ИЗ БЛОКНОТА ЖУРНАЛИСТА
С.А.Марков
Другое небо Хулио Кортасара
Аргентинец Хулио Кортасар — всемирно известный писатель, один из основных вершителей «бума» латиноамериканской литературы, перу которого принадлежат культовые романы и рассказы. Автору публикуемого очерка, единственному из советских, русских литераторов довелось встречаться и беседовать с Кортасаром в Гаване, которую великий писатель, много десятилетий проживший в Париже, очень любил. В беседе затрагивались и отчасти раскрывались секреты литературного мастерства, а также под «острым углом» поднимались самые разные, в том числе идеологические, социально-политические вопросы о диктатуре, свободе творчества, разделении мира, отношениях художника с власть имущими, злободневные тогда, 30 лет назад, но не утратившие актуальности и сегодня. Автор этого очерка, выпустивший биографию Габриэля Гарсиа Маркеса в серии ЖЗЛ, сейчас готовит к печати книгу о Хулио Кортасаре.
Ключевые слова: кубинская революция, Г.Гарсиа Маркес, М.Булгаков, М.Шолохов, Париж, латиноамериканская литература.
Сейчас, десятилетия спустя, когда мир стал другим, это интервью хотелось переписать, пригасить некоторую выспренность, разбавить иронией, ёрничеством и тому подобной неизбежной накипью времени. Но не стану. Ибо многие соображения классика, казавшиеся мне, фрондирующему студенту, чуть ли не ортодоксальными в 1980 г., теперь, вXXI в., из страны победившего капитализма, коей является Россия, представляются искренними, выстраданными и мудрыми. Пусть все, начиная с заголовка, останется так, как было. Интервью, на мой взгляд, и сегодня является своеобразным мастер-классом выдающегося, одного из самобытней-ших, видевших «другую сторону вещей» писателей времен всемирного бума латиноамериканской литературы и XX в. в целом.
На полторы-две головы возвышаясь над толпой, композиционно устремленный, словно в любую минуту готовый воспарить (напоминая персонажей Эль Греко), очень худой, длинноволосый, с широко поставленными глазами, что придавало лицу выражение пытливого ребенка, обожающего в больнице листать большие книжки с картинками, он стоял с бокалом «мо-
Сергей Алексеевич Марков — журналист, кинодраматург, писатель
(moscowxxi@rambler.ru).
хито» в руке и беседовал с литераторами, собравшимися в «Доме Америк» по случаю присуждения ежегодной литературной премии.
— Это же Кортасар! — обмер мой приятель — переводчик Ленька Си-моненко.
— Сам Кортасар?!. А он кто? — осведомился я, обнажая разницу в уровнях образования факультета журналистики МГУ и Института иностранных языков им. Мориса Тореза.
— Аргентинец, живущий в Париже, всемирно известный писатель, ты че! Ему и Гарсиа Маркес, и прочие латиноамериканские звезды многим обязаны...
— Vamos! — воскликнул я и ринулся сквозь толпу. Скромный же Ленька не рискнул следовать за мной.
Так мне посчастливилось познакомиться с Хулио Кортасаром, модным, переведенным на большинство языков, экранизированным Антониони и прочими великими. Точнее сказать, хватило юношеской наглости (которая города берет) подойти и, весьма относительно владея испанским, на бытовом, так сказать, уровне, напроситься на интервью. И непосредственно на приеме настырно к этому интервью приступить, одновременно делая фотографии «Зенитом» (в котором через пару кадров закончилась пленка).
На финке, где мы жили, до рассвета, как накануне экзамена по зарубежной литературе, Лёня пересказывал содержание рассказов, романов и большой критической статьи о Кортасаре. Я делал пометки в блокноте, похожие на шпаргалки, и прикидывал вопросы позаковыристей (втайне надеясь «срезать», как у Шукшина). Но без ложной скромности могу констатировать, что я, прежде не подозревавший о существовании такого писателя, провел то интервью вдохновенно, в духе профессионального иллюзиониста. За что и поныне благодарен рано ушедшему в мир иной Леониду Си-моненко, товарищу по стажировке в Гаванском университете. «Натаскивать» меня накануне эпохального интервью помогал и наш приятель Анд-реас, гаванский поэт-диссидент, вскоре после нашего отъезда уплывший на лодке-корыте вместе с «гусанос», червями, как называют эмигрантов на Кубе, в сторону «земли обетованной» — Соединенных Штатов Америки. Надеюсь, его не сожрали акулы во Флоридском проливе, равно как и акулы капитализма, он жив, здоров и по-прежнему верит в то, что литература уровня, глубины и энергии Кортасара способна изменить мир к лучшему, сделать его более человечным.
«Представляете вы себе Гавану рано утром?..». Таким вопросом начал свой роман самый знаменитый писатель, когда-либо живший на Кубе. Представить Гавану рано утром и в самом деле одновременно и просто — древний портовый город, как десятки, если не сотни других, — и невозможно, не побывав там, не поняв, не ощутив ее, потому что Гавана одна на свете, ее не спутаешь. Что-то в ней есть настолько самобытно-артистичное, глубинно-страстное, что кажется, будто судьбой предназначено ей играть в истории не только Карибской, но всей Америки самые неожиданные, заглавные пронзительно-трагикомические роли.
И беседа с Хулио Кортасаром, вышедшим из отеля «Ривьера» точно в назначенное время, благоухающим французской туалетной водой, запахом
хорошего кофе и сигарет, естественно, началась с Гаваны: я поинтересовался, как он себя здесь чувствует.
— Люблю этот город, особенно утром, — сказал он, устроившись на растрескавшемся, осыпающемся парапете набережной, переплетая необыкновенно длинные худющие ноги и закуривая крепчайшую сигарету «Житан» без фильтра. — Эта набережная Малекон — мое любимое место. В Гаване много для меня родного. Больше, чем в Париже.
— Где Вы живете уже тридцать лет?
— Тридцать с лишним! И безумно многим обязан французской столице, конечно!
— «Париж — это метафора»... «Париж — это женщина, и в чем-то это женщина моей жизни...».
— Да, это мои слова, — поль-щенно, не ожидая услышать эти свои откровения из уст московского студента, улыбнулся Кортасар. — Но Гавана. Она для меня, как маленькая родина. Как дом, в котором отдыхаешь душой. Ведь у аргентинского и кубинского народов — одни корни, одна история, один язык, один темперамент. И судьба, я верю, общая. И, кстати, в Гаване, на мой взгляд, гораздо больше мужского.
— Да? А нам, стажерам, не бывавшим, к сожалению, в Париже, наоборот, Гавана показалась женщиной, прекрасной мулаткой, кафе кон лече, — сказал я, заметив взгляд Кортасара, провожающий высокую мулатку-вертихвостку вдоль по набережной. — О мулатках цвета кофе с молоком это я так, к слову. От волнения. Для нас, из СССР, они были первое время экзотикой, как пальмы. Прошу прощения.
— Почему же прощения, это замечательно — мулатки!
— Вы так считаете?
— Уверен. Может, и закончим на этом интервью?
— Извините. Кроме прочего, у вас здесь, на Кубе, много читателей, даже среди простого народа, например, рыбаков и мачетерос, что...
— ...удивительно? — улыбнулся Кортасар. — Всеобщая альфабети-зация... Много читателей, много друзей-интеллектуалов. Вы знаете, в них сохранилось, как бы законсервировалось что-то светлое, необычайно пленительное — от шестидесятников Европы. Люблю встречаться с кубинской молодежью, со студентами. Вопросы их часто весьма неожиданны и парадоксальны, порой и в очень неудобное положение ставят. Кубинская студенческая аудитория отличается от французской, скажем, или испанской.
— Чем, интересно?
— Свободой. Не внешней, у французов, может быть, ее больше, они могут крыть свое правительство и что угодно. Но внутренней — у кубинцев меньше стереотипов, штампов, которые неизбежно накладывает массовая культура. И они больше знают о стране. Тогда как в Латинской Америке не только простой человек, но даже среднестатистический студент о своей стране знает весьма мало. Да, он обладает как бы врожденным чувством патриотизма и готов погибнуть за родину! Но жертва эта в своем большинстве бессознательна. Он не знает своей страны, потому что ему никогда не говорили о ней правды. Он имеет ошибочное представление и о своей земле, и обо всей Латинской Америке. Помимо того, он обладает абсурдным чувством превосходства, так как ему всегда внушают, что его страна лучше всех других. Я думаю, что на Кубе все обстоит иначе. Чувство любви кубинцев к родине, к революции — это не наивное чувство, основанное на лозунгах и фразерстве, это политически осознанное чувство, присущее даже детям, которые с естественной для их возраста наивностью говорят очень справедливые вещи. Они знают о той борьбе, которую ведет правительство, солидарны с ней и участвуют в ней. Так я говорил много лет назад, вскоре после революции, но и теперь не изменил свое мнение: именно слово «участие» наиболее верно отражает отношение кубинцев ко всему происходящему. А с кубинским «Домом Америк» я дружу уже больше двадцати лет, со дня его основания. И горжусь этой дружбой. В самом деле, трудно переоценить значение этого истинно свободного института американской культуры. Существование его, как говорил Че Гевара, одно из самых ярких доказательств кубинской демократии, интернационализма. Конверты с приглашениями, книгами и рукописями «Дома Америк», которые приходят ко мне в Париж, можно сравнить с большими перелетными птицами, полет которых ничто не может остановить или задержать. С птицами, которые рождаются и летят с далекой земли, как бы говоря нам, что истинный мир не имеет границ и что красота и правда выше любой самой современной системы радаров и перехватчиков... Простите, ради Бога, за этот ужасный стиль, но я действительно высокого мнения о работе «Дома», многим ему обязан. А кроме того, я не только прозаик и политический деятель — я и поэт. Мне простительно.
— К сожалению, я плохо знаком с Вашим поэтическим творчеством. На русский Ваши стихи не переводились, насколько мне известно. Лишь здесь, на Кубе, я услышал диск с записью Ваших стихотворений и отрывков из поэм, выпущенных «Домом Америк». И, честно говоря, понял не все.
— Моя поэзия не очень известна. И не слишком проста, требует серьезного знания языка, — Кортасар мягко улыбнулся, чтобы не обидеть. — Но пишу стихи с самого детства. По-моему, кажды
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.