Владимир Бабашкин Морально-аморальная экономика
Vladimir Babashkin
(Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Moscow)
Moral/immoral economy
Наконец-то в нашей историографии и социальных науках появилась книга, которая так долго ожидалась «крестьяно-ведами». Авторы «Крестьянских жизненных практик»*, запасшись терпением, на протяжении двух десятилетий побуждали своих респондентов изрекать свои мысли в форме воспоминаний и размышлений. Они, кажется, сознательно ожидали, когда одни и те же сельские жители об одних и тех же вещах (колхозы, начальство, богатство, воровство, порядок) выскажут противоположные, даже взаимоисключающие суждения, и с грохотом сталкивали эти суждения - а вдруг получатся искорки понимания, знания. Но житель российской деревни - шире: высказывает противоположные суждения, как дышит. Одна из возможных формулировок пресловутой «загадки русской души», по-моему, выглядит так: делать одно, говорить другое, думать третье при полном и искреннем отсутствии ощущения противоречивости такой ситуации. Правда, это свойство сохраняется у человека до тех пор, пока он не слишком изуродован политической пропагандой или не стал адептом одной из «парадигм» общественно-исторической науки. Однако таких людей, претерпевших, по фразеологии авторов, «ценностное изменение самого человеческого существа» (с. 166), в нашей сельской местности пока что не большинство, и их рассказы в книгу, кажется, не вошли.
Чтобы получить представление о форме и содержании рецензируемой монографии, приведу большую выдержку, в которой мне и встретилось то замечательное прилагательное к заурядному слову «экономика», которое я вынес в заголовок
рецензии: «Хозяйственная жизнь колхоза начала 1990-х была основана на причудливой морально-аморальной экономике, на комбинации совести и бессовестности, на изобретательном, лихом воровстве и угрюмой бережливости и даже скряжничестве, когда речь заходит о мелких тратах на людские нужды - установку вентиляторов, обогревателей и т.п. А в итоге - на тотальном двоедушии, на социально-экономическом оборотничестве. Поэтому мы убеждены, что крестьяне - и неудобный, неуклюжий, и в то же время какой-то непонятный, можно сказать, посторонний класс. Он систематически в стороне, "в сторонке", на обочине магистральных (или объявленных таковыми) социальных процессов. И там ему, судя по всему, удобно и комфортно. Он чужой. Чужой всему: рациональности, демократии, рынку, писаной законности, правилам среднестатистической цивилизованности. Он - хитроватый наблюдатель всего этого внешнего ему мира. И это особое место он хорошо знает и бережёт, уводя от него сторонних наблюдателей, как птица уводит от гнезда озорников. Вот лукавейшие крестьянские рассуждения, записанные нами на Севере России: - Крестьянский народ - бестолковый! Приживётся, так и в аду живёт. Не ищет хорошей жизни. Вот говорят: "Рыба ищет где глубже, а человек - где лучше..." Это - пустая поговорка. Человек живёт, где родился!» (с. 52).
Приведённый отрывок даёт возможность оценить язык, которым написана книга, глубину и точность сделанного обобщения, отношение авторов к форме и содержанию рассуждений респондентов. Книга содержит ещё целый ряд, буквально
* Виноградский В.Г., Виноградская О.Я., Никулин А.М., Фадеева О.П. Крестьянские жизненные практики. Россия, 1991-2012. Саратов: Изд-во Саратовского института РГТЭУ, 2013. 168 с.
россыпь таких обобщений и умозаключений, любое из которых вполне оправдало бы издание полноценного научного труда. Хочется верить, что такие монографии -дело близкого будущего, когда используемый в «Крестьянских практиках» методологический подход прочнее укоренится в наших социально-исторических исследованиях. Собственно говоря, изобилие свежих мыслей, о котором речь, явилось результатом как раз того, что авторы в течение двух десятилетий оттачивали в своём исследовании этот очень нетривиальный методологический подход, который сами они именуют «двойной рефлексивностью».
Невозможно не порадоваться, видя этот метод в действии. Сходные эмоции я испытывал, когда в 1992 г. читал «Моральную экономику» Дж. Скотта1, готовясь к самому первому заседанию теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития»: это был целый конгломерат открытий, разбивавших и уходящие вульгарно-марксистские стереотипы исторического мышления, и -в ещё большей степени - рыночно-либе-ральные стереотипы. А последние, надо отметить, тогда буквально рвались занять святое место государственной идеологии и на какое-то время им это практически удалось. Размышляя над этим на самом семинаре, А.В. Гордон говорил: «Секрет научного долголетия этой работы в том, что, по-моему, Дж. Скотту удалось соединить несоединимое. До него в крестья-новедении выделялось четыре основных подхода... Дж. Скотту, кажется, удалось нечто большее: он создал общую теорию, сумев в ней в какой-то степени соединить все эти подходы»2.
У авторов «Крестьянских практик» несоединимое соединяется уже в самом исследовательском методе. Это сложное сочетание взглядов на проблему с макро-и микроуровней3. «Наблюдения сверху», оперирование экономической и социальной статистикой по регионам позволяют констатировать разнообразие тенденций в аграрном производстве и жизни сельского населения, например, различие тех реальных условий, в которых сегодня оказываются крестьяне севера и средней полосы. Но сведение такой общей информации к ещё более широким обобщениям - по
стране в целом - не может не сопровождаться известным отрывом от реальности, от земли. Что и происходило с нашей общественной наукой во все времена. Авторы предлагают разрешение этого противоречия путём параллельного накопления и систематизации информации «снизу», позволяющей нащупать нечто общее и очень важное, несмотря на региональные различия. «Такого рода методологический подход, - пишут они, - даёт великолепную возможность уловить и понять систему микроизменений, а также их процесс, их темп, их детали, степень их возможной стремительности и необратимости и, равным образом, их временные "откаты", их торможения и холостые ходы, - то есть всё то, что "сверху" незаметно и поэтому якобы неважно» (с. 42).
Меня не перестаёт волновать вопрос: многочисленные поколения реформаторов полагали и полагают, что всё это неважно из-за того, что в противном случае пострадают чистота и стройность их теорий? Или же наоборот: они лишь делали вид, что стройность и логичность теории обеспечит эффективность реформ на практике, заведомо зная, что жизнь преобразует их намерения и посулы до неузнаваемости, но желая извлечь сиюминутную корыстную выгоду? «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Но добросовестно ли мы всё время забываем про овраги в погоне за гладкостью бумажной версии нашей истории? Памятуя о том, как в своё время сформулировал ту же мысль B.C. Черномырдин, можно и пожёстче поставить этот вопрос: действительно ли хотим, как лучше, или лишь делаем вид, заведомо зная, что получится как всегда?
С такой меркой можно подойти к крестьянской реформе 1861 г. Тогда станет лучше видно, что, может быть, и не стоило так освобождать крестьян, запрограммировав тем самым революционные события XX в.4 Подобный же взгляд возможен и на Столыпинскую аграрную реформу. В советской историографии её провал объяснялся половинчатостью и пропомещичь-им характером. За последние четверть века создана целая историография, которую знающие люди иронически именуют «столыпинианой»5. Согласно ей, реформа, напротив, блестяще продемонстрировала
преимущества частной собственности на землю.
Анализируя впечатляющую статистику «аграрных беспорядков», которые развернулись в связи с осуществлением столыпинского земельного законодательства, П.Н. Зырянов образно писал, что эта статистика «показывает нам лишь видимую, измеряемую часть тех рифов, на которые напоролся столыпинский корабль. Рифы не казались высокими и прочными. Столыпин же и его окружение были решительными, но малоискусными лоцманами. Они плохо представляли себе то, что было скрыто под поверхностью народной жизни. И им не удалось "протаранить" толщу крестьянства, чтобы окончательно навязать стране путь развития, выгодный горстке помещиков, но обрекающий основную часть народа на долгие годы нищеты и голодовок»6.
Параллель между теми событиями и аграрным реформированием 1990-х гг. просматривается очень отчётливо. Об этом ещё в июне 1992 г. в ходе дискуссии по книге Т. Шанина «Определяя крестьянство» прямо говорил Зырянов: «Что касается в целом современной ситуации в деревне, то аграрная реформа, которая сейчас вырисовывается, представляется мне какой-то скверной пародией на столыпинскую реформу, и поэтому столь нервно воспринимается всякая критика Столыпина и его аграрных преобразований. Мы никуда не денем тех людей, что живут сегодня в деревне, и фермеров из Америки себе не выпишем. Поэтому, на мой взгляд, нашим реформаторам надо обратить самое пристальное внимание на приусадебное хозяйство, производительность в котором всегда была на порядок выше, чем в колхозно-совхозном произ-водстве»7. На том же заседании теоретического семинара Ю.Г. Александров высказал мысль, созвучную главной теме «Крестьянских жизненных практик»: «Как бы ни была привержена часть нашего аграрного населения колхозам и совхозам, сколько бы ни утверждали консервативные политики, что колхозы и совхозы накормят страну, эти структуры обречены на какое-то перерождение. Но если иметь в виду, что значительная часть нашего аграрного населения десятилетиями привыкла использовать для личных нужд ресур-
сы колхозов и совхозов нелегально и даже криминально, то, наверное, заслуживает серьёзной проработки идея о том, что современная реформа должна переместить акцент на подсобное крестьянское хозяйство с тем, чтобы бывший колхоз в условиях рыночного хозяйства превратился в систему снабжения и обслуживания, но осуществляемого легально»8.
Логично и вызывающе. Вызов состоял в том, что крестьянское воровство в крупном хозяйстве, хоть оно и составляло важнейший фактор аграрной эволюции повсеместно и во все времена, н
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.