© 2011 г.
Е. В. БЕЛЯКОВА*
ИЗДАНИЕ КОРМЧЕЙ КНИГИ И ПРОБЛЕМА СМЕНЫ КУЛЬТУРНОЙ ОРИЕНТАЦИИ
Смены культурной ориентации, или, используя современный термин, культурного кода1, следуют в истории России с определенной закономерностью, не затрагивая при этом глубинных пластов культуры. Наиболее ярким примером является культурная реформа Петра Великого. Предшествовавшие ей реформы царя Алексея Михайловича и патриарха Никона рассматриваются, в основном, в контексте церковного раскола, их общекультурный характер выявлен недостаточно, хотя исследователи и отмечают связь между реформами и внешнеполитическими задачами правительства2. Помимо содержательной стороны, широко известной по многочисленным исследованиям3, реформы являлись способом управления обществом. Еще В.О. Ключевский, анализируя происхождение раскола, отметил, что акцент делался церковной властью не на характере производимых изменений, а на выражении лояльности к ним: «Церковная власть предписывала непривычный для паствы обряд; не покорявшиеся предписанию отлучались не за старый обряд, а за непокорность; но кто раскаивался, того воссоединяли с Церковью и разрешали ему держаться старого обряда. Это похоже на пробную лагерную тревогу, приучающую людей быть всегда в боевой готовности»4.
Деятельность патриарха Никона по реформированию церковного обряда, носившая манифестационный характер, сопровождалась отказом от многих форм предшествовавшей традиции «благочестия»5 и при этом была крайне непоследовательной, вызвала мощный протест и сделала патриарха знаковой фигурой в первую очередь для противников нового обряда. Эта символичность во многом закрыла для последующей традиции представление о тех процессах, которые предшествовали реформе в русской культуре6. Среди них особое место занимает рост влияния западноевропейской и украинской книжности посредством книгопечатания7.
Печатные издания значительно изменили культурное пространство славянского мира. Небольшие типографии, возникавшие на его окраинах8, меняли соотношение «столиц» и «провинций», ломали созданные новым временем границы государств. Печатники стремились узнать достижения своих коллег, соотносили свои издания с тем, что выходило в других центрах. Одновременно печатные издания сами становились тем пространством, на котором осуществлялась резкая межконфессиональная полемика9 в связи с усилением в христианстве разделений, принявших характер военных баталий. Книгопечатание сделалось инструментом конфессионального обучения и конфессионального разделения.
В славянском книгопечатании можно отметить тенденцию к сохранению универсального славянского языка как языка веры и культуры - печатные книги могут быть обращены «к христианскому многочисленному народу словенского языка»10 - и появление изданий на национальных языках, резко сокращающих пространство распространения изданий. В качестве примера можно привести издания Трансильвании и Валахии11, в которых сочетаются славянские и румынские тексты. Исследователи отмечают также функциональность в разделении языков: если язык богослужения оставался славянским, то проповедь и богословская полемическая литература переходила на язык, включающий разговорный субстрат12. Так, например, в Требнике Петра Могилы в статье «О таинстве супружества» обращение священника к брачующимся дано, как сказано в самом Требнике, на русском языке (по современной классификации - «простой мове»): «маешь имярек не отменныи и статечныи умысл заручити собе теперь тую»13, в то время как сам чин венчания помещен на славянском языке. Одно из
* Белякова Елена Владимировна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН.
важных культурных изменений эпохи книгопечатания - ориентация читателей на новые печатные издания14, тираж которых оказывался несопоставим с распространением рукописей. Приведу пример: на сегодняшний день выявлено около 200 экземпляров рукописных Кормчих, созданных в течение XII-XVII вв., в то время как тираж первого издания составил 1 200 экземпляров. Рукописная книга не только отступала, но и начинала копировать печатные издания15.
Для издателей характерно знание продукции своих современников-издателей и стремление к использованию не только технических достижений в сфере книгоиздания, в наборе и оформлении книги16, но и новые тексты. Использование чужих, заимствованных текстов не всегда носило манифестационный характер. «Чужие» тексты пытались использовать в своих, конфессиональных целях, для этого они могли последовательно перерабатываться. Содержание переработки было направлено, в первую очередь, на изгнание чуждой терминологии17. Так, например, в Требнике митрополита Петра Могилы в статье «О тайне супружества» ссылка использованного источника - католического Требника (Rituale Romanum) на правила Тридентского собора была заменена ссылками на «правила святых вселенских и поместных Соборов»18. При переносе этой статьи в Печатную Кормчую были опущены слова «русской речью», а также термин «парохия» (правда, в последней фразе он все-таки остался в виде «парахияльный»19).
Тиражирование открывало возможность донести до широкого круга и принципиально новые, актуальные тексты20, для чего использовались печатные «листы». Такое использование печатного станка в России началось только со второй половины XVII в.21 Наряду с изданием ставленых грамот, 60-я глава Печатной Кормчей «О хиротонии» была издана в 1649 г. отдельным тиражом, форматом в 4°, так как предполагалась ее раздача при поставлении в священники. Официальный характер московского книгопечатания, обязательная санкция царя и патриарха22, государственный характер распространения изданий - все это придавало новым изданиям исключительную важность в глазах русского общества, создавало, по выражению Л.И. Сазоновой, «идеологически целостное направление»23.
Патриаршество Филарета, ознаменованное острыми спорами вокруг новых изданий, сожжением книг, а также постановлением Собора 1620 г.24 придало московскому православию еще более резко конфессиональный характер, чем Смутное время. Новая эпоха отгораживала православие от «чуждых влияний», противопоставляла его не только латинскому миру, но и православным соседям. Постановление Собора 1620 г. закрепило представление о благочестии исключительно как о правильно совершенных обрядах. Чужие обряды, в силу их неправильности, не обладали никакой силой «понеже ничто же в них благочестивно совершается»25 и подлежали совершению вновь.
Однако эта линия не была единственной. Уже со второй четверти XVII в. можно говорить о серьезных изменениях на Печатном дворе. Они были отмечены в работах Н.Ф. Каптерева26, охарактеризовавшего их как «переход к киевской учености»27, А.А. Дмитриевского28, А.И. Рогова29, Т.А. Опариной30, Н.С. Гурьяновой31. Это влияние носило многоплановый характер: наряду с распространением книг украинской печати32 происходил перенос концептов западнорусских изданий в московскую книжность33, имело место и влияние новых чинов и книжных исправлений, внесенных Петром Могилой34.
Особое значение имело непосредственное участие украинских книжников в подготовке изданий Печатного двора. Документы говорят о просьбе Алексея Михайловича митрополиту Сильвестру Косову в 1649 г. прислать для книжного исправления священ-ноинока Арсения и Дамаскина Птицкого, потому что «еллинского языку на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают, а нашему царскому величеству такие люди годны»35. Одним из книжников новой, западноевропейской учености был Евфимий Чудовский, появившийся на Печатном дворе в 1652 г., во время работы над изданием Печатной Кормчей, начатым 3 сентября 1649 г. Однако основная работа по подготовке первого печатного свода церковных канонов была проделана без его участия - именно этим определяется критика Евфимием издания, в котором он отметил «премножаишая погрешения и разума и речении оскудения»36.
Изучение истории издания Печатной Кормчей и ее состава показывает, что издание следует за предшествующей московской рукописной традицией и воспроизводит свой рукописный оригинал. Однако 2 противоположных процесса: сближение с западными изданиями и использование немосковской книжности, с одной стороны, и создание конфессионально окрашенной московской книжности - с другой, отразились и на ее листах. Издание Печатной Кормчей пришлось на переломный этап истории русской культуры и на исключительно важный момент формирования правовой традиции нового времени, как государственной, так и церковной. Задержка с выходом издания, а также наличие экземпляров с разными выходными данными породило устойчивое ошибочное представление о двух изданиях Кормчих: «никоновском» и «иосифовском», которое до сих пор встречается в научных исследованиях37.
Следует отметить, что к моменту выхода Печатной Кормчей в Европе уже имелась столетняя традиция издания церковных канонов по греческим и латинским рукописям, причем осуществляли эти издания как протестанты, так и католики38. Издания имели не практический, а научный характер: исследователи указывали, по каким рукописям они сделаны, подводились разночтения. Они были не только известны славянским книжникам, но уже делались попытки использовать их для исправления славянских текстов. Так поступил в 1604 г. священник Василий из Преображенской церкви в Люблине, когда, не сумев найти полной и исправной рукописи славянской Кормчей, обратился к парижскому изданию 1561 г. Номоканона патриарха Фотия. Сделанная им работа была растиражирована - в настоящее время известно 2 экземпляра, текст в которых совпадает по принципу «лист в лист, строка в строку»39 (РГБ, собр. Румянцева, № 23740; РГАДА, ф. 181, № 1595 (около 1600 г.)41. Рукопись РГАДА содержит на последних листах и тексты отдельных собраний канонов на латинском языке. Предисловие из этой Кормчей, о содержании которого я скажу ниже, было использовано первоначально как предисловие к Печатной Кормчей.
Печатные издания собраний церковных правил появились и в кириллической печати, но они имели чисто практический характер. Это не были постановления Вселенских Соборов -
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.