ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2004 • < 3
Экологические последствия распада СССР
Как и другие общественно-научные дисциплины, экология сегодня не может развиваться исключительно в собственных рамках. Множество экономических, политических, социальных и иных факторов воздействуют на состояние природной среды. Не мог не сказаться на ней и такой социальный катаклизм, как распад Советского Союза. Его последствия обсудили за "круглым столом" журнала доктор географических наук Борис Борисович РОДОМАН, ведущий научный сотрудник Института национальной модели экономики Владимир Леопольдович КАГАНСКИИ, доктор географических наук, ведущий научный сотрудник Института географии РАН Николай Николаевич КЛЮЕВ, доктор географических наук, директор по охране природы Всемирного фонда дикой природы в России Евгений Аркадьевич ШВАРЦ. Наиболее интересные моменты обсуждения обобщены заместителем главного редактора журнала "Общественные науки и современность" Наталией Михайловной ПЛИСКЕВИЧ.
В.Г. Каганский: Интерес к предложенной для обсуждения теме возник из двух простых соображений. Во-первых, процесс распада СССР - это именно процесс, а не некий мгновенный акт, связанный с известными событиями декабря 1991 г. Он начался несколько раньше, чем было объявлено о роспуске СССР, и отнюдь не завершился по сей день, если понимать под ним не только формирование 15 государств вместо одного, а трансформацию всей территориальной, социально-экономической и прочей структуры. Во-вторых, у меня сложилось мнение, что значительная часть современных экологических проблем, связанных с нашей территорией, является следствием этого сложного, комплексного, практически универсального и охватывающего все стороны нашей жизни распада огромной страны.
Мне бы хотелось предложить для обсуждения три группы вопросов. Первая - чем был СССР в экологическом смысле? Возможно ли дать некое экологическое прочтение конструкции СССР? На мой взгляд, это возможно, хотя, как мне кажется, среди нашей экологической общественности недостаточно осознан тот факт, что сама конструкция СССР обладала вполне определенными экологическими параметрами, которые можно оценивать по-разному. То есть СССР можно рассматривать как тип пространства с экологической точки зрения.
Кроме того, хотелось бы понять: то, что мы сейчас наблюдаем в экологической сфере, - лишь следствие "распаковки проблемного багажа" СССР, лишь какие-то идущие по инерции процессы фрагментации и распада союзной структуры или некие новые процессы, не связанные с распадом СССР и оказавшиеся в определенном смысле непредвиденными? Иными словами, чего сегодня в экологической сфере больше -старого или нового? И каков баланс старых и новых проблем? Это я обозначил бы как вторую группу вопросов.
Наконец, третья, на мой взгляд, более конструктивная группа вопросов связана с возможностями, которые для экологической сферы предоставляет современная ситуация глубокого социально-экономического кризиса, кризиса территориальной структуры, в целом - кризиса распада СССР. Обладает ли время трансформации советских структур какими-либо экологическими возможностями? Мои исследования дают основания утверждать, что сейчас наступило время новых экологических возможностей.
Б.Б. Родоман: В экологическом смысле СССР был феноменом, угрожавшим стабильности и самому существованию биосферы вследствие своей сверхмилитаризации. Была отравлена значительная часть земли, природной среды, и если она будет демилитаризирована хотя бы частично, то может превратиться в огромный резерв пространства, который пригодится для биосферы. И при крайне низкой плотности населения нашей страны (ведь в России населения чуть больше, чем в китайской провинции Сычуань) у нас открываются шансы, которыми надо воспользоваться. И не возрождать какие-то вредные в экономическом смысле виды производств, которые угасли в связи с частичной демилитаризацией.
Е.А. Шварц: В экологическом смысле СССР, как и современная Россия, был невыровненным пространством, где, с одной стороны, были центры высокой урбанизации и индустриализации, а с другой - огромные малонаселенные территории. Причем между этими частями не существовало четких границ. В результате было законсервировано то, что я называю экстенсивной моделью развития экономики: вся прибыль инвестировалась не в улучшение жизни, не в инфраструктуру староосвоенных регионов, а выплескивалась на новую, чистую территорию. Как следствие, у нас резкое отставание в общей инфраструктуре и уровне жизни староосвоенных регионов и крайне малоэффективное освоение нового пространства. И если в первой половине XX в. можно было еще говорить о некоем балансе положительных и отрицательных сторон этого процесса, то уже к началу 1950-х гг. стали проявляться отдельные отрицательные индикаторы, а затем речь пошла уже о крупных экологических и социальных потерях. Причем и в прошлом, и сейчас в каждой отрасли этот процесс шел независимо -отдельно в сельском хозяйстве, в лесной промышленности; сейчас - нечто подобное происходит в нефтяной и газовой промышленности. Яркий пример тому - лесная промышленность. Из-за того что десятилетиями не инвестировали в глубокую переработку древесины, варварски относились к ресурсам староосвоенных районов (скажем, от Псковской области до Башкирии), сейчас мы промышленно рубим лес там, откуда из-за огромных расстояний его вывоз, если не воровать и соблюдать технологию, уже не выгоден.
Н.М. Плискевич: Может быть, здесь уместно было бы вспомнить К. Маркса, который писал не только о природной ренте, о которой так модно стало говорить, но о ренте по местоположению. У нас же огромные расстояния и очень часто отсутствие нормальной транспортной инфраструктуры сводят на нет выгоды, даваемые природой.
Е.А. Шварц: Действительно, эти два вида ренты часто взаимоуничтожают друг друга. Но главное в том, что никто не просчитывал социальных последствий такой политики. В результате классические старорусские регионы с точки зрения экономической и социальной географии находятся в глубочайшем кризисе. Вся система лесного хозяйства была неверной и фальсифицированной, потому что реально ориентировалась не на экономическую эффективность и даже не на биологическую продуктивность, а на возможность непрерывно рубить в течение 25-30 лет существования леспромхоза. Сегодня на этих территориях все вырублено, и возникла огромная социальная проблема: что делать с целыми поселками этих несчастных голодных людей, которые умеют только рубить лес, а леса вокруг уже нет! И при этом в инфраструктуру староосвоенных регионов мы не инвестировали средств.
О проблемах депрессивных деревень много писали и в советское время, правда, в основном не ученые, а писатели-почвенники. Но мне думается, акцент здесь в другом: это объективная фаза урбанизации, когда государство не может инвестировать в равенство инфраструктуры и, соответственно, люди стягиваются туда, где инфраструктура лучше. И даже, как заметил А. Онегов (тоже писатель-почвенник), если бы не было тех негативных вещей, о которых писали, люди из этих мест все равно бы ушли и даже скорее, потому что по хорошей дороге легче уйти к хорошей жизни. В результате мы имеем сегодня огромные староосвоенные территории, где плотность сельского населения меньше 10 человек на 1 км2. С точки зрения экономической географии это не может быть эффективно.
Многое, сделанное тогда, отзывается огромными экологическими и социальными проблемами, связанными в значительной мере с идеологией инвестирования не в уже освоенное, а в новые, нетронутые пространства. Вот яркий пример. Одним из направлений инвестирования нефтедолларов, появившихся у страны в 1970-е гг., стала программа мелиорации Нечерноземья. Огромные средства были потрачены на освоение верховых болот, земель, в принципе заведомо худших, чем те сельскохозяйственные земли, которые в то же время зарастали лесом. Потому что у колхозов и совхозов, где численность работников сокращалась, не было сил обрабатывать окраинные поля, но официально это не признавалось, ибо было делом, уголовно наказуемым. Вскрылось все через 20 лет, когда эти поля уже стали лесом. А о масштабах проблемы говорит тот факт, что с 1962 по 1982 г. площадь лесов в Европейской части России увеличилась на 20%. Повторю, это были освоенные сельскохозяйственные угодья, и никто ничего не делал для их поддержания, но одновременно вкладывались огромные средства в освоение заведомо худших земель.
В.Л. Каганский: Значит ли это, что в советское время вообще не было ничего экологически хорошего?
Е.А. Шварц: Конечно, нет. Нельзя также не отметить роль огромных площадей военных полигонов. По сути, это была консервация природы. К сожалению, не удалось довести до конца работу по передаче части из них в состав природоохранных территорий, а такое решение Правительства России уже было принято, но его не успел подписать до своей отставки Министр обороны И. Родионов.
Б.Б. Родоман: "Военные земли" для нас последняя надежда на возможность создания Эконета, то есть сплошной сети охраняемых природных территорий, заповедников, национальных парков, а не разрозненных островков охраняемой природы. Скажем, в Московской области существует только один заповедник площадью 49,5 км2, что чуть больше одной тысячной площади области. Под военные же нужды занято до 10% территории, и из них 90% - леса. В одной лишь Московской области это больше, чем герцогство Люксембург. Необходимо подвергнуть эти территории экологической конверсии, причем без изъятия их из военного ведомства. Потому что там их можно сохранить от того грабежа земель, который происходит, например, в Подмосковье. Страшно подумать, что может произойти, если эти земли приватизируют.
Е.А. Шварц: Всегда и во всем можно найти положительную и отрицательную сторону. Для определенного уровня развития общества тоталитаризм может оказаться лучше демократии. Потому что на высшем уровне могут приниматься какие-то полезные стратегические решения. Так, при царе засаживались лесом горы в Узбекистане, а в первые годы Советской власти создавались заповедники. Аналогичные процессы были и в
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.