«Храм убежища» у И.В. Киреевского и Л.Н. Толстого
© М. А. МОЖАРОВА, кандидат филологических наук
В статье проводится сопоставление текстов «Опала» и «Острова» И.В. Киреевского с «Альбертом» Л.Н. Толстого, выявляющее «созвучия» авторских миров двух писателей: рассматривается роль мотивов музыки и других звуков как важнейшего средства художественной выразительности.
Ключевые слова: «Опал» и «Остров» И.В. Киреевского, «Альберт» Л.Н. Толстого, мотивы музыки, звуков и сопутствующие им.
В ноябре 1855 года Л.Н. Толстой вернулся из действующей армии с рекомендательным письмом, адресованным его сослуживцем и приятелем князем С.С. Урусовым И.В. Киреевскому. Это обстоятельство проливает свет на важность роли, сыгранной Киреевским, в творческом становлении молодого Толстого. Ко времени их личной встречи Иван Васильевич был знаком с произведениями севастопольского офицера, опубликованными в журнале «Современник», и высоко оценивал их. Предвидя будущую литературную славу начинающего писателя, Киреевский заметил в одном из писем: «Я от этого Толстого жду чего-нибудь необыкновенного. Ему, кажется, Бог дал самородного таланту больше всех наших писателей» [1. С. 27].
В 1857 и 1858 годах Толстой работал над повестью «Альберт». В июне 1858 года А.А. Толстая, близкий друг и заинтересованный читатель Толстого, спрашивая об «Альберте», появление которого ожидалось еще в апрельской книжке «Современника», советовала Толстому обратить внимание на опубликованные в «Русской беседе» (1858. Т. 2) «две главы романа, начатого покойным Иваном Киреевским»: «Если вы его еще не читали, я надеюсь, он доставит вам такое же удовольствие, как и мне, даже больше, чем удовольствие, одно из тех глубоких наслаждений, которые редко доставляет нам наша современная литература. Ничего искусственного, нездорового. Читая этот отрывок, чувствуешь себя как бы окутанной дымкой чистоты и благородства; душе становится хорошо» [2]. Столь высокая оценка дана А.А. Толстой «Острову» (1838), недоконченной повести, как назвал ее сам автор. Теми же словами можно
выразить читательское впечатление и от другого произведения Киреевского - волшебной сказки «Опал» (1830). Связывает эти произведения многое, в том числе тема музыки, занимающая главенствующее положение в «Опале» и отчетливо звучащая в заключительной части «Острова». Этой темой объединены фантастические видения героев, образ другого, светлого, мира, мотив любви, описание существования на грани сна и яви, отказ от земных благ ради возможности жить в мире мечты и тема воспоминания.
Важнейшее понятие эстетики Киреевского - душа искусства: «душа изящных созданий - душа нежная, музыкальная, которая трепещет в звуках и дышит в красках, - неуловима для разума» [1. С. 113]. В критических статьях и в художественных произведениях Киреевского такие понятия, как музыка, музыкальность, гармония, звук, созвучия, диссонанс, несут особую смысловую нагрузку. У истинных поэтов, по его словам, «правда жизни» представляется в «перспективе поэтической и стройной», и «самые разногласия являются в ней не расстройством, но музыкальным диссонансом, который разрешается в гармонию» [Там же. С. 89].
У самого Киреевского драматические диссонансы реального мира, как правило, находили гармоническое художественное разрешение. Так, главный герой «Опала», царь Нурредин, знавший «только одну красоту - опасность», «только одно чувство - жажду славы, неутолимую, беспредельную» [3], в конце повествования, преображенный волшебной силой музыки и переставший дорожить земным величием, говорит: «...недостойным попечения моего почитаю я то, чему завидуют люди. Суета - все блага земли! суета - все, что обольщает желания человека, и чем пленительнее, тем менее истинно, тем более суета!» [С. 163].
Чудесное превращение происходит не сразу: царь Нурредин, постепенно перемещая свое существование в мир, открываемый ему волшебным перстнем, все больше и больше погружается в атмосферу музыки. Она воздействует сначала на слух, а затем проникает в душу и в сердце Нурредина. При первом своем явлении музыка предстает царю во множестве обличий. Поначалу она представляется ему «глухим и неявственным гулом», «как бы ревом далекого ветра» или «стоном умолкающих колоколов». Затем слух Нурредина начинает распознавать в этом гуле «различные звуки»: «будто тысячи арф разнострунными звонами сливаются в одну согласную песнь; будто тысячи разных голосов различно строятся в одно созвучие, те умирая, те рождаясь, и все повинуясь одной, разнообразно переливчатой необъятной гармонии». Когда «эти звуки, эти песни проникли до глубины души Нурредина», тогда «в первый раз испытал он, что такое восторг». Как будто сердце его, «дотоле немое», «вдруг обрело и слух и язык». «Жадно вслушиваясь в
окружающую его музыку, Нурредин не мог различить, что изнутри его сердца, что извне ему слышится» [Там же. С. 157].
Это первое явление музыки сопровождалось движением солнца, родившегося внутри волшебного опала из маленькой «искорки огня» и постепенно становившегося все «блестящее и разнообразнее», пока оно не стало «огромнее надземного», так что Нурредин уже не знал, «солнце ли приближается к нему или он летит к солнцу» [Там же. С. 156]. И вот когда соединились эти два чувства - движения к солнцу и растворения в музыке, - Нурредин, «сам не ведая как, очутился на новой планете» [С. 157]. Все было необычно и прекрасно в этом новом мире: «Вместо ветра здесь веяла музыка; вместо солнца здесь светил сам воздух». Нурредин «полюбил эту музыку», которая перенесла его на волшебную звезду, полюбил так, «как будто она была не голос, а живое создание, существо с душою и с образом». И действительно, «Музыка Солнца» обрела зримые очертания и предстала перед ним в образе прекрасной девицы [С. 158]. Видение было мимолетным, стройный стан мелькнул и исчез, и только «повеяло музыкой, как будто вопрос: зачем пришел ты сюда? <...> Как пришел ты сюда?» [С. 159].
Жизнь Нурредина на звезде была «серединою между сновидением и действительностью <...> музыкальность сердечных движений и мечтательность всего окружающего уподобляли жизнь его более сновидению, чем действительности. Девица Музыка казалась также слиянием двух миров. Душевное выражение ее лица, беспрестанно изменяясь, было всегда согласно с мыслями Нурредина, так что красота ее представлялась ему столько же зеркалом его сердца, сколько отражением ее души. Голос ее был между звуком и чувством: слушая его, Нурредин не знал, точно ли слышит он музыку, или все тихо, и он только воображает ее» [С. 160-161]. Реальной жизнью Нурредин перестал дорожить, боясь потерять ее только потому, что вместе с ней мог лишиться единственного наслаждения: «вспоминать про свое солнышко» [С. 162].
В художественной ткани «Опала» слова музыка, солнце, девица дополняются множеством сопутствующих (гул, рев, стон, звоны, песни, голоса, звуки) и постепенно становятся самостоятельными образами. Необычность этих слов-образов заключается в том, что они не только существуют самостоятельно, но и образуют причудливые единства (Музыка Солнца, Девица Музыка). Появление этих сложных образов сопровождается троекратным повторением одного и того же авторского приема - описания возникшей неразрывной связи внутреннего мира главного героя с музыкой, солнцем и прекрасной девицей. Когда Нурредин перестает понимать, он ли движется к солнцу или оно к нему, звучит ли музыка во вне или внутри него, - рождается образ Музыки Солнца. Как только Нурредин узнал девицу в Музыке Солнца, и душа ее стала отражением его души, - возникает образ Девицы Музыки.
В повести Толстого «Альберт» музыка и связанные с ней образы, как и в «Опале», наполняют внутренний мир главного героя и авторское повествование. Особая роль в толстовской повести о гениальном музыканте отведена слову звук: «Альберт остановился перед углом фортепиано и плавным движением смычка провел по струнам. В комнате пронесся чистый, строгий звук, и сделалось совершенное молчание. Звуки темы свободно, изящно полились вслед за первым, каким-то неожиданно-ясным и успокоительным светом, вдруг озаряя внутренний мир каждого слушателя. Ни один ложный или неумеренный звук не нарушил покорности внимающих, все звуки были ясны, изящны и значительны. Все молча, с трепетом надежды следили за развитием их. Из состояния скуки, шумного рассеяния и душевного сна, в котором находились эти люди, они вдруг незаметно перенесены были в совершенно другой, забытый ими мир. То в душе их возникало чувство тихого созерцания прошедшего, то страстного воспоминания чего-то счастливого, то безграничной потребности власти и блеска, то чувства покорности, неудовлетворенной любви и грусти. То грустно-нежные, то порывисто-отчаянные звуки, свободно перемешиваясь между собой, лились и лились друг за другом так изящно, так сильно и так бессознательно, что не звуки слышны были, а сам собой лился в душу каждого какой-то прекрасный поток давно знакомой, но в первый раз высказанной поэзии» [4].
Такое обостренное восприятие звука, необычная открытость музыкальным впечатлениям, способность под воздействием искусства воссоздавать в душе тонкую нить воспоминаний наполняет героев Киреевского и Толстого чувством подлинной жизни, не похожей на обычное существование.
Важной частью «диалога» Киреевского и Толстого является создание образа поэта, музыканта, художественной натуры вообще и возникающая в связи с этим тема отношений художника с внешним миром. В «Острове» повествование обрывается на рассказе о студенте, поэте и музыканте Фридрихе Вульфе, который «имел одно качество в высочайшей степени: он был музыкант, каких мало, какие родятся веками. <...> Почти всегда задумчивый, с гитарой, он наиграл и надумал себе какой-то особенный мир из мечтательных звуков, из блестящих слов, из мудреных выдумок, - и жил себе в этом мире один» [С. 207-208]. Вульф рано приобрел убеждение, что «жизнь настоящая не в обстоятельствах, а в мыслях, и что от горя жизни можно укрыться в музыке и поэзии. С этой целью начал он строить себе храм убежища, как он выражался» [С. 207-208].
Такой же храм убежища построил себе и А
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.