КУЛЬТУРА
Е.Б.Павлова
Номос Бразилии
В статье делается попытка раскрыть специфику соотношений разных социальных групп бразильского общества на примере карнавала как «чрезвычайного положения» по КШмитту. Особое внимание уделено становлению музыки «самба» — признанному символу Бразилии.
Ключевые слова: номос, Бразилия, карнавал, самба, Шмитт, «чрезвычайное положение».
Что для нас сегодня Бразилия? Это, прежде всего, крупнейшее государство в Латинской Америке, динамично развивающийся экономический гигант, один из лидеров региона, наш партнер по BRICS. Однако все эти коннотации не затрагивают одной из самых интересных характеристик страны, ее особой социальной структуры, которая дает возможность существовать и достаточно стабильно развиваться государству, в котором социальная дифференциация уже давно перешла все мыслимые пределы. В Бразилии идеи об экономическом росте благополучно сочетаются с наличием фавел, одновременно провозглашается отсутствие расовой дискриминации и практически официально празднуется «Национальный день черного самосознания». Наконец, это страна, где есть два праздника национального единства, — официальный «День Родины» и неофициальный «Дни
бразильского карнавала». В одной статье невозможно затронуть все линии формирования социальной системы страны, поэтому мы остановимся лишь на идее музыки как коммуникационной системе и бразильском Карнавале как особом событии, «чрезвычайном положении» в терминах немецкого философа Карла Шмитта (1888—1985), позволяющим поддерживать особый социальный порядок, характерный лишь для бразильского общества.
В заглавие статьи мы вынесли термин «номос», не пользующийся сейчас особой популярностью, однако представляется, что, говоря о специфике развития Бразилии, именно понятие «номоса» лучше все отразит всю сложность изучаемой проблемы. Так как только в рамках данного понятия мы можем одновременно объединить проблему колониального и особого социального наследия. «Это слово, — как
Елена Борисовна Павлова — кандидат политических наук, доцент СПбГУ
(pavlova@mail. sir.edu).
пишет Шмитт в своей важнейшей работе «Номос Земли», — лучше всего подходит для осознания нами основополагающего процесса, который объединяет в себе порядок и локализацию», где остается ощутимой связь номоса с захватом земли. «Номос, — продолжает Шмитт, — это тот непосредственный образ, который делает пространственно зримым политический и социальный порядок того или иного народа, ...это мера, в соответствии с определенным порядком делящая поверхность Земли и ее локализующая, а также заданная этой мерой форма политического, социального и религиозного порядка»1. Именно такой подход, в рамках идеи номоса, на наш взгляд, позволяет лучше осознать ту сложную модель общества, которая сложилась и продолжает складываться в Бразилии, ведь захват земли, или колонизация по-прежнему остается одной из важных осей социальной структуры Бразилии. Не зря в годовщину празднования 500-летия Бразилии появилось индейское движение «Хотим другие 500 лет».
Специфика именно бразильской социальной структуры, даже рядом с соседями по континенту, состоит, безусловно, в наличии трех уровней в социальной модели. Если в испанских колониях все выстраивалось по четкой схеме «колонизаторы — колонизируемые», то бразильская ситуация всегда осложнялась наличием третьей стороны — рабов, вывезенных из португальской Африки, и те почти 70 лет, которые прошли с момента объявления независимости Бразилии до отмены рабства оказали существенное влияние на но-мос страны, поскольку наиболее угнетенная часть населения не являлась автохтонной, соответственно принадлежала скорее к колонизаторам, нежели к колонизируемым, и не имела права на земли. Разумеется, доминирование белых колонизаторов не ставилось под сомнение, но группа угнетенных в Бразилии не ограничивалась индейцами:
африканцы, привезенные португальцами из других колоний, были еще ниже по социальной лестнице нежели представители индейских племен. Таким образом, в отличии от других государств Латинской Америки, в Бразилии сформировалась трехступенчатая социальная система, и соответственно процессы деколонизации, которые проходили в Бразилии примерно в те же годы, что и в соседних странах, развивались по иной схеме. Освобождение от европейских метрополий, идея деколонизации, которая до сих пор является одной из осевых в политическом дискурсе других латиноамериканских странах, например, в Боливии2, в Бразилии практически сразу отошла на второй план. Произошло определенное вымещение колониального дискурса расовым, где оппозицию колонизаторы/колонизируемые заменило противопоставление хозяева/рабы, а впоследствии белые/черные. Особенно ярко эта проблема проявилась в конце XIX в., когда практически одновременно было отменено рабство и была провозглашена республика, а вопрос расовой дискриминации стал центральным в сложной системе бразильской социальной иерархии3. Проблемы расизма практически сразу оказались ключевой темой как для политиков, так и для ученых того времени, что привело к интереснейшим идеям о происхождении и траекториях развития бразильского общества. Необходимость научно опровергнуть идеи о расовом превосходстве, получившие широкое распространение благодаря работам таких исследователей, как Жозеф де Гобино (1816—1882) или Густав Ле Бон (1841—1931), привела к расцвету бразильской политической антропологии, где мысль о постепенном «обелении» соседствовала с идеей особой «сердечности» бразильцев4. Однако до сих пор правящие круги предпринимают постоянные усилия в ходе решения проблемы расовой дис-
криминации. И хотя ни для кого не секрет, что именно Бразилия считается страной, достигшей наибольших успехов в борьбе с расизмом, нужно понимать, что эти успехи сопряжены с постоянной работой в этом направлении. Ведь любое даже малейшее отступление от курса на равенство всех рас, или же новый ракурс научных изысканий может вызвать дестабилизацию общества. Как пример, мы можем вспомнить недавний конфликт, связанный с попыткой разобраться в расовом составе страны на генетическом уровне.
В 2000 г. в свет вышла работа «Молекулярный портрет Бразилии»5, где авторы при помощи естественнонаучных методов доказывают, что цвет кожи в Бразилии не является показателем отсутствия африканских предков, поскольку смешение кровей, имеющее место в последние 500 лет, привела к метисации как основному фенотипу. Таким образом, идея социологической или исторической расы, выдвинутая бразильским литературным критиком, философом и политиком Сильвио Ро-меро (1851—1914) еще в начале XX в.6, сегодня доказывается уже естественнонаучными методами. Публикация вызвала серьезные недовольства, несмотря на заверения авторов, что все это делается не для доказательств расового превосходства, а наоборот, для укрепления идей единства бразильцев.
Однако вернемся к провозглашению республики в конце XIX в., которое поставило серьезную проблему перед бразильскими политиками. Ведь на тот период бразильская империя представляла собой достаточно разрозненный конгломерат капитаний, объединенных лишь идеей империи и короны , и проблема национальной унификации стояла особо остро. Первый вопрос, который задали себе бразильские политики и ученые, касался скорее проблемы идентичности. Кто такой бразилец? Уже тогда было очевидно, что идея ин-
Участницы карнавала в Рио-де-Жанейро
дейского автохтонного населения не может претендовать на ведущую роль, обращение же к европейским корням (особой популярностью в начале XX в. было обращение к французской Бель Эпок) как к очагу цивилизации не соответствовало идее дальнейшего формирования бразильской государственности, поскольку это нарушало бы курс на независимость от европейских стран. Оставался третий путь, который и выбрала Бразилия, — заявить о метисации и метисах как об особом пути развития бразильского общества, а все то, что хоть как-то могло ассоциироваться с метисами, по определению стало приобретать символизм национального единства. Уже в конце XIX в. одной из главных ассоциаций, связанных с метисами и мулатами, была музыка. Бродячие артисты и музыканты соединяли разрозненные капитании, являлись посредниками одновременно между разными социальными слоями и культурами. Именно это срединное положение и послужило основной для восприятия сам-
бы как одновременно музыки метисов и музыки бедных8 Сам мотив самбы прошел довольно длинный путь, впитав в себя и португальские фаду, и композиции бразильской модиньи, и ритмы ангольского лунду, однако оригинальность звучания давала здесь возможность говорить о новой музыке, постепенно возникшей в Бразилии, примерно так, как бразильцы говорят о себе как о новой расе, социологической расе, образовавшейся в результате смешения кровей. Но говорить о самбе как об отдельном музыкальном направлении стали далеко не с первых дней завоевания Бразилии. Ведь по сути дела этот танец, рассматриваемый как истинно бразильская музыка, реально сформировался только через 400 лет после открытия Бразилии. В заключение к своей монографии «Тайна самбы», ставшей уже классикой бразильской политической антропологии, Эрмано Вианна пишет: «Как любой процесс конструирования национальной идентичности изобретение бразильскости ведет к обозначению чистыми или аутентичными тех объектов, которые являются предметом долгой дискуссии. Аутентичное, добавляет автор, это всегда нечто искусственное, которое, чтобы приобрести нужный символизм, нуждается в коннотациях естественности и формуле «так было всегда»9. Вопрос, конечно, не в навязывании той или иной символики, скорее здесь подчеркивается важность музыки как наиболее доступной схемы коммуникации и сближения разных этнических и социальных групп Бразилии. Нужно отметить, что эта культурная практика сближения через музыку весьма прижилась в Бразилии и впоследствии отразилась в социальных составляющих: и в «босса нова», и в «африканском регги», и в «тропикализме»10 Примерно в 1930-х годах самба уже стала символом Бразилии, причем символом как на внутреннем уровне, так на уровне международном, и немалую роль здесь сыграли и распр
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.