гии В.М. Розина пока отсутствуют, но, на мой взгляд, должны непременно туда войти. Это -глава про отношение схемы и идеализации. Про построение идеализаций в книге нет ни слова. Хотя, на мой взгляд, схема есть важнейший инструмент построения идеализаций. Схема - это знак, позволяющий схватить идеальное1. Самой главной характеристикой схемы является то, что она позволяет схватить и удержать идеальное. Именно схема и ничто другое. В этом ее отличие от всех других организованностей мышления. На мой взгляд, в силу того, что в рецензируемой книге не строится идеализации схемы, собирающей многое в единое, здесь все еще нет и понятия схемы.
В.М. Розин подробно проводит различение схемы и знака, но никак не проводит различение схемы и знания.. Получается так, что схема вбирает в себя знак и знание. Когда хочет - она знак, когда хочет - она знание. Но как развести все-таки схему и знание, если схема - эпистеми-ческое образование? А может ли схема служить средством прозревания сущности знания? На мой взгляд, может. Может именно потому, что схема - не знание и может быть направлена на знание.
Соответственно, другой раздел, который мог бы стать составной частью схемологии, является эпистемоэйдетика - учение о схемах, которые позволяют описывать устройство знания как организованности. Схемы дают возможность "видеть" то, как устроено знание, а именно - различные эйдосы организованности знания, т.к. только схемы способны фиксировать и выражать сугубо мыслительное, идеальное содержание в адекватной ему визуальной форме. Эпистемоэйдетика, в отличие от эпистемологии в привычном ее понимании как описательного учения о знании, является дисциплиной, показывающей, как работать со схемами, чтобы все больше погружаться в слой идеального и внутри себя проращивать "зрак" на эйдосы знания. Схемы в данном случае являются не столько объектно-онтологическими образованиями, в которых объективировано в отчужденной форме учение о знании, сколько инструментами, показывающими, что нужно видеть, на что нужно направлять свой "зрак" и как при этом нужно организовывать себя, свое мышление и сознание, чтобы стали открываться эпистемические эйдосы.
1 Этим пониманием я обязана книге: Громыко Ю.В. Метапредмет "Знак". Схематизация и построение знаков. Понимание символов. М., 2001.
Вводя понятие эпистемоэйдетики2, я вынуждена тут противопоставиться эйдетике как одному из направлений развития психологии (Л.С. Выготский и А.Р. Лурия) и эйдетизму (Э. Йенш) как способности ясно и отчетливо видеть предмет, которого нет в поле непосредственного восприятия. Данная способность видеть на пустом экране образы представлений, возникающие благодаря памяти, стала предметом изучения эйдетики и впоследствии начала использоваться психологами для обучения детей мышлению образами, а также для развития самой памяти во всем многообразии ее форм. Я же, говоря о схемах, позволяющих наглядно видеть устройство, идею, эйдос знания, которое чувственному взору недоступно, имею в виду не память, но мышление и сознание, осуществляющие созерцание не вещей, но идеальных сущностей - мыследеятельностных принципов устройства знания. Этих принципов тоже нет у нас в буквальном смысле слова перед глазами, они не могут воздействовать на наши органы чувств, но мы их видим внутренним взором. И видим не в форме образов, но в форме схем. Сама эта способность видеть в схемах, на схемах и с помощью схем разные стороны знания может и должна быть тоже изучена - не психологически, но философски. По аналогии с эйдетикой я называю данное, возможное направление построения схемологии эпистемоэйдетикой. По сей день открытым остается вопрос, какова роль воззрительных форм в схватывании и освоении этой сверхчувственной реальности идеального. Как и И.Г. Фихте, я считаю, что для человеческой конкретной мысли в структуре акта мышления всегда необходимо присутствует интеллектуальная воззрительная интуиция - видение предмета или объекта мысли (die intellektuelle Anschauung). Следующим по отношению к И.Г. Фихте шагом является попытка ответить на вопрос: при помощи каких схем-изображений это видение устройства знания предъявляется и сообщается другим участникам коммуникации.
Впрочем, сам автор, совершенствуя собственный проект построения новой гуманитарной дисциплины, создал к книге аж целых шесть приложений, каждое из которых может задать совершенно новый разворот для схемологиче-ских исследований.
Н.В. Громыко
2 Более подробно об этом см.: Громыко Н.В. Проблема трансляции теоретического знания в образовательной практике. М., 2009. С. 191211.
М.А. КОРЗО. Нравственное богословие Симеона Полоцкого: освоение католической традиции московскими книжниками второй половины XVII века. М.: ИФРАН, 2011, 155 с.
В этой небольшой, но чрезвычайно содержательной и доказательной книге автор исследует истоки нравственного богословия в трудах православного книжника, проповедника, воспитателя царских детей и создателя силлабической поэзии на языке "славенском" Симеона Полоцкого (1629-1680), воспитанника Киево-могилянской коллегии - первого высшего образовательного учреждения в православных землях, созданного по образцу иезуитских коллегий. Вопрос о богословских источниках православной книжности уже рассматривался М.А. Корзо в работе, посвященной становлению и эволюции украинской и белорусской катехитической традиции с конца ХУ1-ХУ11 вв.1, и тогда проблема заимствования естественным образом вставала перед исследовательницей. В Речи Посполитой при доминировании католической церкви, полемике католиков с протестантами и православными греками отношение славянских православных книжников к католическим текстам было двойственное. С одной стороны, сильна была конфессионально-полемическая реакция, но, с другой стороны, православные образовательные и книжные просветительские центры среди южно- и западнорусского населения (братские школы, Острож-ская академия, Киево-Могилянская коллегия) во многом строились на католических (иезуитских) образцах, что не могло не способствовать формированию самосознания и культурной идентификации православного населения.
Продолжая подробное изучение катехити-ческой традиции теперь уже на Московской земле в сочинениях Симеона Полоцкого, автор сосредоточена на выявлении механизмов заимствования в работе православного книжника с иноконфессиональными текстами. Для того чтобы понять всю сложность исследовательской задачи, надо иметь в виду, что разыскание и открытие этих механизмов основано на скрупулезной текстологической работе автора, которая требовала обнаружения не только источников, с которыми работал Симеон, но и "источников источников", углубления в богословскую традицию, обращения к текстам европейских авторов разных христианских конфессий, к античным источникам, к богословским изданиям на латинском языке или переведенным на старополь-
1 Корзо М.А. Украинская и белорусская кате-хитическая традиция конца ХУ1-ХУШ вв.: становление, эволюция и проблема заимствований. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007.
ский, причем зачастую имевшим разночтения в текстах разных изданий и в вариантах перевода на другие языки.
Парадигмальным основанием для решения поставленной задачи выявления связи двух конфессиональных традиций выступает "нравственное богословие", если речь идет о православии, и "моральная теология", когда рассматриваются тексты католических проповедников. Существеннейшей стороной концептуализации всей книги М.А. Корзо явилось понимание значения образовательного контекста для возможности постановки и развития собственно нравственно-учительных проповеднических задач. Нравственное богословие определяется автором как "богословское знание", сложившееся в качестве академической дисциплины, "предмет которой оформляется под влиянием католической моральной теологии, что более верно для раннего периода её становления, и протестантской этики" (с. 3), проводником последней в учебных программах Киевской Академии стал Феофан Прокопович, впервые выделивший нравственное богословие в отдельный курс. Понятно, что чем более развита система образования, тем больше возможностей для разработки вопросов нравственного богословия заключает в себе академическая дисциплина.
Краткий экскурс в историю моральной теологии в католической образовательной системе со 2-й пол. XVI в. дается автором во введении к исследованию. Разработанная в коллегиях доминиканцев и особенно иезуитов моральная теология, подчеркивает Корзо, стала прикладной школьной дисциплиной, выполняющей задачу профессионализации священников, которые овладевали техникой исповедования верующих и наложения наказаний за грехи. Исследовательница видит прямую связь этой дисциплины со средневековыми пенитенциариями, что объясняет интерес к вопросам положительного нравственного поведения (стремления к совершенству, добродетелям и благу) в других разделах богословского знания, например, в курсе "спекулятивной теологии" (с. 4-5). Тесное переплетение курса моральной теологии с курсом канонического права стало особенностью его преподавания в иезуитских коллегиях. Соотнесенность моральных и правовых задач являлась характерной чертой богословской западной литературы. В рецензируемой книге эта соотнесенность является еще одной концептной опорой проводимого исследования.
Другая концептная опора - выявление этапов становления нравственного богословия, самый ранний из которых автор связывает с появлением нового для православной книжности жанра катехизиса. В раннем византийском богословии (Федор Студит) катехитические задачи брали на себя проповеднические тексты. Вообще, и у самого Симеона Полоцкого - катехизис и проповедь в равной степени представлены в его богословии, что не случайно и, заметим, источниками для написания проповедей в его сборниках "Обед душевный" и "Вечеря душевная", как и в "Вертограде многоцветном", выступают те же католические авторы. Развитого жанра "популярного богословия", выполнявшего морально-учительные задачи, служащего пособиями для низшего ранга священства и разнообразно представленного в католической литературе, восточная церковь не имела. Этому,
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.