Историография, источниковедение, методы исторического исследования
© 2011 г. Е.Ю. ЗУБКОВА*
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
Была ли в СССР частная жизнь? Вызовы и предрассудки
Частная жизнь - это тот предмет, который неизменно вызывает интерес и живое любопытство. Частная жизнь людей советской эпохи - сюжет особый. С одной стороны, именно этот срез советской действительности, казалось бы, менее всего был защищен от взгляда постороннего, с другой - существовала каста людей, советских вождей, чья личная жизнь для остальных сограждан всегда была тайной за семью печатями. Долгое время сам вопрос - была ли в СССР частная жизнь как автономная сфера существования - казался риторическим, по крайней мере, по отношению к значительному отрезку существования страны. Суждение о сталинском периоде советской истории как о времени почти полного отсутствия приватности становилось мнением, не требовавшим доказательств.
Ситуация начала меняться в 1990-х гг., когда изучение частной жизни советской эпохи стало приобретать все большую популярность среди историков, социологов, культурологов1. Интерес к истории частной жизни в ее советском измерении питался из нескольких источников. С одной стороны, он был обусловлен логикой развития самого исторического знания, осваивающего новые пространства. Стремление получить более объемное представление о механизмах функционирования советской системы и качествах общества советского типа привело к тому, что фокус изучения советской эпохи стал постепенно смещаться с политической на социальную историю, в том числе историю повседневности, семьи, общественных настроений, социальных норм и аномалий, историю сексуальности, гендера и т.д.
Однако несмотря на этот историографический поворот, скепсис, точнее, предубеждение относительно существования приватных пространств в советской повседневности, историкам удалось преодолеть далеко не сразу. Как признались авторы проекта по изучению публичной сферы в обществах советского типа, представления об исключительной роли политического фактора в советской системе были настолько устойчивы, что ставили под вопрос уместность изучения частной жизни применительно к советским реалиям вообще2. Могла ли при коммунистическом режиме в принципе существовать автономно действующая личность - этот вопрос всегда оставался спорным3, поскольку привычной была картина, в которой индивид и общество в целом представали в этом режиме объектами, всецело находящимися во власти могущественного государства-Левиафана4.
Серьезным аргументом, поставившим под сомнение корректность применения этой модели по отношению к советским реалиям, стало поведение людей после краха коммунистического режима. Вопреки стереотипным представлениям о советском че-
* Зубкова Елена Юрьевна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.
ловеке как о человеке в высшей степени государственнозависимом, значительная часть бывших советских граждан довольно быстро адаптировалась к новым условиям существования, демонстрируя при этом и способность к вполне автономным действиям, и приверженность к тому, что принято было называть западными ценностями - индивидуализму, предпринимательству, приватности и т.д. «Левиафан» рухнул, но жизнь после этого не остановилась и, несмотря на болезненность процессов посткоммунистической трансформации, потекла другим порядком. Этот порядок не мог родиться в одночасье и из ничего5. «Появление большого числа индивидуалистов озадачивало, так как Россия еще недавно считалась предельно коллективистской страной», - комментировал ситуацию О. Хархордин, размышляющий в этой связи над особенностями генеалогии российской личности6.
Взгляд на советское общество из постсоветской перспективы стал еще одним импульсом, пробудившим интерес к тем сторонам советской действительности, где присутствие государства было заметно меньше или где его претензии на контроль имели меньше шансов быть реализованными в полной мере, к тем сферам бытия, где индивид наиболее успешно мог представлять и защищать свои частные интересы. Идея о наличии приватных пространств в системах советского типа теперь не казалась нонсенсом, однако их характер, границы, пределы проницаемости требовали не только концептуализации, но и конкретных исследований.
Ускользающий предмет, или «великая дихотомия»
Сюжеты, так или иначе связанные с историей частной жизни людей прошедших эпох, занимали историков всегда7. Однако как специальное направление исторических исследований история частной жизни оформилась только в 1980-х гг. Концептуальное освоение нового исследовательского поля западными историками и их российскими коллегами имело свою специфику, что позволяет в данном случае говорить о складывании определенной традиции в подходах к изучению частной жизни в российской и зарубежной историографии. Первая трудность, с которой сталкивается каждый, кто обращает внимание на историю частной жизни, начинается с попытки определить свойства самого предмета, не имеющего четких границ и строгих содержательных смыслов. Вопрос о том, как поймать в фокус этот «ускользающий» предмет, продолжает оставаться актуальным, несмотря на дискуссии, которые длятся по поводу понятий «частная жизнь», «приватная сфера», «приватность» уже не одно десятилетие8.
В западной историографии сценарий этих дискуссий определяли поиски баланса внутри дихотомии «частное»/«публичное»9. Концептуальные рамки дискуссии были заданы во многом благодаря почти одновременному появлению в конце 1980-х гг. англоязычных изданий знаменитых книг - французского пятитомника «История частной жизни» под редакцией Ф. Арьеса и Ж. Дюби10 и книги Ю. Хабермаса «Структурная трансформация публичной сферы», опубликованной в оригинале на немецком языке еще в 1962 г.11 Новая традиция исследования истории частной жизни и приватности зарождалась в спорах по поводу концептуальных подходов авторов этих книг. Впоследствии эти споры отразились и в исследованиях по советской истории: в начале 2000-х гг. появились 2 книги, которые в этом смысле можно считать знаковыми. Одна из них, подготовленная под редакцией Г. Риттершпорна, М. Рольфа и Я. Берендса, была посвящена особенностям формирования и функционирования публичной сферы в обществах советского типа12. Участники другого проекта ставили своей главной задачей определить границы и содержание приватных пространств в рамках советской системы и советского социального порядка. Так появилась книга «Границы социализма. Частная сфера в Советской России», вышедшая в 2006 г. под редакцией Л. Зигель-баума13.
Несколько в стороне от западной историографической традиции стояли попытки осмысления феномена приватного при социализме, опиравшиеся на социологические и культурологические подходы. В то время как историки советского общества находи-
лись в плену предубеждений относительно самой возможности существования приватной сферы при коммунистическом режиме, люди, не столь обремененные корпоративными предрассудками, взялись за изучение предмета, которого якобы не было. В этом ряду первыми были исследования В. Шляпентоха и О. Хархордина14.
Формирование российской традиции изучения истории частной жизни происходило несколько по иному сценарию. Можно сказать, что в постсоветской России исторические исследования на этом направлении развивались главным образом под влиянием «школы Анналов» и французской историографии в целом. Дискуссии по поводу «великой дихотомии», как и теория «неформальной публичности» Хабермаса, практически не нашли инструментального применения в конкретных исследованиях. Увлечение историей частной жизни пришло в Россию в 1990-х гг., и произошло это во многом благодаря усилиям и энтузиазму Ю.Л. Бессмертного, под руководством которого в Институте всеобщей истории РАН несколько лет работал специальный семинар15. Отличительная особенность российских исследований 1980-1990-х гг. заключалась в предпочтениях географического (Западная Европа) и хронологического (Средневековье и Новое время) порядка. Изучение частной жизни в России в те годы, как правило, не перешагивало рубеж XX столетия. Ситуация изменилась после того, как в российской исторической науке стали завоевывать более прочные позиции история повседневности, социальная и гендерная история. Проблемы частной жизни лежат на стыке нескольких наук, поэтому междисциплинарность - единственный путь овладения «ускользающим» предметом. Это со всей очевидностью продемонстрировали авторы, пожалуй, самого успешного российского проекта последних лет «Семейные узы: модели для сборки», где через фокус семьи, семейных и родственных отношений представлена история частной жизни в России, в том числе на протяжении всего XX в.16 Однако если подходы к изучению семьи действительно могут рассматриваться в виде моделей, то, используя аналогию авторов проекта, по отношению к истории частной жизни в советскую эпоху скорее можно говорить о существовании не моделей, а деталей для сборки. Сам же процесс конструирования из этих деталей модели продолжает оставаться актуальной задачей для историков советского общества - как в самой России, так и за ее пределами.
Детали, т.е. аспекты истории частной жизни, представлены в исследованиях по нескольким направлениям. Среди них лидирует история повседневности. В книгах Ш. Фицпатрик17 и Н. Лебиной18 к сфере частного относятся бытовые практики, семей-но-брачные отношения и сексуальное поведение. В той же традиции, но уже на более широком хронологическом материале выполнено исследование Н. Лебиной и А. Чи-стикова19. Авторы ряда работ по истории «жилищного вопроса» (С. Бойм, Е. Герасимова, М. Меерович, Ю. Обертрейс, С. Рейд и др.) рассматривают жилище как пространство коммуникации и способ организации частной жизни20. Частная жизнь как сфера интимного представлена в исследованиях по проблемам сексуальности (И. Кон, С. Голод, Ф. Бернштейн, Е. Здравомыслова, А. Темкина, Э. Нейман, К. Кур-Королев, С. Чуйкина и др.)21. Не могли пройти мимо этих сюжетов и приверженцы гендерного подхода, который ярче вс
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.