анализируемых в монографии, «привести» Россию к войне с Японией (в точном смысле этого слова) могла, пожалуй, лишь идеология Пржевальского, но именно ее влияние на события начала XX в. представляется в высшей степени сомнительным. Воззрения Куропаткина, напротив, носили подчеркнуто оборонительный характер, «восточничество» базировалось на представлениях о глубоком духовном родстве России и народов Востока, необходимости их мирного сосуществования, а Витте выступал за невоенное проникновение в Азию с использованием экономико-финансовых рычагов.
Не всегда убедительны и выводы самого автора. Представляется, что ему не во всех случаях удалось решить поставленную задачу - проследить взаимовлияние дипломатии и идеологии. Так, не вполне обоснованными кажутся попытки связать агрессивную составляющую российской внешней политики начала ХХ в. с воззрениями Пржевальского. Исследователь приводит примеры лишь двух прямых (в журнале «Гражданин») и одной косвенной (в мемуарах военного министра А.Ф. Редигера) ссылок на сочинения знаменитого путешественника, относящиеся к началу ХХ в. (с. 330). Все остальное, что рассматривается как «влияние Пржевальского», могло быть результатом совпадения или сходного образа мыслей, либо реакцией на конкретные военно-политические и дипломатические события. Риторика «агрессии» и «империализма», появление которой в высказываниях царя и его министров автор связывает с влиянием Пржевальского, была в изобилии представлена в российской и особенно в западной журналистике того времени. Резонно предположить, что именно оттуда, а
не из сочинений умершего за 20 лет до описываемых событий автора, позаимствовали ее те, кто вершил судьбы страны в начале XX в.
Возражения вызывает ряд конкретных формулировок автора. Трудно согласиться, в частности, с тем, что в образованном обществе России на рубеже XIX-XX вв. царил «аристократический, доиндустриальный этос», исключавший прочный успех политики таких деятелей, как Витте (с. 340). Вся история возвышения знаменитого сановника, его многолетнее управление Министерством финансов, длительное доверие к нему со стороны царя, успехи его программы индустриализации не позволяют согласиться с подобной характеристикой. И уж тем более нельзя признать «орхидеей, высаженной в тайге», созданный при Витте колоссальный по объему производства индустриальный сектор российской экономики, выстроенное им на Дальнем Востоке целое «королевство» вокруг КВЖД и другие результаты его начинаний. Тем не менее, несмотря на указанные замечания, необходимо еще раз подчеркнуть, что монография Д. Схиммельпен-нинка ван дер Ойе является крупным научным событием, значительным вкладом в изучение истории российской дипломатии и общественной мысли. Хочется надеяться, что положенный в ее основу междисциплинарный подход найдет отражение в работах отечественных историков, а поставленные в исследовании вопросы и затронутые в нем сюжеты станут основой для новых статей и монографий.
А.Ю. Полунов, кандидат исторических наук (Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова)
Е.Ф. Кринко, Т.П. Хлынина. История Северного Кавказа в 19201940-е гг.: современная российская историография. Ростов-на-Дону: Изд-во ЮНЦ РАН, 2009. 304 с.
Существенной особенностью современной историографии является повышенное внимание к истории российских регионов. Это в полной мере относится к истории такого крупного и исключительно сложного региона страны как Северный Кавказ. В новейших исследованиях со всей остротой ставятся проблемы, которые в советской исторической науке или находились на втором плане, или вовсе обходились стороной. Назрело подведение историографических итогов, и выход в свет рецензируемой монографии можно только приветствовать. При этом в монографии подняты и актуальные теоретические вопросы о месте истории регионов в современном на-
учном историческом познании.
Анализ развития историографии позволил авторам сделать обоснованный вывод о том, что на протяжении постсоветского времени выделяются 2 качественно различающихся в методологическом отношении периода изучения темы. Один из них они называют «эпохой "наивного позитивизма"», когда историки стремились «к поиску "недостающих и все объясняющих фактов"». Авторы дают основание полагать, что путь от поиска фактов к концептуализации - нормальный исследовательский процесс. Методологический смысл его в том, что историк переходит от представления, что документ говорит сам за себя, к более
сложным, теоретически артикулированным подходам. Авторы показывают, как исследование конкретной проблематики по истории формирования национальных республик стимулировало развитие более общих концептов «горской цивилизации», «кавказского цивили-зационного излома», «столкновения православной и мусульманской цивилизаций». Конечно, справедливо и указание на обусловленность интереса к истории повстанческого движения на Северном Кавказе 1920-1930-х гг. «своей созвучностью настоящему». В этой связи не случайно внимание авторов к терминологии. Анализ таких понятий, как «повстанчество», «политический бандитизм», «бело-зеленое движение», «крестьянские и кулацко-крестьянские восстания» дает представление не только о профессиональной историографии, но и о массовом историческом сознании. Вместе с тем и научная историография повстанческого движения полна мифологем и противоречий. Получается, что историческая наука не столько противодействует распространению в массовом сознании определенных мифов, сколько подпитывает их.
Особую важность представляет историографический анализ проблемы массовых репрессий на Северном Кавказе. Это не случайно, поскольку с данной проблемой связаны в значительной степени многие болезни российского общественно-исторического сознания, сохранение в нем культа И.В. Сталина (теперь уже в форме представления о нем как об «эффективном менеджере»), и вообще апологетическая мифологизация того периода в истории страны. Представляет значительный интерес авторский анализ метафоры «большой террор», примененный английским историком Р. Конквестом к сталинским репрессиям, а в этой связи - методологическая проблема «роли метафоры в историческом исследовании». По мнению авторов, метафора в историческом исследовании признана «элементом повествовательной стратегии передачи прошлого», хотя даже удачные метафоры могут представлять определенную опасность для исследователя в случае потери им представления о пределах их использования, поскольку «метафоры ре-ифицируются и обретают самостоятельное существование, зачастую подчиняя ему реалии изучаемого прошлого». Однако с такой метафорой, как «большой террор» применительно к массовым репрессиям в СССР, или 1937 г. как «года большого террора» этого не произошло, и противоречий между ее смысловым наполнением и историческими реалиями не наблюдается. Авторами проведен анализ историографии одного из многих репрессивных дел этого периода - «Адыгейского дела», кото-
рый показывает необходимость комплексного исследования проблемы массовых репрессий в пределах всего Северо-Кавказского региона. Отдельные следственные дела из архивов региональных органов госбезопасности, например дело историка и публициста Н.Л. Янчев-ского 1937 г., свидетельствовали о стремлении карательных структур связать в единое целое дела в отношении лиц из разных центров региона с целью обоснования масштабности и серьезного характера выдуманным в кабинетах обвинительным конструкциям.
Самое серьезное внимание уделено проблемам истории региона в период Великой Отечественной войны. По существу, в постсоветский период только началось исследование столь непростых проблем, как политика немецко-фашистских оккупантов на Северном Кавказе и так называемого «кавказского эксперимента» Третьего рейха, судьбы «восточных рабочих» из числа угнанных в Германию жителей региона, повседневная жизнь на оккупированной территории и в партизанских отрядах, а также двух наиболее острых проблем - коллаборационизма на Северном Кавказе и депортации ряда народов с ликвидацией или преобразованием национальных республик. Авторский анализ проблемы депортации в современной историографии свидетельствует не только о наличии принципиально различных взглядов на эту трагедию, но и о состоянии своеобразной «войны исторических памятей», порожденной отдаленными последствиями этого событая. Уделяя особое внимание устным свидетельствам о Великой Отечественной войне, авторы справедливо подчеркивают их своеобразие и выражение в них основ ментальности народа, связь в них событий и явлений предвоенного и военного времени с фольклорными и мифологическими образами.
Первый по существу опыт комплексного анализа проблем региональной истории советского периода в современной российской историографии, проведенный Е.Ф. Кринко и Т.П. Хлыниной, следует признать удачным. Он позволяет составить представление не только о постсоветской историографии Северного Кавказа, но и об актуальных проблемах методологии истории и источниковедения. В этой связи есть основание считать, что монография будет востребована не только историками Северного Кавказа советского периода, но и всеми исследователями региональной истории и источниковедения истории российских регионов.
Н.А. Мининков, доктор исторических наук (Южный федеральный университет (Ростов-на-Дону))
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.