Державин - «поэт величия»
© З. К. ТАРЛАНОВ, доктор филологических наук
В статье рассматриваются место и роль поэзии Державина в русской литературе начала XIX века, его роль в развитии русского литературного языка, анализ и оценка его творчества В.Г. Белинским и Н.В. Гоголем.
Ключевые слова: Державин, поэтика, язык, слог, теория трех стилей, высокий стиль, жанрово-стилистический канон, ода, предметный мир, диалектизмы, архаизмы, славянизмы, просторечие.
Среди проблем истории русской культуры рубежа ХУШ-Х1Х столетий, которые не имеют однозначного решения, свое особое место занимает проблема творческой манеры и личности Гаврилы Романовича Державина. Состоит она и в том, что крупнейшие деятели русской литературы, литературной критики и литературоведения, как известно, давали весьма противоречивые оценки творческому наследию поэта. На это обстоятельство указывал еще В.Г. Белинский в обзоре «Русская литература в 1841 году», когда писал: «Никого у нас не хвалили так много и так безусловно, как Державина, и никто доселе не понят менее его» [1. С. 283].
Воспроизведем некоторые из принципиальных оценок творчества Державина, принадлежащие крупнейшим деятелям русской литературы. В размышлениях о причинах отставания языка русской прозы от
русского же поэтического языка эпохи, достигшего «высокой степени образованности», А.С. Пушкин в своей заметке от 1824 года утверждал, в частности, что «некоторые оды Державина, несмотря на неровность слога и неправильность языка, исполнены порывами истинного гения...» [2]. В следующем же году в письме к А.А. Дельвигу оценка Пушкина звучит, однако, резко критически: «Он (Державин. - З.Т.) не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии - ни даже о правилах стихосложения. (...) Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать даже строфы (исключая чего знаешь). Что ж в нем: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника» [3], - писал Пушкин А. Дельвигу в июне 1825 года. Неприятие поэта вызывают прежде всего язык и слог Державина, которые, по мнению Пушкина, не согласуются с его высоким художническим даром и «истинно поэтическими движениями» души.
Восторженно отзывался о поэзии Державина в 1822 году А.А. Бесту-жев-Марлинский в обзоре старой и новой словесности в России: «Наконец, к славе народа и века, явился Державин, поэт вдохновенный, неподражаемый, и отважно ринулся на высоты, ни прежде, ни после него недосягаемые. Его слог неуловим, как молния, роскошен, как природа. Но часто восторг его упреждал в полете правила языка, и с красотами вырывались ошибки...» [4. Курсив здесь и далее наш. - З.Т.]. В.К. Кюхельбекер также высоко ставил поэзию Державина, в которой, как он считал, выражены чувства «сильные, нежные, живые, пламенные», «вырывавшиеся иногда из богатой души» поэта [5].
Также восторженной и с разных сторон мотивированной оценки Державин впервые был удостоен Н.В. Гоголем, предпринявшим в 1846 году основательную попытку обозреть и понять истоки, движущую силу русской поэзии нового времени с начала ее жизни, и находившим в его творчестве «что-то исполинское и парящее», передаваемое «гиперболическим размахом его речи». Сопоставляя Державина с его великим предшественником Ломоносовым в одической традиции, Гоголь в своих размышлениях «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» замечает, что в своих «риторически составленных одах» Ломоносов предстает скорее в качестве ученого-натуралиста, восторженно любующегося «с какой-то светлой вышины» русской землей с «ее беспредельностию и девственною природою», «нежели поэта» [6. С. 142-143]. А Державин - поэт, которого «занимает наука жизни», причем жизни отдельного человека. Оды Державина «обращаются уже к людям всех сословий и должностей, и слышно в них стремление начертать закон правильных действий человека во всем, даже в самых его наслаждениях. У него выступило уже творчество» [6. С. 144], - писал Н.В. Гоголь.
На смену ломоносовской оде, составляемой по прописанным жанровым канонам, приходит ода Державина, представляющая собою результат поэтического творчества, авторской свободы и авторского мировосприятия. Державин - «поэт величия, - продолжал Гоголь. - Все у него величаво: величав образ Екатерины, величава Россия, созерцающая себя в осьми морях своих; его полководцы - орлы; словом - все у него величаво. Заметно, однако же, что постоянным предметом его мыслей, более всего его занимавшим, было - начертить образ какого-то крепкого мужа, закаленного в деле жизни, готового на битву не с одним каким-нибудь временем, но со всеми веками; изобразить его таким, каким он должен был изникнуть, по его мнению, из крепких начал нашей русской породы, воспитавшись на непотрясаемом камне нашей церкви» [Там же. С. 145]. Таким образом, в оценке Гоголя Державин предстает как реформатор одической традиции в русской поэзии не по форме, а прежде всего по предмету изображения. Державин, в отличие от Ломоносова, воспевание «самодержавного, государственного величия России» как общенациональной абсолютной ценности дополняет обязательными картинами жизни отдельного человека, вообще простых людей России, на которых держится и умножается это государственное величие. Это не могло не сказаться на языке и слоге Державина, который характеризовался, согласно Гоголю, «той же картинно-величавою наружностью, как и все люди времен Екатерины, развернувшиеся в какой-то еще дикой свободе, в частях, как случается с теми произведениями, которые выставляются несколько торопливо напоказ» [Там же. С. 144], на его поэтическом идиолекте, создаваемом на новых основаниях.
«Все у него крупно, - писал Гоголь. - Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина. Кто бы посмел, кроме его, выразиться так, как выразился он в одном месте о том же своем величественном муже, в ту минуту, когда он все исполнил, что нужно на земле:
И смерть как гостью ожидает,
Крутя, задумавшись, усы.
Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, каково ожидание смерти, с таким ничтожным действием, каково кручение усов?» [Там же. С. 146]. Вместе с тем, считает Гоголь, достоинства слога Державина вдруг превращаются «в неряшество и безобразие, как только оставляет его одушевление» [Там же].
В общее русло таких оценок укладываются и суждения В.Г. Белинского. Комментируя текст оды «Рождение красоты» (1797) и выделив в ней курсивом множество неудачных, на его взгляд, мест, Белинский
писал: «Вот уж подлинная глыба грубой руды с яркими блестками чистого, самородного золота! И таковы-то все анакреонтические стихотворения Державина: они больше, нежели все прочее, служат ручательством его громадного таланта, и вместе с тем и того, что он был только поэт, а отнюдь не художник, то есть, обладая великими силами поэзии, не умел владеть ими» [1. С. 116]. Имея в виду недостатки поэзии Державина, его неумение «владеть силами поэзии», Белинский обращает внимание на то, что она, во-первых, «осталась без всякого содержания», если не принимать во внимание «мысль о преходящности всего в мире, о падении героев, царств и народов, смываемых с лица земли волнами всепоглощающего океана времени» [Там же. С. 284] («Ода на смерть Мещерского»); во-вторых, ей недостает «вкуса и художественного такта», образности, а также «сущности поэзии - красоты» [Там же. С. 114].
Очевидно, что суждения выдающихся деятелей русской литературы, поучительные и существенные сами по себе, единодушны как в безусловном признании художественного таланта Державина, так и в критической оценке поэтико-стилистического оформления его произведений, которое, на их взгляд, отставало от литературно-эстетических ожиданий его времени.
Заметим сразу же, что в этой двуединой проблеме все еще недостаточно изученным остается тот ее аспект, который связан с анализом и осмыслением языка и стиля его поэзии. Этим обстоятельством и предопределяется задача настоящих заметок - кратко наметить, в том числе и на базе существующих исследований, некоторые неотъемлемые черты поэтического языка Державина на фоне традиций словесности и состояния русского литературного языка XVIII столетия.
Вопросы, требующие ответа, можно сформулировать так: были ли правы критики Державина? Слог Державина - это результат реализации его особого понимания сути поэтической речи или следствие исторически обусловленных недостатков его культурно-языковых представлений? Едва ли подлежит сомнению, что критики Державина во многом, безусловно, были правы. А второй вопрос сложнее. Дело в том, что специальная лингвистическая литература как-то обходит его. Констатируя активное использование в поэтическом творчестве Державина разностилевых языковых элементов, обычно квалифицируют этот процесс как стихийное смешение стилей, но не как проявление реформаторства, не как реализацию целенаправленных сознательных усилий поэта.
Такого рода напрашивающееся разграничение применительно к творчеству Державина не прослеживается даже в общепризнанных классических исследованиях по истории русского литературного языка и истории стилей художественной речи [7. С. 154-158]. Одни, например
Г.А. Гуковский [8. С. ХЫУ], мотивированно доказывали, что Державин отменяет в своей поэтической практике жанровый принцип отбора языковых средств, а другие считали, что его творчество в принципиальном отношении не выходит за рамки теории трех стилей [9]. У Державина, в отличие от того же Ломоносова, действительно не было продуманной стратегии упорядочения речевой практики своего времени. В то же время его собственная поэтическая практика далеко не укладывалась в теорию трех стилей Ломоносова. Не составляли исключения и его оды, которые были широко открыты для языковых средств, далеких от традиционных норм высокого стиля.
Державин психологически и по опыту жизни был совершенно свободен от давления жанрово-стилистических канонов в выборе языковых
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.