теории, но для этого ему придется преодолеть методологический и терминологический барьеры между социологией и экономикой. Книга состоит из трех частей: в первой излагается взгляд на устройство общественной жизни (главы "Человек", "Институты", "Общество"); во второй - отдельные институты ("Государство", "Собственность", "Экономика и право"); третья посвящена общественному развитию ("Институциональные изменения" и "Модернизация").
Авторская трактовка человека базируется на критике "ущербной конструкции" рационального экономического человека А. Смита и обосновании альтернативной модели человека институционального, который действует по определенным правилам и при этом способен на нерациональные поступки. Такая модель человека в экономике является относительно новой и актуальной в условиях доминирования парадигмы "мейнстрима", где человек предстает в виде расчетливой машины, нацеленной на максимизацию прибыли или полезности. Вместе с тем она является излишне упрощенной в широком социологическом контексте, поскольку следование заданным правилам не отражает сущность человека, который по своей природе является творцом, а, значит, разрушителем сложившихся стереотипов и норм поведения. Описанный в книге человек в своей пассивной статичности проигрывает как спонтанному и плодотворному человеку Э. Фромма, так и предпринимателю-новатору Й. Шумпетера, творчество описанных им людей выступает главным содержанием деятельности и источником прибыли. Несмотря на очевидное возрастание роли творчества в постиндустриальной экономике, автор, наоборот, отмечает его негативное влияние на общественное развитие. Задаваясь вопросом, он отвечает: поскольку в нашей стране "хорошо делается только то, что требует креативности и производится индивидуально, штучно..., но массовое производство невозможно, потому что оно основано на стандарте" (с. 138). Исключив творчество из ведущих факторов общественного развития, автор не смог определить категорию человеческой деятельности, которая играет важную роль в социологических теориях, но вовсе не встречается в рецензируемой книге.
Изложение главы "Институты" построено на анализе взаимосвязи формальных и неформальных институтов и не содержит иных классификаций, что нетипично для социологии, где вопрос о классификации институтов зачастую является центральным. Э. Гидденс выделяет в обществе три основные формы институтов: политические, экономические и правовые [Гидденс, 2003], а Т. Парсонс - три внутренние среды, две из которых - политическая и экономическая[Парсонс, 1996]. Многие социологи и экономисты относят политические институты к важнейшим элементам общественного устройства, однако они фактически не рассматриваются в рецензируемой книге, что является ее недостатком. Процесс формирования институтов описан автором в рамках традиционной для экономистов модели выбора: каждый человек выбирает между несколькими вариантами: "Вы голосуете за определенные институты - голосуете не на парламентских выборах, а в ежедневной практике" (с. 35). Данная трактовка процесса развития противоречит творческой сущности человека, который не столько пассивно выбирает один вариант из заданного множества, сколько сам активно предлагает и реализует на практике принципиально новые альтернативы, причем обычно в рамках конкурентного политического процесса.
Взаимодействие общества и государства описано в терминах концепции общественного договора: "В тоталитарном сталинском обществе был очень мощный механизм общественного договора. Состоял он в том, что люди отдают практически все свои права, включая личную свободу, в обмен на возможность роста - личного роста и роста страны" (с. 60). Такая позиция является уязвимой, поскольку договор подразумевает равноправие сторон и их добровольное взаимодействие, а это возможно
лишь в условиях демократии. Таким образом, игнорирование автором политических институтов не позволило ему исследовать условия, при которых общественный договор действительно является таковым, а не насильственным принуждением граждан к некому общественному порядку. Некорректное, формальное использование концепции общественного договора подменяет собой содержательный анализ реальных общественных явлений.
Теория контрактов, занимающая важное место в новой институциональной теории, послужила отправной точкой рассуждений автора об особенностях менталитета россиян, который называет низкую договороспособность в качестве основной отличительной особенности российского менталитета: «Сейчас буквально на триколоре можно написать самую популярную в России фразу: "Я с этими на одном поле не сяду"» (с. 85). С этим выводом можно в целом согласиться, если отвлечься от некорректного замечания о триколоре. Вместе с тем заинтересованный читатель не найдет в книге обоснование этого вывода, поскольку узкие рамки "контрактного" подхода не дают такой возможности, но если бы он учитывал влияние политических институтов, то смог бы объяснить низкую договороспособность россиян отсутствием у них исторического опыта общественных взаимодействий в условиях демократии. Что касается триклора, то он был возрожден в качестве символа российского государства благодаря активным действиям демократически настроенных граждан, а поэтому с ним ассоциируется скорее стремление к свободе и демократии, чем конфликтная ситуация "на поле".
Процесс исторического движения России автор объясняет "эффектом колеи" -институциональной инерцией, которая удерживает страну на определенной траектории. Он замечает, что все попытки России перехода с низкой на более высокую траекторию срываются на протяжении нескольких веков, и страна возвращается к застою, происходит "заклинивание". Причину этого он видит в первоначальной ошибке институционального выбора, когда в Х1У-ХУ вв. начали зарождаться институты самодержавия и крепостничества, и Россия придумала способ осуществлять прогресс, не расширяя свободы. Автор не предлагает решения задачи выхода из колеи, отмечая лишь ее сложность. Он, с одной стороны, категорически против
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.