ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2004 • < 6
ДИАЛОГ В НАУКЕ И ОБЩЕСТВЕ
о.н. яницкий
Диалог науки и общества*
В ряде статей, посвященных проблеме диалога в современном обществе, рассматривались характер и динамика внутринаучной коммуникации [Олейник, 2004; Фрум-кина, 2004]. Однако эволюция структур коммуникации между наукой и обществом представляет не меньший интерес. В особенности если это касается научных дисциплин, находящихся в стадии формирования. Рассмотрим эту эволюцию на примере комплекса инвайронментальных наук (environmental sciences), которые еще не обрели ни канона, ни жестких парадигмальных оснований. Подтверждением тому является факт не устоявшейся самоидентификации этой отрасли знания, которая именует себя то человеческой или социальной экологией, то инвайронментальной социологией, то просто экологией (подробнее об этом см. [Catton, Dunlap, 1978; 1980; Douglas, Wildavsky, 1983; Hannigan, 1995; Irwin, 2001].
До конца 1980-х гг. при изучении и решении экологических проблем преобладала достаточно жесткая "вертикальная" схема взаимодействия между наукой и практикой, то есть между производством экологических знаний, их распространением и практическим применением. Схематично эту "вертикальную" цепочку можно представить следующим образом: "научные институты - институты обучения и образования - организации, распространяющие экологические знания - их практическое применение учреждениями и организациями, занимающимися охраной природы".
В данной схеме присутствовал институт "общественности", но и внутри него тоже существовала "вертикальная" связь между научной общественностью, концентрировавшейся вокруг Московского общества испытателей природы (МОИП) и Географического общества СССР (ГО СССР), и массовыми организациями рядовых граждан (Всероссийское общество охраны природы, любительские объединения, кружки и т.п.). "Горизонтальные связи" на всех обозначенных выше уровнях были слабыми или отсутствовали вовсе. Иными словами, в советскую эпоху существовало четкое разделение на производителей экологического знания и его пользователей.
Существовал ряд причин многолетней устойчивости этой схемы. Во-первых, она соответствовала традиции эпохи Просвещения, согласно которой развитие науки выступало и двигателем, и мерилом социального прогресса. Позже это высокое доверие сохранялось потому, что наука очевидно способствовала (форсированной) модернизации советского общества.
* Статья подготовлена при поддержке Российского научного фонда (грант № 04-03-00499а).
Яницкий Олег Николаевич — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института социологии РАН.
Во-вторых, данная схема в принципе соответствовала духу и букве тоталитарного и авторитарного обществ. В сознании ученых, равно как и в массовом сознании, культивировалось представление о науке как социальном институте, генерирующем "абсолютные" истины, которые затем тиражируются, распространяются и используются обществом. Ученые составляли одну из важнейших социальных элит этих обществ. В политической жизни названная "вертикаль" отображалась в лозунге "наука - практике".
В-третьих, "вертикальная" схема отражала реальную практику форсированной модернизации: государство было заинтересовано в максимально коротком пути от теории к практике, что обеспечивало его экономическую и военную мощь. Побочными эффектами научных открытий мало кто интересовался, а отказ отдельных ученых от разработки высоко рискогенных веществ или технических систем (оружия массового поражения и др.) рассматривался как предательство национальных интересов.
Сегодня положение существенно изменилось. Во-первых, оказалось, что "истин" может быть несколько. Во всяком случае возможны альтернативные подходы, концепции и практические решения. Кроме того, выяснилось, что в ходе общей демократизации социальной жизни общества источником нового, в том числе экологического, знания являются не только научные учреждения. Во-вторых, вследствие целого ряда причин - накопления негативных последствий от реализации крупнейших открытий в области точных и естественных наук, осознания факта политической ангажированности отдельных исследователей и целых научных коллективов, роста уровня образованности и информированности общества, в том числе в результате распространения экологических и иных знаний через Интернет, - произошло резкое снижение уровня доверия к науке.
В-третьих, произошла диверсификация системы научного производства. Наряду с сохранением сети академических и ведомственных научных институтов (которые, как выясняется, все менее успевают за стремительно изменяющейся практикой), быстро развивается сеть научных ячеек в университетах и других учебных заведениях. "Вертикаль" наука-практика таким образом была нарушена. Вместе с тем, в ходе формирования гражданского общества сложилась внегосударственная сеть исследовательских центров и малых групп. Этот принципиальный сдвиг в организации научного производства имел далеко идущие последствия для самой науки, потому что эти центры и группы стали обслуживать интересы общества непосредственно, то есть минуя государственные структуры.
В-четвертых, меняется сама "парадигма" взаимоотношений между наукой и практикой, наукой и политикой. Сегодня ученые, политики и эксперты, вовлеченные в процессы глобализации и европейской интеграции, серьезно озабочены взаимодействием науки и политики, науки и повседневных социальных практик. Это вопросы доверия к науке, роли эпистемных, то есть политически влиятельных, научных сообществ в формировании политической повестки, воздействия научного знания на образ мыслей и поведение рядовых граждан. Возникло даже новое понятие: общественно-научные исследования [Rueschemeyer, Skocpol, 1996; Abelson, 1996; Рич, Кент, 2003; Стрежнева, 2003].
В связи с этим политологи и политические аналитики уже давно предлагают различать "прикладные (политические) исследования", которые производятся учеными и экспертами, и "обычные знания", то есть несистематизированную информацию, поступающую от некомпетентных акторов [Shick, 1991]. К тому же, как выяснилось, мотивация и политическая аргументация этих "некомпетентных" акторов изучена гораздо менее, чем таковая у политиков [Kempton, Boster, Hartley, 1996].
Наконец, в-пятых, методологически и теоретически оказалось необходимым отказаться от противопоставления общества и природы - есть социализированная природа и "биологизированное" общество, что, собственно говоря, и послужило главным стимулом к развитию комплекса инвайронментальных наук.
Отмечу несколько ключевых для обсуждаемой темы моментов. Первый - социальная обусловленность экологического знания. Как показали исследования, и прежде всего в области социологии знания, производство научного знания существенно зависит от политических, экономических и социальных факторов, в частности от той роли, которую играет гражданское общество в принятии решений. То, что обычно преподносилось обществу как "объективное знание" о мире природы и его взаимодействии с обществом, на деле неизбежно основывается на социальных и институциональных суждениях. Со своей стороны, государственные и иные институты не просто получают (реагируют на) советы инвайронментальных наук, но играют важную роль в определении того, что является "истиной" для конкретного случая принятия решения. Так что отбор рисков (потенциальных опасностей) для "принятия мер" осуществляется как научными, так и ненаучными силами.
Второй принципиальный момент - существование локального или "ситуативного" знания, которое, будучи основано на иных, нежели экспертное знание, основаниях, представляет собой чрезвычайно важный местный когнитивный ресурс. Как правило, ситуативное знание базируется на местной культуре и повседневных практиках, а не налагается "сверху". Иными словами, мнение местных экспертов должно быть принято во внимание.
Как подчеркивал У. Бек, то, что ученые именуют "скрытыми побочными эффектами" и "недоказанными зависимостями", для местных жителей означает кашляющих детей, которые заболевают во время тумана, а их дыхание становится затрудненным и хриплым. "Побочные эффекты" имеют лица, голоса, глаза и слезы. Для них риски -не просто риски, но болеющие и страдающие дети. Поэтому люди сами становятся маленькими альтернативными экспертами в отношении рисков модернизации. Эти риски, за которые нет ответственных в высокопрофессионализированном обществе, наконец находят своих адвокатов. Именно родители начинают собирать факты относительно рисков. "Белые пятна" модернизационных рисков, которые для официальных экспертов чаще всего остаются "невидимыми" или "недоказанными", быстро обретают форму и значение в руках местного населения [Beck, 1992, p. 61].
Если мы принимаем эту точку зрения, то и "масштаб" искомого инвайронментально-го знания должен быть иным. В отличие от профессиональных экспертов, дающих знание только о текущей ситуации или, гораздо реже, о ближайших переменах, местное население хочет обладать знанием, соизмеримым с их жизнью, жизнью их детей и внуков.
Существенно также, что "научное" знание выступает антитезой контекстуальному. В то время как язык науки делает акцент на обобщениях, фактах и необходимости "объективности", контекстуальное знание придает значение местным факторам, личным точкам зрения, субъективному восприятию и способности людей соединять вместе различные факторы воздействия, то есть является комплексной оценкой ситуации [Irwin, 2001, p. 107].
Третий принципиальный пункт - иной, нежели ранее, механизм производства ин-вайронментального знания. Знание не производится где-то там "наверху", а потом спускается "вниз". Оно конструируется, созидается, формируется в ходе диалога ученых, властей и населения. Знание, пишет А. Ирвин, не должно рассматриваться как статическая или фиксированная категория. Скорее, оно представляет собой процесс конструирования смыслов внутри некоторого социального и личностного контекста. Чтобы реализовать эту гуманистически ориентированную цель, необходимо следовать методологическому императиву социологии научного знания - "
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.