реформ», один из современников многочисленных российских преобразований писал: «При начале царствования Александра I и Николая I поднимались общие возгласы о бывших беспорядках, с жаром свершались преобразования, сменялись лица, переделывалось управление, а общее расстройство росло более и более. Ныне тот же говор! Везде твердят надо исправить бывшие ошибки; сердце же русского сжимается от страха, ибо, ежели по примеру прошедшему, новые преобразования увеличат расстройства, то не устоять государству Российскому на подмываемых отовсюду основаниях»36. Последующие поколения смелых реформаторов много сделали для того, чтобы страх перед реформами у русского человека стал генетическим.
Для государственного управления России XVIII в. стал переломным. Приказная система, формировавшаяся на протяжении более чем 200-летнего периода и приспособленная к историко-географическим условиям страны, была заменена шведской системой управления. В дальнейшем каждое новое царствование начиналось с реформирования управления путём заимствования готовых форм, действовавших в развитых европейских странах. Выбор образца для подражания зависел от личных пристрастий реформаторов. За очередной попыткой верховной власти реализовать смелые замыслы следовал длительный и не всегда успешный период приспособления чуждой системы к условиям жизни огромной по территории, слабо населённой и бедной России. Непосильную задачу для реформаторов представляло создание эффективного механизма взаимодействия центральных и местных учреждений, имеющего ключевое значение для управления России. Состыковать и заставить работать в одном режиме эти звенья правительственной машины, разновременные и организованные на противоположных началах, не удалось ни одному реформатору. После великих преобразований XVIII в. в России не оказывалось то местного, то центрального управления. И чем более глобальный характер носили реформы, тем более длительный период требовался для их адаптации, а порой и заметной корректировки, и наведения порядка в управлении.
Михаил Киселёв: К истории дискурса реформ в России раннего Нового времени37
История реформ раннего Нового времени не нуждается в особом представлении или популяризации для российской историографии. Тем не менее, на мой взгляд, обсуждаемый сборник займёт видное место на книжных полках занимающихся этой тематикой исследователей. Книга открывает широкую сравнительно-историческую перспективу и побуждает обращаться к новой проблематике. Принимая во внимание хронологический, географический и тематический охват статей, я не рискну выносить суждения по всему сборнику и остановлюсь только на одной из ключевых проблем истории реформ - на вопросе о роли дискурса и терминологии, описывающей реформаторские процессы в России раннего Нового времени.
36 ОПИ ГИМ, ф. 231, д. 29, л. 48 об.
37 Работа подготовлена в рамках реализации гранта Правительства РФ по привлечению ведущих учёных в российские образовательные учреждения высшего профессионального образования, научные учреждения государственных академий наук и государственные научные центры Российской Федерации (Лаборатория эдиционной археографии, Уральский федеральный университет). Договор № 14.А12.31.0004 от 26 июня 2013 г.
Во вводной статье к сборнику М.М. Кром и Л.А. Пименова, помимо прочего, отмечают, что «первый комплекс проблем, который стал предметом обсуждения на нашей конференции, касается взаимосвязи и взаимовлияния понятий, дискурса, идеологии с одной стороны, и практики преобразований - с другой» (с. 11). Впрочем, во время дискуссии по теме «Реформы как историческое понятие и как феномен раннего Нового времени» было высказано некоторое сомнение в необходимости изучать «дискурс реформ», для того чтобы объяснить «феномен реформ». Так, по мнению А.Б. Каменского, «феномен реформ и понятие реформ - это разные вещи... Когда мы реконструируем понятие "реформа", что это нам даёт?... Мы описываем явление. Но это не означает, что термин "реформа" нельзя употреблять по отношению к тому времени, когда этого слова не было. Да, Екатерина, имея в виду Петра I, писала, что "Пётр предпринял перемены": Она и слова "преобразования" не употребляла. Ну и что? Давайте и мы будем использовать слово "перемены", говоря о петровских реформах. Смысл от этого изменится?» (с. 174).
Конечно, нетрудно заметить, что А.Б. Каменский несколько смещает акценты, говоря не об изучении языка реформ как их составной части, а о бесплодности подмены научной терминологии языком эпохи реформ. Тем не менее это замечание исследователя, перу которого принадлежит обобщающая монография о реформах в России XVIII в.38, вполне соответствует подходу, при котором несомненным приоритетом пользуется институциональная история реформ, то, что «было на самом деле». Иначе говоря, важно изучить, как реформы разрабатывались, насколько эффективно и с какими результатами проводились в жизнь, какое оказали влияние на последующую политику власти и т.п. При этом понятия, в которых они осмыслялись и с помощью которых обосновывались, те понятия, которые собственно задавали границы мыслимого, могут оказаться на периферии исследовательского интереса. В связи с этим вспомним мнение К. Скиннера, одного из создателей Кембриджской школы в изучении истории понятий: «Если причинная связь между социальным языком и социальной реальностью действительно существует, то рассуждения об отражении одной другим могут оказаться полностью неверными... Нормативный словарь, используемый для описания и оценки своего поведения действующим лицом, накладывает ограничения на его поведение»39. Таким образом, для любого исторического актора язык является не только и не столько инструментом, но и одной из детерминант его действий40, так что исключение его из области исследования существенно искажает наши представления об исторических реалиях.
Показательно, что если в сборнике нашлось место дискурсу реформ во Франции и Англии XVIII в. (прежде всего, в статьях Л.А. Пименовой «Реформы и реформаторы во Франции в век Просвещения» и Ф. Минара «"Реформа" во Франции и Англии в XVIII в.: значение слова и его судьба»), то его роль в российской истории представлена весьма слабо. Когда в российском политическом языке появляется понятие «реформа»? Какие схожие по значению понятия использовались до появления этого концепта? Как язык эпохи форматировал возможности и границы исторических деятелей? К сожалению, ответам на вопросы такого рода в сборнике отведено не так много места по сравнению
38 См.: Каменский А.Б. Указ. соч.
39 Скиннер К. Язык и политические изменения // Логос. 2005. № 3(48). С. 152.
40 Ср.: Там же. См. также: Лаклау Э. Невозможность общества // Логос. 2003. № 4-5 (39).
с более традиционными институциональными аспектами реформ. Конечно, в книге представлена статья О.Е. Кошелевой и Е.Н. Наседкина «Феномен реформ XVII столетия в России и их интерпретация в XVIII в.». Однако за столь многообещающим названием скрывается разбор нескольких казусов, связанных с историей создания и бытования текста Новоторгового устава 1667 г.
В определённой степени попытка восполнить этот пробел предпринята в вводной статье. М.М. Кром и Л.А. Пименова отмечают здесь, что «в дискурсе XVI в. и на западе, и на востоке Европы новизна представлялась не благом, а скорее злом. Идеалы виделись не в будущем, а в прошлом. Кроме того, сфера политики не была отделена от религии и морали». Приведя фрагмент из послания Ивана IV Стоглавому собору (1551), касавшийся принятия Судебника 1550 г., авторы заключают, что «речь... шла не о каких-то нововведениях, а об исправлении отдельных нарушений завещанных предками порядков». Безусловно, интересно и важно то, что авторы обращаются к сравнительному методу, констатируя, что «нерушимость христианской веры, законов и обычаев старины, защитником которых объявлял себя русский царь, составляла основу государственности и на другом конце Европы - в католической Франции» (с. 8-9). В итоге они приходят к выводу, что «быстрые изменения всех сфер жизни при постоянных заверениях себя и других в верности религиозным заповедям и обычаям предков - в этом видится главный парадокс реформ начала Нового времени, некое присущее им внутреннее противоречие» (с. 11).
Однако, если говорить о российском материале, который наиболее нам близок и известен, возникает вопрос: насколько точны и выверены такие обобщающие наблюдения? Если по истории реформ в России XVI-XVIII вв. к настоящему времени написаны десятки научных трудов, то история дискурса реформ всё же не столь избалована исследовательским вниманием. Не являются ли предложенные построения несколько преждевременными? Позволю себе проиллюстрировать это сомнение касательно тезиса, что в Московском государстве «идеалы виделись не в будущем, а в прошлом». Согласно следственному делу 1525 г., в начале 20-х гг. XVI в. в Московском государстве между Максимом Греком и И.Н. Беклемишевым (Берсенем) состоялась следующая беседа: «Да Максим жо сказывает: да Берсень жо, господине, мне говорил: Максим, господине, ведаешь и сам, а и мы слыхали у разумных людей, которая земля пе-реставливает обычаи свои, и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи князь великий переменил, ино на нас котораго добра чаяти? И яз, Максим, Берсеню молвил: господине, которая земля преступает заповеди Божьи, та и от Бога казни чяет, а обычаи царьские и земьские государи переменяют как лутче государьству его. И Берсень молвил: однако лутче старых обычаев держати-ся»41. Позиция Максима Грека вполне может быть обозначена как реформаторская, хотя собеседник не произнёс слова «реформы». В известных публицистических сочинениях середины XVI в., приписываемых И. Пересветову, также не содержалось отсылок к московской «старине». Образцом для предлагаемых изменений в этих текстах выступал порядок в царстве Магмет-салтана - «правда турская». Однако при этом автор регулярно добавлял, что «правда турская» была результатом воздействий на Магмет-салтана христианских книг: «Все то
41 Сборник князя Оболенского. М., 1838. № 3. С. 5. См. об этом источнике: Казакова Н.В. Очерк
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.