Apresjan, Iomdin 2013 — Apresjan V., Iomdin B. (eds). Meaning-Text Theory: Current developments. Wiener Slawistischer Almanach. 2013. Sonderband 85.
Chomsky, Halle 1968 — Chomsky N., Halle M. The sound pattern of English. New York: Harper & Row, 1968.
Haspelmath 2009 — Haspelmath M. An empirical test of the Agglutination hypothesis. Universals of language today. Scalise S., Magni E., Bisetto A. (eds). Dordrecht: Springer science & business media, 2009.
Mel'cuk 1993—2000 — Mel'cuk I. Cours de morphologie générale. Montréal; Paris: Presses de l'Université de Montréal, 1993—2000.
J. N. Adams. Social variation and the Latin language. Cambridge: Cambridge University Press, 2013. 933 p. ISBN 978-0-521-88614-7.
Д. В. Сичинава
Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, 119019, Россия; Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Москва, 101000, Россия mitrius@gmail.com
Dmitri V. Sitchinava
Vinogradov Institute of the Russian Language, Russian Academy of Sciences, Moscow, 119019, Russia; National Research University «Higher School of Economics», Moscow, 101000, Russia mitrius@gmail.com
Автор рецензируемой книги «Социальное варьирование и латинский язык» британский лингвист Дж. Н. Адамс — уникальная фигура среди современных латинистов. Почетный член колледжа All Souls в Оксфорде за десять лет, помимо рецензируемой, выпустил еще две монографии без соавторов: «Двуязычие и латинский язык» [Adams 2003] и «Региональные разновидности латинского языка от 200 года до н. э. до 600 года н. э.» [Adams 2007]. Совокупный объем этих трех работ — две с половиной тысячи страниц. Высокий уровень этих книг уже отмечался многочисленными рецензентами; по-видимому, трилогия Адамса будет наиболее авторитетным («стандартным») изложением соответствующей проблематики на много лет вперед. Все три книги вышли, впрочем, не в Оксфорде, а в «the Other Place», как там говорят — Cambridge University Press.
Как известно, латинский язык точно так же, как большинство языков мира (а особенно обслуживающие столь большие и сложно устроенные общества), был неоднороден социолингвистически. Давно уже известен термин «вульгарная латынь» (sermo vulgaris; в отечественной традиции принято чуть более мягкое соответствие — «народная латынь»), ассоциируемый с латинским vulgus — простой народ. Согласно традиционной картине, языковые изменения, ведущие от латинского языка к романским, происходили именно в языке простонародья. Социальная и культурная элита использовала более консервативную классическую латынь, и именно этот язык (за небольшими исключениями вроде Плавта или Петрония, где авторы стилизуют речь персонажей-вольноотпущенников или рабов) и отразился в литературных сочинениях, но предком румынского или португальского не стал. Таким образом, римское общество как будто бы было фактически двуязычным, и «народная латынь» якобы представляла собой полностью автономную от языка высших слоев общества языковую систему (так называемая «двухнормная теория»). Существуют многочисленные исследования и грамматики народной латыни, опирающиеся на эпиграфику, другие бытовые тексты (например, помпейские граффити или римские аналоги берестяных грамот — таблички из британской Виндоланды) и литературные сочинения, отражающие речь простого народа, а главное — на реконструкции слабо или вовсе не засвидетельствованных в письменной латыни праформ, выполненные на материале современных романских языков. В целом социолингвистическая информация о мертвом языке, разумеется, ограничена; нам не известно точное социальное происхождение авторов множества текстов,
и наоборот, лингвистическая документированность целых социальных групп чрезвычайно скудна. Именно эта недостаточная дифференцированность и является причиной, по которой термин «народная латынь» получил широкое распространение и в определенной степени полезен практически; часто более подробной стратификации, чем «элита vs. простой народ», в источниках просто нет.
Тем не менее социологические исследования современных языков (прежде всего надо назвать работы выдающегося социолингвиста У Лабова) показали, что наряду с языковыми изменениями «снизу» происходят как языковые изменения «сверху» (язык элит считается более престижным, и социальные низы усваивают его элементы), так и масштабные сдвиги, захватывающие все слои общества. Что касается изоглосс (например, фонетических), которые якобы делят общество в точности по социальным классам, то такое совпадение представляет собой в современности крайне редкое, если вообще отмеченное явление. Социальные различия в языке представляют собой континуум признаков, а не жесткую границу. Кроме того, нужно различать непринужденную (casual) и формальную (careful) речь представителей одного и того же социального слоя; их языковые признаки могут различаться довольно сильно. Не так же ли, в общих чертах, обстояло дело и в античном языковом социуме? Автор сосредоточивает свое внимание на этой проблеме применительно к латинскому языку, исследуя с социолингвистической точки зрения три десятка конкретных сюжетов на всех уровнях языка, от фонетики до синтаксиса. Именно обсуждение конкретных языковых изменений и составляет большую часть книги, примерно восемьсот из девятисот страниц; теоретические вопросы и взгляды предшественников затрагиваются, но подробно не пересказываются (первая, теоретическая часть занимает только 23 страницы). Эта книга, по определению автора — topic-based, она опирается на многочисленные факты собственно языковой системы, и в этой верифицируемой подробности ее основное достоинство. Перед нами образец кропотливого корпусного (или, если угодно, «филологического») исследования множества памятников, происходящих из самых разных социальных страт. Автор использует широкий круг памятников (как «низкого регистра», вроде ветеринарных пособий, так и римскую классику) и древних «социолингвистических» свидетельств (testimonia), учитывая неоднозначность многих из них, делает отступления с индивидуальным анализом (case study) конкретных памятников. Примеры обсуждаются детально, автор обращает внимание на проблемы интерпретации тех или иных примеров, их частотность, семантические вопросы (например, отличие перфекта от посессивно-результативной конструкции или чисто артиклевых от указательных употреблений местоимений). Используются работы не только филологов-классиков, но и теоретиков языка, типологов (например, монографии «Число» и «Род» Гревила Корбета [Corbett 1991; 2001] и «Пассив» Анны Се-верской [Siewerska 1984]). Исследование это, таким образом, представляет собой не только текст на заявленную в заглавии тему, но и подробно выписанный фрагмент исторической грамматики латинского языка как таковой, имеющий большую ценность независимо от социолингвистической стороны дела.
Оптика «взгляда снизу» скрадывает от исследователя ряд фактов, свидетельствующих об изменениях в речи элит. Например, доказательством тех или иных фонетических изменений в языке латинского vulgus считается орфография простонародных текстов, например, pane вместо panem 'хлеб' (Вин. ед.). Между тем в большинстве случаев здесь дело лишь в большей строгости литературной орфографии, скрадывающей живое произношение, а фонетические изменения для всех носителей языка были едиными (точно так же, как носитель современной орфографической и орфоэпической нормы, который в XXI в. пишет в соответствии с произношением XIV в. корова или видишь, не окает и не произносит на конце мягкого /ш'/). В целом письменная форма языка существенно более консервативна, чем устная, что затрудняет изучение хронологии изменений; автор приводит пример из истории нидерландского языка (с. 25), где один вариант предложного управления с большим трудом (при ожесточенной реакции пуристов) проникает в печать только в конце XX в., хотя, как мы, по счастью, знаем, существовал уже и в XVII в. Иногда к народной латыни
относят формы, не рекомендованные античными грамматистами или даже эксплицитно названные ими «плебейскими», «деревенскими» или «простонародными». Проблема в том, что (точно так же как и в современном языке) школьная норма (и тем более связанная с ней стигматизация) сплошь и рядом носила искусственный или гиперархаизирующий характер, а обращение к реальному корпусу текстов незамедлительно показывает, что тонкий стилист Тит Ливий регулярно использовал конструкции, запрещаемые, допустим, Варроном. Категоричное «никто так по-латыни не говорит» у грамматистов сплошь и рядом означает «все так только и говорят». Ряд слов, дошедших до романских языков, например, manducare в смысле 'есть' (ср. франц. manger), обычно считается «вульгарными», но император Август употреблял их в частных письмах точно так же, как и вольноотпущенники у Петрония. Наиболее отчетливо автор выражает свое отношение к традиционному взгляду на с. 829: «Данный случай демонстрирует бессмысленность любой точки зрения, согласно которой развитие, отразившееся в романских языках, коренится исключительно в загадочной (shadowy) народной латыни, отличной от классического языка».
В целом латинская языковая ситуация, особенно поздняя, в некоторых отношениях напоминает существенно более упрощенную средневековую восточнославянскую (как древнерусского, так и более позднего периода), где тоже сосуществовали несколько регистров письменности: как литературные с их церковнославянской ориентацией, так и бытовые / деловые тексты, более близкие к разговорной речи, с существенно более широкой вариативностью в орфографических, грамматических и лексических признаках (но, как и в Риме, для древнерусского периода корпус дошедших до нас бытовых текстов существенно меньше по объему). Точно так же, как и в случае с народной латынью, фонетические, грамматические и лексические изменения, ведущие к современным восточнославянским языкам, надежнее прослеживаются в бытовых текстах, чем в книжных. Одни и те же люди несомненно умели и даже специально учились писать как то, так и другое (ср. бытовые берестяные грамоты, написанные священниками, или приписку в бытовой орфографии, сдел
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.