ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2009 ■ № 6
ОБЩЕСТВО И РЕФОРМЫ
Э.А. ПАИН
Многокультурная модернизация: эволюция теоретических взглядов
Ныне во всем мире заметен огромный интерес к исследованию воздействия этнокультурных, религиозных, цивилизационных и иных особенностей различных стран и регионов на идущие там социально-экономические и политические процессы. Ибо устойчивость локальной специфики к вроде бы универсальным глобальным изменениям становится все более заметной. Исследования этого факта оказали существенное воздействие на теорию модернизации, изменения в которой возникли еще в середине ХХ в., способствуя появлению различных версий концепции многокультурной модернизации. Мне уже доводилось писать о том, что эти сюжеты слабо или неадекватно отражены в российском обществоведении: роль культурных особенностей в процессе модернизационных изменений у нас либо мифологизируется (им придается смысл некоего мистического, фатального фактора), либо, напротив, полностью игнорируется [Паин, 2008а, с. 5-19]. В данной статье я хотел бы, во-первых, отразить свое видение эволюции теории модернизации, особенно ее изменений, обусловленных воздействием идеи культурного многообразия мира. Во-вторых, отдельно рассмотреть ситуацию в ряде посткоммунистических стран, которая недостаточно изучена именно в контексте взаимосвязей модернизационных трансформаций с конкретными культурными комплексами.
От кризиса классических подходов к неомодернизму
На рубеже 1960-х-1970-х гг. идея модернизации подверглась серьезной критике. Классической в то время ее версии, развиваемой почти полтора века многими мыслителями от Г. Спенсера и Д. Белла до М. Вебера, У. Ростоу и К. Керра, ставилось в вину эмпирическое несоответствие постулатов и реальности, наблюдаемой в странах "третьего мира", подвергшихся модернизации в значительной мере под давлением внешних сил. Форсирование модернизационных процессов сопровождалось разрушением традиционных институтов и жизненных укладов, что нередко влекло за собой социальную дезорганизацию, хаос, аномию, рост девиантного поведения и преступности. В ходе такой модернизации не удалось преодолеть и нищету, масштабы которой даже увеличились. Не только не исчезли, но и широко распространились авторитарные и диктаторские режимы, обычным явлением стали войны и народные волнения, возникли новые формы религиозного фундаментализма, национализма, тройбализма.
Паин Эмиль Абрамович - доктор политических наук, генеральный директор Центра этнополитиче-ских исследований, профессор Государственного университета - Высшей школы экономики.
На эти и иные контрмодернизационные процессы в развивающихся странах, приводившие к отторжению "институциональных систем, способных адаптироваться к продолжающимся изменениям, новым проблемам и требованиям", одним из первых обратил внимание Ш. Эйзенштадт [Eisenstadt, 1966, p. 434-435].
Далее были признаны неприемлемыми и многие теоретические постулаты теории модернизации. Прежде всего отмечался архаизм концептуального аппарата первых версий модернизма, базировавшийся на эволюционистских представлениях XIX в. об однолинейности исторического развития и жесткой универсальности для всего человечества целевых моделей организации общества. К середине ХХ в. эти постулаты стали неприемлемыми. Исследователи указывали, что реальные процессы модернизации менее оптимистичны, чем казалось классикам этой теории. При этом речь шла не только о существовании преград, барьеров, "трений" в контексте исторического развития, но и о высокой вероятности срывов модернизации, попятных движений, чередовании реформ и контрреформ.
Критика концепций классического модернизма в 1970-х гг. также поставила под сомнение гипотезу эволюционистов о строгой последовательности стадий модернизации. Эта гипотеза не подтверждалась историческими исследованиями, что дало основание оппонентам рассматривать ее как перефразированное телеологических представлений о некой внешней божественной предопределенности единого пути развития. Был отмечен и факт, что новые формации не во всем могли быть определены как более прогрессивные по сравнению с предыдущими. Напротив, новые модели отношений поначалу почти всегда сопровождались регрессом в тех или иных сферах жизни. Так, в Европе переход от рабовладельческой стадии к феодальной был сопряжен на ранних этапах последней со значительными потерями в культуре, искусстве, производительности труда и т.п. Подверглась ревизии и сама идея универсальности исторических формаций (рабовладельческой, феодальной, капиталистической), поскольку их реальное воплощение в разных регионах и обществах было неодинаковым.
Подмечая неадекватность теории модернизации историческим фактам, ее критики, и прежде всего представители постмодернистской школы (Ж. Деррида, М. Фуко, Р. Барт и др.), обращали внимание на то, что образ истории, представленный в эволюционных моделях, искусственно сконструирован представителями западной культуры, приписывающими свойства и особенности своей истории и культуры всему остальному миру. Ими была поставлена задача деконструкции истории, ее очищения от вестернизованных моделей и мифов. Идеи постмодернизма поначалу оказались чрезвычайно привлекательными в интеллектуальных кругах в силу не только их новизны и оригинальности, но и присущего им пафоса борьбы с "культурным империализмом".
Однако аналогичные упреки в излишней вестернизированности классических теорий модернизации в 1960-х-1970-х гг. все громче раздавались и в лагере их приверженцев. С точки зрения Эйзенштадта, именно в то время стало особенно зримым противоречие между уникальностью Запада как особого культурного ареала и его ролью "эталона" для остального мира. Это противоречие не было столь очевидным на ранних стадиях распространения модернизации за пределами Европы, например во времена Вебера. Лишь после Второй мировой войны, особенно после деколонизации, появления новых государств и их втягивания в процесс модернизации стали проявляться громадные различия в формах, темпах и последовательности стадий модернизации в разных странах [Eisenstadt, 1966].
Впоследствии выяснилось, что некоторые локальные модели модернизации оказались успешными и конкурентоспособными за пределами западной цивилизации, что позволило Эйзенштадту выдвинуть идею множественной, многолинейной модернизации (multiple modernities) [Eisenstadt, 2000]. Произошло это, правда, после того, как кризис модернизма был преодолен. На рубеже же 1970-х-1980-х гг. многим казалось, что данный подход будет похоронен и его заменит либо постмодернизм, либо теория миросистем, предполагающая жесткую закрепленность стран в глобальном разделе-
нии труда и, следовательно, невозможность догоняющего развития ^аПеШеш, 1976, р. 131-135].
Между тем представления о кончине модернизма были преждевременными. К середине 1980-х гг. произошло оживление интереса к теории модернизации, сопровождаемое изменением характера научных дискуссий. Это было связано прежде всего с переменами мировой геополитической обстановки, вызванными распадом лагеря социализма и стремлением посткоммунистических обществ "вернуться" в Европу. Постмодернизм не смог ответить на вопросы, поставленные новым витком процесса догоняющей модернизации. В рамках обозначенной парадигмы с ее отказом от идеи предсказуемости общественного развития и противопоставлением ей идеи деконструкции истории было невозможно выдвинуть концепцию, пригодную как для научного прогнозирования, так и для объяснения существующих проблем. В теоретическом аспекте постмодернизм постепенно вытесняется из сферы социологического знания и находит свою нишу в области литературы, архитектуры и искусства. В политической же практике конца ХХ в. он и вовсе стал знаменем антиглобалистских, анархических, леворадикальных и даже религиозно-фундаменталистских движений и сил.
Теория модернизации, наоборот, оказалась в это время весьма продуктивной для объяснения новых исторических процессов. Как отмечал один из лидеров движения за обновление этой теории, "игнорировать понятие модернизации в настоящее время было бы такой же роковой ошибкой, как и ставить ее в центр внимания при изучении социальных изменений, происходивших в 1960-х гг." [ТкуаЫап, 1985, р. 132]. Новые версии теории модернизации вобрали в себя некоторые идеи основных оппонентов, например постмодернизма, включив в свои схемы сам термин "постмодерн" в качестве высшего этапа модернизационных процессов и начала некоего нового цикла исторического развития, с иным соотношением материальных и духовных ценностей. В модернизационные модели были инкорпорированы также и некоторые элементы теории миросистем, хотя присущий ей жесткий геополитический детерминизм был опровергнут.
Важнейшим стимулом для обновления теории модернизации стало привлечение и осмысление новой эмпирической базы. Ведь даже в середине ХХ в. все идеи этой теории (как и конкурирующих концепций) опирались лишь на аргументы истории, точнее, на выдвинутые разными авторами и по разным методикам версии истории человечества. Но с 1980-х гг. теория модернизации первой сумела опереться на социологические, кросскультурные исследования, представившие обширный материал для выводов о специфических и универсальных закономерностях развития обществ. Такая информация собирается по единой методике, пригодной для корректных сопоставле-ний1. У исследователей появился шанс выстроить континуум отличающихся своими локально-цивилизационными и стадиальными особенностями обществ:
- с давними историческими традициями модернизации;
- переживших форсированную социалистическую модернизацию;
- развивающихся, только вступивших на путь индустриальной модернизации;
- немодернизированных, архаичных.
Сравнительные исследования выявили по крайней мере неслучайный характер некоторых базовых переменных модернизационных трансформаций. Стала, например, очевидной практически универсальная зависимость между изменением технологических укладов (аграрного, индустриального, а с конца 1980-х гг. и нового постиндустриального) и рядом социальных процессов: урбанизацией, изменение
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.