ЭО, 2009 г., № 2 © Л.Н. Хаховская
ЭВЕНЫ МАГАДАНСКОЙ ОБЛАСТИ: К ПРОБЛЕМЕ ЭТНОНИМИИ
Этнонимические исследования - классический сюжет этнологических штудий. В силу примордиалистских установок в советской теории этноса принято было различать самоназвания народов и этнонимы "вообще", т.е. внешние (Крюков 1984: 6). Подразумевалась аутентичность происхождения самоназвания, которое рассматривалось как индикатор зрелости этнического самосознания, служившего, в свою очередь, одним из наиболее существенных признаков этноса. Отчасти эта тенденция сохраняется и по сей день. Между тем изучение источников и механизмов обретения этнических имен выявляет дискурсивную природу процесса идентификации по этому признаку и ставит под сомнение правомерность проведения сколько-нибудь жестких границ между эндо- и экзоэтнонимами. В настоящей статье мы попытаемся проследить это на примере этнической номенклатуры потомков тунгусоязычного народа, населяющего северную часть Охотского побережья и прилегающие континентальные территории. Речь пойдет в основном о коренных жителях Магаданской обл., известных в настоящее время как эвены.
В свое время ситуацию с этнонимией, обозначающей эвенов, в том числе и магаданских, осветил В.А. Туголуков в статье под красноречивым заглавием "Народ один -названий много" (19706). Действительно, при взгляде "изнутри", во время экспедиции этого исследователя в Магаданскую обл. летом 1969 г., выяснилось, что охотские эвены документально и/или в речевой практике выступали, по крайней мере, под четырьмя этнонимами - тунгус, ороч, эвен, ламут. Причем в разные исторические периоды и по отношению к различным локальным группам доминировали те или иные термины. Интерес представляет тот факт, что к настоящему времени на первый план вышло наименование эвен, не известное основной массе тунгусоязычных жителей рассматриваемого региона до начала 1930-х годов. Каким же образом это стало возможным и какова была динамика выявления этнических имен?
Общеизвестно, что в досоветский период эвены официально числились тунгусами. Распространенность термина тунгус, имеющего, как полагают исследователи, якутское происхождение (Туголуков 1970а: 204-208; Миссонова и др. 2006: 135), была чрезвычайно широка, поскольку он обозначал также и современных эвенков. Другими словами, в то время не проводили номенклатурного разграничения между этими близкородственными этносами, а рассматривали их как общность. Анализ источников, хранящихся в Государственном архиве Магаданской обл. - большей частью это архивы охотских церквей (Тауйской, Ямской, Ольской и Гижигинской), относящиеся к XIX - началу XX в., - свидетельствует, что данным термином исчерпывалась досоветская официальная этнонимия тунгусоязычных аборигенов, обитавших в северной части Охотского побережья, - как оседлых ("пеших"), так и кочевых. Эта же этническая идентичность отражена в светских документах, например, в отчете Гижигинско-го окружного начальника (ГАМО 1: Д. 1. Л. 13).
В документации раннего советского периода обнаруживается преемственность в использовании термина тунгус по отношению к кочевым и оседлым жителям тунгус-
Людмила Николаевна Хаховская - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник лаборатории истории и археологии Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института Дальневосточного отделения РАН; e-mail: hahovskaya@neisri.ru; hahovskaya@mail.ru
ского происхождения. Согласно отчету Ольского районного исполнительного комитета за 1926 г., в районе кочевали 1562 тунгуса (ГАМО 2: Д. 23. Л. 159) в составе девяти номерных тунгусских родов. В документах Приполярной переписи 1926/1927 г. выделен Гижигинско-Тунгусский р-н, в котором зафиксированы тунгусы кочевые (1126 чел., 198 хозяйств) и тунгусы оседлые - (125 чел., 22 хозяйства) (ГАМО 3: Д. 5. Л. 3). Тунгусский статус охотских кочевников документально прослеживается вплоть до начала 1930-х годов - например, в письме начальника геологоразведочной экспедиции В.А. Цареградского (1931 г.) упоминаются проводники-тунгусы Лука Громов, Петр Попов, Егор Слепцов и Василий Дьячков.
Ситуация меняется в 1932 гг., когда в документах появляется термин ороч (орочел). При этом одновременно используются оба этнонима. Так, из доклада оргкомитета Дальневосточного краевого исполнительного комитета за 1932 г. следует, что в Охот-ско-Колымском р-не учтены "орочелы-тунгусы" (3523 чел.) (Там же: Д. 16. Л. 4). Еще более показательны материалы Первого съезда Советов Северо-Эвенского р-на, проходившего 19-26 августа 1932 г. в с. Наяхан. Съезд назван "орочельским", однако в речах представителей советской администрации коренные жители района обозначены то тунгусами, то орочами. Сами аборигены в своих выступлениях также использовали оба термина, например: "Политика партии и советской власти такова, чтобы орочи сами управляли своим районом и округом"; "Надо вовлекать грамотных тунгусов в работу" и т.д. (ГАМО 2: Д. 246). Таким образом, не ставя под сомнение внешнее происхождение этнонима тунгус, отметим, что к началу 1930-х годов состоялся его переход в одно из самоназваний (или, по крайней мере, этот процесс шел). Но тунгусская идентичность кочевников северной части Охотского побережья прерывается вследствие преобразований советского периода, логика проведения которых потребовала отказаться от обобщающего термина в пользу "специализированного", причем последний еще предстояло выбрать.
Довольно неожиданное появление в источниках термина ороч привело В.А. Туго-лукова к ошибочному предположению: «скорее всего в период национального районирования (в начале 1930-х годов) этот дореволюционный этноним (тунгус. - Л.Х.) был изъят из обращения и вместо него был введен этноним "орочелы"» (Туголуков 19706: 133). В действительности этноним ороч на место "изъятого" даже не выдвигался, и причиной тому, полагаем, были два обстоятельства - во-первых, широкая распространенность его (или подобного) на территории всего Дальнего Востока, во-вторых, неосведомленность лиц, принимавших решение о его бытовании на рассматриваемой территории. Эта неосведомленность, впрочем, вполне объяснима. Этноним ороч (орочол, орочел) применительно к восточной ветви тунгусов вообще малоизвестен, а по отношению к охотским жителям упоминается лишь в документах XVII в. как наименование одной из группировок тауйских тунгусов (Долгих 1960: 538)1. Литературные источники конца XVIII - первой четверти ХХ в. об этнониме ороч применительно к населению севера Охотского побережья умалчивают, за исключением, насколько нам известно, И. Булычева, в середине XIX в. установившего, что оленные тунгусы, соседи коряков, "называют себя ороча" (1856: 246). Свидетельство Булычева, однако, дальнейшими исследованиями досоветского периода не подкрепляется.
Скажем, известный северовед В.И. Иохельсон, работавший на территории будущего Северо-Эвенского района в начале ХХ в., упоминает здесь только тунгусов (Иохельсон 2005). Но уже менее чем через 30 лет другой известный ученый, М.Г. Левин, пишет о тунгусах Ольского и Северо-Эвенского районов: «Самоназвание их -"орочел" (мн.ч.), "ороч" (ед.ч)» (ГАМО 3: Д. 5. Л. 6). Более поздние исследователи разделяли это положение Левина, говоря о тунгусоязычных оленеводах, кочевавших в северной части Охотского побережья как о группе с самоназванием ороч (Цинциус 1947: 6; Попова 1981: 5 и др.). Следовательно, к 1930-м годам функционирование данного этнонима в качестве самоназвания было свершившимся фактом, а процесс его
"укоренения" начался раньше этого времени, на что указывают и данные Булычева. Но вопрос о том, как и когда наименование небольшой тауйской группировки (необязательно оленеводческой) стало самоназванием 3,5 тыс. оленеводов Охотско-Колым-
ского края (ГАМО 3: Д. 16. Л. 4) (а кроме того, еще и камчатских эвенов), в литерату-
2
ре не прояснен .
Этимология термина неоднозначна. Среди исследователей устоялось мнение о том, что он восходит к "основному жизненному занятию - оленеводству" (Попова 1981: 5; Василевич 1969: 11, 12), разделяемое, однако, не всеми (Никонов 1984: 57, 58). Кроме того, существуют предположения, что термины ороч и эвен в прошлом могли отражать социальные различия либо "племенные особенности" (Попова 1981: 131). Попова также высказала догадку о том, что термин эвен в прошлом мог быть именем человека (Там же: 17). Полагаем, один из механизмов введения в оборот коллективных имен был таков, что какое-либо конкретное наименование (вид хозяйственной деятельности, название местности, а также, возможно, имя предка, лидера и др.) переносилось на группу в целом. В дальнейшем групповое имя, начав самостоятельную жизнь, могло быть заимствовано, перенесено, навязано другим коллективам. Самое важное, на наш взгляд, что происходило это в ситуации взаимодействия коллектива с контактными группами, когда соседи должны были договориться о взаимных "установочных данных". Чаще же обстоятельства складывались таким образом, и это будет показано ниже, что информацию об этнонимах называющая сторона получала благодаря посредникам, которые в силу этого становились если не авторами, то соавторами этнических имен. Следовательно, термины, даже считающиеся самоназваниями, на самом деле являются "продуктом творчества" взаимодействующих сторон, которых, по-видимому, бывает не менее трех. Аутентичность же этнонимам придает временной фактор: с течением времени подразумеющаяся естественность происхождения названия "изнутри" народа заслоняет дискурсивный, договорной характер его обретения.
Поэтому (хотя выяснить конкретный контекст вхождения в оборот этнонима ороч пока не представляется возможным), по-видимому, мы действительно имеем дело с результатом расселения тунгусов-орочелов, точнее, с сопровождавшими его меж- и внутриэтническими взаимодействиями. В самом деле, вряд ли немногочисленные оро-челы смогли бы "навязать" окружающему тунгусоязычному сообществу, также, несомненно, принимавшему участие в освоении северо-восточных территорий, свое этническое имя, если бы не существовало достаточно мощной поддержки извне. Субъектами называния, вероятно, были пред
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.