ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2015 • № 4
РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
А.Н. МЕДУШЕВСКИЙ
Миф Коммуны и становление Советского государства
*
(К переосмыслению Конституции РСФСР 1918 года)
На основе архивных документов Конституционной комиссии статья раскрывает принципиальную роль мифа Парижской Коммуны в процессе разработки первой Советской Конституции 1918 г. Показан гибридный характер Конституции как синтеза трех идеологий - анархического коммунизма, корпоративизма и централизма, который определил оригинальную окончательную интерпретацию доктринальных основ, институциональной структуры и применения конституционных норм. Представленный анализ информативен для реконструкции происхождения и места советского номинального конституционализма как исторической предпосылки современного российского правового порядка.
Ключевые слова: когнитивная юриспруденция, Парижская Коммуна 1871 г., Конституция РСФСР 1918 г., коммунизм, корпоративизм, централизм, федерализм, политические партии, номинальный конституционализм, советский политический режим.
Одной из трудных проблем обществоведения остается вопрос о генезисе и особенностях так называемой "социалистической (советской) правовой системы". Данная система, охватывавшая в ХХ в. своим влиянием едва ли не половину населения Земного шара, конвульсивно окончила свое существование с крушением коммунистического мифа и основанного на нем государства СССР в 1991 г., уступив место традиционным представлениям о демократии, гражданском обществе и правовом государстве с принятием Конституции РФ 1993 г. В то же время влияние советской правовой традиции сказывается по сей день. С ним связаны и трудности становления демократии, и непоследовательность реализации основных конституционных принципов, и растущая угроза реставрационных тенденций в современном российском обществе. Это делает актуальным новое переосмысление советской правовой системы от истоков ее возникновения до конца существования.
Важно найти ответы на следующие вопросы: откуда взялась сама идея этой системы; как соотносились в ней первоначальные идеологические установки и их юридическое оформление; первая Советская Конституция лишь фиксировала спонтанно
* Работа выполнена в рамках научного проекта при поддержке Программы "Научный фонд НИУВШЭ" в 2015-2016 гг. (№ 15-01-0014).
Ме душе в с кий Андрей Николаевич - доктор философских наук, ординарный профессор Национального исследовательского университета - Высшей школы экономики (факультет социальных наук). Адрес: 101000, Москва, ул. Мясницкая, д. 20. E-mail: amedushevsky@mail.ru.
возникшие отношения или формировала их; отражала ли она в какой-то мере реальность или изначально была номинальной; в чем уникальность этой системы в мировой истории и почему она существовала столь продолжительное время; наконец, каковы были альтернативные стратегии интерпретации провозглашенных принципов и норм и с чем связано направление последующей эволюции их смысла?
В данной статье на основе материалов архива Конституционной комиссии 1918 г. представлен ответ на эти вопросы с позиций когнитивно-информационной теории, неоинституционализма, а также вытекающей из них методологии юридического конструирования реальности. Этот подход позволяет, на мой взгляд, во-первых, реконструировать понимание разработчиками смысла ключевых правовых понятий; во-вторых, выявить альтернативные позиции, представленные в конституционных дебатах 1918 г.; в-третьих, определить вектор развития системы - перейти от статики к динамике институциональных изменений (селекция ценностей, норм и институтов в процессе разработки Конституции). Изучение соотношения конституционных принципов, норм и институтов в процессе консолидации большевистской диктатуры позволяет вскрыть изначально заложенные конструктивные дефекты системы, предопределившие ее эрозию и последующее крушение.
Миф о Государстве-Коммуне как когнитивная основа построения
нового общества
Осуществив Октябрьский государственный переворот и распустив Учредительное собрание во имя коммунизма и особой "пролетарской" демократии, большевики столкнулись с отсутствием сколько-нибудь разработанной программы построения нового общества и государства, правовой легитимации собственных претензий на власть. Общими принципами, которые могли быть положены в основу конструирования нового общества, стали чрезвычайно неопределенные положения К. Маркса о Коммуне как "предвестнике нового общества" и "новой политической форме", политико-правовым выражением которых признавались Манифест Коммунистической партии 1848 г., программа Первого Интернационала, не вступившая в действие якобинская Конституция 1793 г. и, особенно, потерпевшая крушение модель Парижской коммуны 1871 г.
Коммуна рассматривалась в либеральной историографии как анархический срыв общества в экстремальных условиях войны, не имеющий никакого отношения к Интернационалу или "диктатуре пролетариата", ее опыт в этом контексте - явная неудача, а действия ее вождей - хаотические, противоречивые и просто нелепые [Кареев 1917, с. 16]. Однако рассеять марксистские легенды в отношении Коммуны оказалось очень трудно. Идея Государства-Коммуны как особой формы общественно-политического строя переходного периода получила распространение в европейской левой социал-демократии накануне Первой мировой войны. Например, один из столпов германской социал-демократии А. Бебель был "глубоко убежден, что не пройдет и нескольких десятилетий, и все то, что случилось в Париже, повторится во всей Европе", хотя и предлагал обществу "проявить рассудительность и постараться сгладить существующие классовые противоречия законодательным путем" [Бебель 1963, с. 531]. Миф Коммуны в его интерпретации Марксом и П.-Х. Прудоном оказался наиболее популярен в различных течениях европейского \Netlau 1971] и русского анархизма [Анархизм... 2007], а также в сочинениях его российских теоретиков - М. Бакунина, А. Герцена, П. Кропоткина [Бакунин 1892; Лавров 1919; Карелин 1919], оказав существенное влияние прежде всего на традицию русского радикального народничества (см. [Итенберг 1971]).
В советской литературе интерес к проблеме был связан с установлением большевистской диктатуры, которая изначально опиралась на программные документы Коммуны, объявила себя последователем французских коммунаров (см. [Молок 1925; Лукин 1924]). В контексте тотального разрушения правовой традиции в ХХ в. некоторые авторы даже усматривали в этом эксперименте поиск новых форм правового государства [Леон 1922].
Чрезвычайно характерно, что в программных документах политических партий России 1917-1918 гг. существует единство оценки революционного радикализма и большевистского режима как анархического. Правые партии, традиционно стоявшие на позициях монархизма, видели в нем следствие революционного крушения общества и фанатичное стремление разрушить "решительно все, сущее в Российском государстве, начиная с государственной власти и кончая семьей, кончая личной собственностью, - одним словом, всем тем, что дорого каждому порядочному человеку" [Правые партии... 1998, с. 347]. Кадеты, стоявшие на позициях классического парламентаризма, определяли большевистский (и советский) проект как выражение русского традиционализма - крестьянско-солдатского бунта в стиле пугачевщины, а сам большевизм считали "преемником марксизма и бакунизма" [Съезды и конференции. 1997-2000; Протоколы. 1999, с. 159]. Из этого вытекала программа свержения большевизма и установления бонапартистского режима в период гражданской войны [Всероссийский... 2001].
Меньшевики, напротив, противопоставляли большевизм "подлинному" марксизму и определяли их режим как "катастрофический реванш бакунизма над марксизмом", бланкистский переворот, реализацию нечаевской программы революции в форме заговора [Меньшевики. 1999, с. 301, 303, 304]. Данная трактовка была воспринята западной социал-демократией, причем не только ее традиционными лидерами (К. Каутский), но и радикальной частью (Р. Люксембург). Она представлена в документах еврейской социал-демократической партии Бунд [Бунд. 2010]. Эсеры в принципе приняли ту же интерпретацию, указывая на сходство нового режима с якобинской диктатурой: ".большевизм, - считали они, - есть русская разновидность бланкизма с резко выраженным стремлением к явочно-захватным, но преимущественно политическим методам действий: к захвату власти, к установлению диктатуры" [Партия социалистов-революционеров. 2000, с. 655, 657-658].
Партии крайне левой части политического спектра увидели в революции попытку осуществления коммунистической программы. Эсеры-максималисты выступали за "революцию коммуналистическую, децентрализованную", противопоставляя ее политической революции, которая неизбежно носит "централистический характер". Разделяя представления о Государстве-Коммуне, они выдвинули свой "Проект основ Конституции Трудовой Республики", принятый на конференции (1918). "Трудовая Республика, - в их интерпретации, - есть децентрализованное общежитие с широкой автономией отдельных областей и национальностей, ее составляющих" [Союз. 2002, с. 53, 127-131].
Анархисты-коммунисты видели задачу социальной революции в непосредственном осуществлении коммунизма, а способом достижения цели считали "немедленное освобождение от власти какого бы то ни было центра - ее полная децентрализация". Они призывали к "разрушению государства" - "уничтожению всякой власти", "всяких законов и судов", тюрем, "так как тюрьмы еще не исправили ни одного преступника", "собственности в широком смысле этого слова", семьи и "поповского брака" как препятствия к "свободному союзу между мужчиной и женщиной". "При анархическом Коммунизме, - считали они, - исчезнет всякая эксплуатация человека над человеком - исчезнет зло, насилие и грабежи", "зло само по себе должно исчезнуть на земле" [Анархисты. 1999, с. 21-25].
Партия немедленных социалистов (левей большевиков, правей анархистов) выдвигала (в 1918 г.) идеал Коммуно-государства, которое, в отличие от традиционных его форм, не предполагает правового регулирования, насилия и эксплуатации, но пред
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.