рами, так и с органами земского самоуправления. Действенность этих взаимодействий рассматривается им как показатель функциональной эффективности губернаторства. На первый взгляд, какое отношение эта проблематика имеет к заявленной теме исследования - отношениям губернаторского корпуса с центром? Однако избранный ракурс повествования - раскрыть участие центральных властей в, казалось бы, внутригубернских отношениях - заставляет признать уместность названного сюжета в работе. Можно констатировать, что институт вице-губернаторов вообще мало анализировался в историографии и поэтому вызывает большой научный интерес. Минаков показывает, что «вице-губернаторская болезнь» (ставшее широко известным выражение губернатора И.Ф. Кошко, с помощью которого он негативно оценил вклад вице-губернаторов в усиление эффективности регионального управления) не являлась единственно возможным вариантом развития отношений губернаторов со своими заместителями. Однако единой тенденции здесь не наблюдалось, в отличие от системы взаимоотношений между
губернаторами и земствами, которые к началу XX в. все больше перерастали в конструктивное сотрудничество. Важнейшим инструментом в последнем случае стали так называемые обязательные постановления. Им в монографии уделено особое внимание. Убедительно показано, как взаимная работа по их подготовке становилась базой для налаживания доброжелательного и сугубо профессионального отношения к делу.
Таким образом, в монографии А.С. Мина-кова проведен комплексный анализ ключевых аспектов взаимоотношений центра и губернаторского корпуса с позиций эффективности механизмов власти. Книга написана хорошим научным языком, учитывает современный уровень российской и мировой исторической мысли и вносит существенный вклад в развитие истории российской государственности. Она будет полезна и интересна всем интересующимся историей пореформенной России.
С.В. Любичанковский, доктор исторических наук (Оренбургский государственный педагогический университет)
И.В. Лукоянов. «Не отстать от держав...» Россия на Дальнем Востоке в конце XIX - начале XX вв. СПб.: Нестор-История, 2008. 668 с.
Монография И.В. Лукоянова является не просто обобщающим трудом по истории дальневосточной политики Российской империи на рубеже Х1Х-ХХ вв., выявляющим несостоятельность мифов, почти столетие воспринимавшихся как очевидность, не нуждающаяся в критическом осмыслении и дополнительной проверке. Помимо этого достоинства, уже делающего книгу значимой вехой в развитии современной исторической мысли, следует отметить и то, что в ней при рассмотрении, казалось бы, сугубо внешнеполитической темы особое внимание уделяется процессам, происходившим во властных структурах, способам формирования, принятия и реализации политических решений. Международные отношения здесь «по большей части индикатор», реже - «катализатор» проблем, возникавших во внутренней политике (с. 9). Можно лишь сожалеть о том, что кандидатская диссертация автора, в которой «технология власти» рубежа Х1Х-ХХ вв. реконструируется на высоком профессиональном уровне, не была полностью издана и мало известна широкому кругу историков1.
В подробном историографическом обзоре убедительно показано, что исследование
темы, долгое время воспринимавшейся исключительно как предыстория русско-японской войны, далеко не исчерпано. Для ее освещения в советское время было характерно «осовременивание истории в угоду официальному антиамериканизму». Об этом свидетельствует и цитируемое Лукояновым письмо Б.А. Романова к А.Л. Сидорову, в котором прямо говорится о намерении ученого при подготовке нового издания «Очерков дипломатической истории русско-японской войны» «американизировать изложение сплошь» (с. 49-50). Вместе с тем, признавая несостоятельность предвзятого антиамериканизма, Лукоянов не впадает в другую крайность и не преуменьшает роль европейских союзников и заокеанских спонсоров Токио. Так, возражая британскому историку Я. Нишу, излагающему, по сути, японский взгляд на истоки конфликта 1904-1905 гг., он подчеркивает, что именно «англо-японский союз сделал для Японии нападение на Россию возможным», причем без этого союза, а также без «финансовой поддержки США» русско-японская война вообще «вряд ли имела бы место» (с. 61). В своей монографии Лукоянов внимательно фиксирует и развивает наблюдения Романова, «одной из несомненных заслуг»
7* 195
которого стало «создание богатой фактами картины межминистерских разногласий при определении курса России на Дальнем Востоке». Впрочем, по мнению автора, его предшественник все же «несколько недооценивает этот фактор, преувеличивая влияние С.Ю. Витте» (с. 48).
Первая глава книги посвящена проектам создания Транссибирской магистрали, которые рассматриваются в качестве отправной точки новой дальневосточной политики России. Анализируя историю вызревания идеи проведения железной дороги к берегам Тихого океана, Лу-коянов указывает на преобладание геостратегических соображений над материальными расчетами. Об этом свидетельствуют преднамеренное удешевление строительных работ и изначально заложенные технические параметры, обусловившие весьма скромные пропускные возможности магистрали и потому не позволяющие говорить о «важной коммерческой роли» трассы (с. 79). В качестве транзитного пути дорога оказалась мало востребованной (с. 80). В главе обстоятельно рассказывается о Китайской Восточной железной дороге (КВЖД), являвшейся частью Транссиба и одновременно элементом масштабных проектов Витте, стремившегося к мирной и неспешной, растянутой на 25-50 лет, аннексии Маньчжурии (с. 94-95), а также анализируются споры о необходимости для России незамерзающего порта на тихоокеанском побережье. Во второй и третьей главах сложное переплетение стратегических и меркантильных соображений, определявших действия России в Восточной Азии, характеризуется в контексте общей экономической политики империи в регионе и в связи с операциями Русско-Китайского банка, служившего главным инструментом влияния Витте на Дальнем Востоке. Подводя итоги экспансионистского курса министра финансов, исследователь констатирует: «С.Ю. Витте сделал ставку на авантюрный рывок, совершенно не подкрепленный необходимыми расчетами. Не удивительно, что он жестоко обманулся, а всю его "программу" постиг неминуемый полный крах» (с. 162).
В четвертой главе автор сосредоточился на предыстории союзного договора с Китаем 1896 г. При подготовке этого трактата, как отмечает исследователь, принимавшиеся решения оказывались результатом «несогласованных, а иногда и противоречащих друг другу действий, исходивших одновременно от нескольких ведомств». Такое «отсутствие единства» Лукоянов считает «важнейшим симптомом системного кризиса самодержавия», предопределившего «крах дальневосточной политики» (с. 222). Еще большей непоследова-
тельностью и неопределенностью отличались, по мнению автора, действия России в отношении Кореи, описанные в пятой главе. Возглавившего в 1897 г. МИД гр. М.Н. Муравьева беспокоило ухудшение отношений с Японией из-за в общем-то ненужного Сеула. Витте же продолжал настаивать на приобретении тихоокеанского порта, теперь уже на восточном побережье Кореи. В результате Петербург - во многом по собственной вине - попал в ловушку. Стремясь сохранить Корею в качестве буферного суверенного государства, Россия старалась не дразнить Японию и в то же время не делать ей односторонние уступки. Такое шаткое балансирование не могло продолжаться долго, и после приобретения Порт-Артура и Далянваня Петербург был уже не прочь разменять Корею на Маньчжурию при условии, что Токио со своей стороны подтвердит независимость Сеула. Несимметричность подобного размена была очевидна: в случае его реализации Россия получала гораздо больше преимуществ, чем Япония. После боксерского восстания в Китае Петербург еще сильнее утвердился в намерении отстаивать именно такой, несимметричный, размен при соблюдении в качестве непременного условия принципа нейтрализации Кореи. У Японии не осталось иного выхода, как заключить союз с какой-либо великой державой для решения корейского вопроса в выгодном для себя (а значит, в антироссийском) ключе, и весной 1901 г. Токио начал переговоры с Лондоном. Лукоянов обращает внимание на чрезвычайно важный нюанс этих контактов: англичане, по его словам, «внушали» своим партнерам по переговорам, что у тех «есть права на Маньчжурию, за которые следует бороться» (с. 282). Таким образом, намечавшееся англо-японское сближение уже изначально имело антироссийскую окраску. Сохранение же неопределенности в отношении корейской проблемы и во время переговоров Японии и Великобритании явилось «серьезным промахом» российской дипломатии (с. 283).
«Резкий поворот» корейской стратегии Петербурга, в 1898 г. демонстративно дистанцировавшегося от корейского монарха и других пророссийских сил в Сеуле, как совершенно справедливо замечает исследователь, привел к тому, что дальневосточная политика России раздвоилась на «царскую официальную и царскую же, но неофициальную» (с. 275), проводившуюся безобразовцами. Такая двойственность была вынужденной: Россия не хотела сворачивать свою корейскую политику, но уже не могла проводить ее открыто. Деятельность безобразовцев явилась не столько реакцией на неудачную политику Витте, сколько неизбеж-
ным маневром в чрезвычайно узком коридоре возможностей. Зимой 1902-1903 гг. произошло любопытное совпадение: Витте, главный лоббист размена Кореи на Маньчжурию, утратил «решающее влияние» в определении дальневосточной политики, Петербург возобновил в отношении Сеула «активные действия», от которых отказался в 1898 г., одновременно усилили свою деятельность безобразовцы (с. 296). Однако ни Витте, ни МИД, ни безоб-разовцы не смогли распутать затянувшийся узел. Раздвоившись, дальневосточная политика не стала более эффективной. Между тем через полгода после начала англо-японских переговоров Токио перестал торговаться об условиях размена и потребовал от Петербурга односторонних уступок в корейском вопросе. А после того, как англо-японский союз был заключен, американский президент Т. Рузв
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.