ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
Достоевский и явление "подпольного"
человека1
С.А. НИКОЛЬСКИЙ
Уже одни слова Достоевского о том, что "подпольный" человек есть "настоящий человек русского большинства" должны были бы определить пристальный интерес к этому феномену со стороны гуманитарной мысли. Однако до настоящего времени явление это не оказывалось в сфере исследовательского интереса, соразмерного его масштабу. В меру сил восполнить этот пробел, привлекая часть творческого наследия писателя, ставится цель в настоящей статье.
Humanitarian thought must have already paid great attention to the phenomenon, defined by Fyodor Dostoevsky in his words that the "underground man" is "the real man of the Russian majority". However, up to date this phenomenon was not involved into the sphere of research interest, proportional to its scale. The goal of the current article is to make up this deficiency, using a part of creative heritage of the writer.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия, литература, человек, общество, христианство, "подполье", мораль, любовь
KEY WORDS: philosophy, literature, man, society, Christianity, "underground", morals, love.
Жизнь и творения Достоевского могут служить объяснительным фрагментом той катастрофы, которая разразилась в России в начале ХХ столетия. Остро ощущая ее приближение, мыслитель откликался на нее тем, что во многих художественных типах исследовал в человеке духовно ущербное. Ему, очевидно, казалось, что выведение его наружу позволит лучше понять его и преодолеть. Персонажи становились реальной частью действительности, нарушая законы материального бытия, сходили с книжных страниц и обретали жизнь в человеческих личностях. В случае Достоевского воистину "вначале было слово". Слово изощренное, проникновенное и пронизывающее, часто слово больное. Сам писатель называл это "предвидением"2.
Об одном из изобретенных им героев - "подпольном человеке" - Ф.М. сообщал едва ли не с гордостью: "Подпольный человек есть главный человек в русском мире. Всех более писателей говорил о нем я, хотя говорили и другие, ибо не могли не заметить" [Громова 2000, 87]. Сущность и историческое место этой "подпольной" субстанции, как свидетельствует Ф.А. Степун, точно угадал Н.А. Бердяев, говоря, что большевизм "есть
© Никольский С.А., 2011 г.
не что иное, как смесь подсознательного извращенного апокалипсиса с нигилистическим бунтарством" [Степун 2000, 509].
Отчего Достоевский полагал "подпольного" человека главным человеком в русском мире? Ведь болезнь и прямое указание на вырождение, которое обозначается разными вариациями этого персонажа, никак не обещают радостного завтра. Ответ следует начинать искать в личности самого писателя. Подобно разночинным хожденцам в народ из тургеневской "Нови", карликам и мужеподобным барышням, в том числе, Ф.М. с самого рождения также был человеком "ущемленным". Унижен и уязвлен он был скандалами, постоянно сопровождавшими жизнь его родителей3, агрессивной обстановкой учебного класса, состоявшего на треть из поляков, а еще на треть из немцев. Не добавили душевного спокойствия беспорядочная жизнь в период учебы в Инженерном училище4 и мечты о будущем величии. Обухом по голове стал арест всего лишь за произнесенные в кругу товарищей неосторожные слова5. Он, кажется, навсегда был оглушен объявленным и тут же (как в насмешку) отмененным смертным приговором (было ему 27 лет), ссылкой, солдатской лямкой, неудачной первой женитьбой и последовавшей тягостной семейной жизнью6. Его снедала разрушающая человеческое достоинство и самою личность страсть к азартной игре, неизбывная зависть к литературным "барам" Тургеневу и Толстому, в то время как он был обречен еженощно за письменным столом отбывать литературную барщину, средств от которой хватало лишь на кусок хлеба. И так всю жизнь.
Гениальный творец, он не просто "расширил" восприятие русского мира, но, по словам Бердяева, "сменил ткань души". "Души, пережившие Достоевского, ...пронизываются апокалиптическими токами, в них совершается переход от душевной середины к окраинам души, к полюсам" [Бердяев 2006, 180]. Но от "полюсов" нельзя ждать нормальности - условия здорового развития общества и человека. А Достоевский - открыватель и создатель "полюсов", в своем творчестве границ не признавал. Это, в частности, отмечал Мережковский, когда прямо писал: "Самый необычайный из всех типов русской интеллигенции - человек из подполья, с губами, искривленными как будто вечною судорогою злости, с глазами, полными любви новой, еще неведомой миру. с тяжелым взором эпилептика, бывший петрашевец и каторжник, будущая противоестественная помесь реакционера с террористом, полубесноватый, полусвятой, Федор Михайлович Достоевский" [Мережковский 1914, 24]. Эту оценку создателя "нового" человека разделял и Лев Шестов, полагавший, что Европа признала Достоевского не столько как художника, сколько как апостола "подпольных" идей [Шестов 2001, 51].
Проза Достоевского с точки зрения исследования на ее материале проблематики русского мировоззрения трудна и имеет ряд особенностей. Во-первых, изображаемые писателем герои практически лишены тех связей с миром, на которых до него всегда акцентировала внимание русская классика. Персонажи автора "Униженных и оскорбленных", живущие, за редким исключением, только в городах, не подозревают (в отличие от героев Пушкина, Гоголя, Гончарова или Толстого) о возможных глубинных связях человека с природным миром - лесом, степью, рекой, садом. Они, кажется, никогда не поднимают голову и потому не подозревают существования неба. Даже деревья для них закрыты заборами и домами. У них (в противоположность героям Соллогуба, Григоровича и Аксакова) нет забот о согласовании своих взглядов, привычек и способов жить с заветами и традициями предков: часто они люди почти безродные. Тем более вслед за героями Тургенева, они не мечтают о краях, куда "кулички летят", не боятся домовых (часто - напротив, с нечистью общаются), не размышляют о смерти как жизни в ином мире и не заботятся о том, как умереть спокойно и достойно. Герои Достоевского почти никогда не имеют отношения к тому, что я, в частности, в связи с разбором романной прозы И.С. Тургенева, назвал "позитивное дело". Дела персонажей Ф.М., даже когда они заняты "службой" или "уроками", вряд ли можно называть конструктивными и созидающими. Персонажи Достоевского внутренне глубоко противоречивы, "pro" и "contra" в них постоянно конфликтуют между собой, а само состояние конфликта и есть их настоящая жизнь.
Значительное место в произведениях Достоевского занимают так называемые "идеальные" (от слова "идея") художественные типы, то есть сочиненные писателем для ма-
териализации любимой мысли. И это - "четвертое" измерение, добавляемое писателем к действительности, которым он хочет наделить и наделяет ее. Кстати, от этих типов исходит та духовная аура, то долженствующее морализаторство, которое, наряду с миазмами из подполья, формирует читательское мировоззрение, делает его, по определению Бердяева, "катастрофическим". При этом, если у Толстого (не менее активно практикующего творца идей, но идей морализаторских) мы находим только отдельные попытки идейного "преобразования" действительности посредством насаждения в нее таких идеальных типов как Платон Каратаев или Константин Левин, то у Достоевского это действие возводится в один из основных принципов творчества, превращается в систему.
И, наконец, последнее замечание, связанное с той ролью, которая отводится Ф.М. Достоевскому в культуре России. Сложилось так, что когда говорят о литературной сфере, то сразу называют имена Достоевского и Толстого. К примеру, известный российский исследователь Б.В. Соколов пишет: "Федор Михайлович Достоевский - не просто один из величайших русских писателей. Это тот человек, по произведениям которого весь мир судит о России, о таинственной русской душе" [Соколов 2007, 5]. Но можно ли отождествлять русскую душу с тем, что в ней обнаружил или что ей приписал Достоевский? Во многом это наблюдение, к счастью, не верно. Этой бытующей традиции способствует и разработанность в отечественной гуманитарной мысли прежде всего религиозной составляющей творчества Достоевского, равно как и "народопоклонства" Льва Толстого. Очевидно, что в отечественной философствующей литературе есть множество иных, не менее значимых вопросов и магистральных тем. Мировоззренческие системы Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Салтыкова-Щедрина и Лескова с точки зрения философии важны не менее, чем размышления Достоевского или Толстого, составляющие гигантское, все еще мало исследованное мыслительное пространство. Вот почему, не только ради перемены мнения о нас других народов, но прежде всего для нашей собственной пользы нам еще предстоит преодолеть этот устоявшийся в сознании, но искажающий реальность центризм. Интерпретируя известную политическую формулу, пришло время подумать о расширении фактически сложившегося в нашей культуре "двуполярного" понимания российского литературно-философского мира до "многополярного".
Термином "подпольный" человек Ф.М. принимает и утверждает собственное самоназвание, фиксирует свое отношение к миру, положение в нем. Без этого он никогда не сумел бы в столь детальных подробностях представить читателю сознание своих "подпольных" героев. "Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться! ...Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону" [Достоевский 1976 XVI, 329].
Говоря о "подполье" как глубинах сознания и подсознания "русского большинства", я тем самым вступаю в противоречие с той имеющейся в отечественном литературоведении традицией, согласно которой герой "подполья" - это всего лишь "книжник", "мечтатель", "лишний человек", утративший связь с народом и осужденный за это автором-шестидесятником, стоящим на "почвенническ
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.