Н. А. КОЖЕВНИКОВА, Л. Л. ШЕСТАКОВА
Москва
Образный строй лирики Евгения Боратынского
Образный строй лирики Евгения Боратынского1 отличают единство и цельность. Это ясно прослеживается при сравнении трех прижизненных собраний стихотворений — 1827, 1835 и 1842 гг., ирсдсташшющих собой «три попытки воплотить единый в своих основах замысел»2.
Отношения между этими поэтическими книгами своеобразны. Сборник 1827 г. «Стихотворения Евгения Баратынского» включен в сборник с тем же названием 1835 г. При этом в обеих книгах хронологический принцип расположения стихов не соблюдается, а композиция стихов не совпадает. Стихотворения, написанные после 1827 г., не примыкают к более ранним, а перемежаются с ними. В отличие от первых двух книг, в сборнике 1842 г. «Сумерки» стихи расположены в хронологическом порядке.
Сборник 1827 г. состоит из пяти разделов — в соответствии с жанрами стихотворений. Три раздела имеют название «Элегии», четвертый («Смесь») включает эпиграммы, пятый — послания. В первом разделе сосредоточены философские стихи: «Финляндия», «Водопад», «Истина», «Могила», «Рим», «Родина», «Две доли», «Буря», вслед за ними идут произведения личного характера. При этом стихотворения, как правило, имеют заглавия. Кроме приведенных, это — «Уныние», «Разуверение», «Оправдание» и др., обнаруживающие такую важную особенность словоупотребления Боратынского, как приверженность к отвлеченным понятиям.
В сборнике 1835 г. заглавия по боль-
1 Из двух распрос траненных написаний фамилии поэта в последнее время более употребительно то, которому следовал сам поэт: через о. Его мы и будем придерживаться. В отсылках же к цитируемым изданиям сохраняется вариант, который был принят при публикации работ.
: Ф р и з м а н Л. Г. Поэт и его книги // Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. — М., 1982. - С. 508.
шей части отсутствуют, нет и членения на разделы. Принцип расположения стихотворений, более или менее ясный в раннем сборнике, утрачивает определенность. Иногда тексты компонуются так, что становится очевидным тот «резкий разлад» выраженных в них настроений, о котором писал В. Я. Брюсов*: начало одного стихотворения противостоит концу предшествующего.
Образный строй стихов Боратынского, связанных темами счастья, страдания, смерти, судьбы, души и т. д., опирается на поэтическую традицию"'. Это прежде всего касается общих представлений о поэтическом творчестве и жизни. Многие образные параллели, такие, как жизнь — путь, жизнь— сон, жизнь— цветенье, увядание, сев, жатва и т. п., имеют сквозной характер, объединяя и отдельные стихотворения, и книги Боратынского; имеют они и свою историю, видоизменяясь и усложняясь от стихотворения к стихотворению. Исходная точка в их развитии — некоторая устойчивая формула, пути же этого развития различны.
Основные характеристики поэта, связывающие стихи разных лет и разные сборники. — это наименования поэт, певец (также песнопевец), пиит (наиболее частотные среди них — слово поэт и лексический поэтизм певец). Они относятся и к самому Боратынскому:
В свои расселины вы приняли певца, Граниты финские, граниты вековые... («Финляндия»); И я, певец утех... («Послание к б<арону> Дельвигу»); Где, позабыт молвой гремучей, Но всё душой пиит, Своею музою летучей Он не был позабыт! («Отъезд»),
} См.: Брюсов В. Я. Мировоззрение Баратынского // Собр. соч.: В 7 т. - М„ 1975. - Т. 6. - С. 35.
4 Наблюдения над этим см. в работе: Кожевникова Н. А. Тропы в стихах Е. А. Боратынского // Венок Боратынскому. — Мичуринск. 1994. — С. 125-126.
и к другим поэтам:
О Душенькии поэт, прими мои стихи; ...Где благоденствуют отжившие поэты; новейшие поэты Не улыбаются в творениях своих <...> Жуковский виноват: он первый между нами Вошел в содружество с германскими певцами. («Богдановичу'»).
Наименование поэт имеет и перифрастические обозначения, большинство которых носит традиционный характер и формируется на основе мифологических слов-символов (Аполлон — Феб, музы, аониды и др.):
Но где порою, житель неба. Наперекор судьбе. Не изменил, питомец Феба, Ни музам, ни себе. («Отъезд»); Гам погребет питомец Аполлона Свои мечты, свой бесполезный дар! («Последний поэт»).
Новую — шутливую, ироническую — окраску придает таким сочетаниям введение в них слов с семантикой беззаботности, легкомыслия, единиц с разговорной окраской: любимец аонид, беспечные музы, беспечный питомец муз. Такой прием обновления звучания можно встретить и в других традиционно-поэтических сочетаниях, связанных с темой поэтического творчества.
Образу певца в стихотворениях Боратынского, как и других поэтов пушкинской поры, соответствует глагол петь (в значениях «восхвалять стихами», «творить, сочинять»). Одноко-ренные лексемы певец, петь, воспевать характеризуются в лирике Боратынского особой устойчивостью. Поэт обращается к ним и в ранних, и в зрелых стихах. Ср. из ранних (1820-е годы):
Родные небеса! незвучный голос мой В стихах задумчивых вас пел в стране чужой... («Родина»); Там жив гы, Дельвиг! там за чашей Еще со мною шутишь ты, Поешь веселье дружбы нашей И сердца юные мечты. («Мой Элизий»).
Из зрелых стихов показательно стихотворение «Последний поэт» (1835). Тема поэзии, заданная самим названием стихотворения, раскрывается с использованием этих и иных наименований:
Исчезнули при свете иросвешенья По-уши ребяческие сны <...> Нежданный сын последних сил природы, Возник поэт: идет он и поет... // Воспевает, простодушный, Он любовь и красоту <...> Поклонникам Урании холодной Поет, увы! он благодать страстей <...> Оно [море] шумит перед скалой Левкада. На ней певец, мятежной думы полн, Стоит...
Лира, свире.1ь, цевница, струны — символические обозначения поэтического творчества, также проходящие через всю лирику Боратынского. Они используются как самостоятельные обозначения и в составе перифраз:
Он с лирой между вас. <...> Я не для них бренчу незвонкими струнами. («Финляндия»); Дня них безвестный век, для них свирель и струны. («Родина»).
В рамках одного произведения у Боратынского сосуществуют перифразы со сходным значением. См., например, строки из позднего стихотворения «На посев леса» (1842?):
Ответа нет! Отвергнул струны я! <...> И пусть! Простяся с лирою моей, Я верую: ее заменят эти, Поэзии таинственных скорбей Могучие и сумрачные дети.
Многочисленные перифрастические сочетания, обозначающие поэзию, поэтическое творчество, поэтическое вдохновение, образуют слова-символы Парнас, Пинд, Геликон, Кастальский ключ, Пегас, Аполлон (Феб), музы, каме-ны и т. п.
Некоторые стихотворения насыщены подобными обозначениями. В послании «Дельвиг>'» («Так, любезный мой Гораций...», 1819 <1826>) встречаются сочетания со словами: Пинд, музы, камены, аониды, лира, сви/кль. Здесь и традиционно-поэтические перифразы: любимец аонид, и сочетания, характеризующиеся новизной состава и звучания (в них нашли прямой отклик обстоятельства жизни поэта):
Но теперь я муз и граций
Променял на вахтпарад <...>
Мне ли думать о куплетах?
За свирель... а тут беды!
Марс, затянутый в штиблетах,
Обегает уж ряды <.„>
Вам, свободные пииты,
Петь, любить; меня же вряд
Иль камены, иль хариты
В карауле навестят.
Стихотворение «Чтоб очаровывать сердца...» (1821?) также строится на сочетаниях со словами: Парнас, Пинд, Аполлон, Феб, Геликон, цевница, муза (музы, богини песней), лира. В стихотворении «Муза» (1829) образ музы приобретает личный характер: Не ослеплен я музою моею. В контексте творчества Боратынского муза поэта с ее «лица необщим выраженьем» противостоит музе подражателей.
Стихотворения связывает и повторяющаяся самохарактеристика поэта, склонного, как известно, к умалению своего таланта. В стихотворении «Г<неди>чу» (1823) Боратынский пишет: я беден дарованьем; затем эпитет заменяется другим, в котором семантика скудости, недостаточности усилена: А я, владеющий убогим дарованьем... («Богдановичу», 1824). Слово дарованье вытесняется позднее од-нокоренным: Мой дар убог, и голос мой не громок (1828). Просматривается связь этих слов и сочетаний с самохарактеристикой, данной не только в стихотворении «Я безрассуден — и не диво!..» (Как здравым смыслом я убог!), но также в строках на финскую тему: Мой неискусный карандаш Набросил вид суровый ваш, Скалы Финляндии печальной.
В философской лирике Боратынского к важнейшим относятся мотивы преходящести всего земного, необратимости движения времени. Мысль, которую поэт облек в формулу «все проходит», в нескольких стихотворениях выражена прямо:
Но всё проходит. Остываю Я и к гармонии стихов... («Бывало, отрок, звонким кликом...»); Наслаждайтесь: все проходит!
Кроме того, она передается метафорически, с повтором некоторых образов:
О, всё своей чредой исчезнет в бездне лет... («Финляндия»); Равно исчезнут в бездне лет И годы шумные побед, И миг незнаемый забавы! Всех смертных ждет судьба одна: Всех чередом поглотит Лета... («Добрый совет»).
Необратимость в движении времени передается с помощью различных слов семантического поля «время» — мгновенье, миг, час, день, год, век, причем в отдельных строках наблюдается сгущение таких слов: В заботе сладост-но-туманной Не час, не день, не год уйдет («Скульптор»). Часто движение времени — это его полет, обозначаемый глаголом лететь и большим кругом однокоренных с ним слов. В одном из первых стихотворений Боратынского «Женщине пожилой, но все еще прекрасной» (1818?) речь идет о седом летуне, который Ланитных роз не похищает. Образы этого стихотворения получают продолжение в «Весне» (1820) (Часы крылатые мелькают <...> И, мнится, мимо пролетают) и ведут к обобщающему заключению в стихотворении «На смерть Гёте» (1832):
Творец ограничил летучий наш век, И нас за .могильной доскою.
За миром явлений не ждет ничего:
Творца оправдает могила его.
Идею полета развивают и другие языковые средства: сочетания с эпитетом крылатый и метафорой крылья, имеющие мифологическое происхождение. Они включают слова не только семантического поля «время», но также — «мысль» (Крылатою мыслью он мир облетел. — «На смерть Гёте»), «дух» (Освобожусь воображеньем И крылья духа подыму. — «Когда исчезнет омрач
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.