О жизни и философии. Беседа Б. И. Пружинина с В. А. Лекторским
On Life and Philosophy. Interview with Vladislav Lektorsky by Boris Pruzhinin
Пружинин Б.И.: Владислав Александрович, как Вы пришли в философию? Не возникало ли желание уйти из этой области в какую-нибудь иную, менее беспокойную сферу?
Лекторский В.А.: На первый взгляд все в нашей жизни возникает из случайного сочетания каких-то событий. Любая жизнь могла сложиться иначе, чем это имело место. Но случайности случайностям рознь. Когда нечто возникло, сложилось, то дальнейшие жизненные перипетии определяются уже не только внешними факторами, но и некоей внутренней траекторией, тем, что психологи называют "жизненным путем" (нужно только иметь в виду, что у разных людей эта внутренняя траектория будет выражена в очень разной степени). Оглядываясь на свою жизнь, я хорошо понимаю, что мог бы и не стать философом.
Пружинин: А вот как дома-то отнеслись к Вашему выбору? Что родители ответили, когда Вы сказали им, что пойдете на философию?
Лекторский: Родители как-то особо не отговаривали, хотя выразили некоторое недоумение. Я в 1950 г. на философский факультет поступал, а родители у меня были люди, умудренные опытом советской жизни. Они помнили, как незадолго до этого, в сорок седьмом году, поносили Г.Ф. Александрова за книгу по истории философии (так называемая философская дискуссия). И они говорили: "Куда-то ты не туда пошел, какой-то путь ты выбираешь непростой. Уж очень это тяжело - быть философом". Но не более того.
Большое влияние на меня оказало общение с моим другом Генрихом Батищевым, для которого не было никаких колебаний в выборе именно философского факультета (его отец тоже был философом). Примерно в девятом классе он меня огорошил вопросом: «А ты читал "Анти-Дюринга"?» - «Слушай, Генрих, какой "Анти-Дюринг"?» - «Нельзя быть культурным человеком, не читая "Анти-Дюринга"!» Я как-то сначала ошалел, а потом взял "Анти-Дюринга", почитал что-то, не понял ничего. Но вот в это же время я прочитал книгу "Эволюция физики" А. Эйнштейна и Л. Инфельда. Это блестящая работа. В ней хоть и идет речь о физике, но в центре - именно философские сюжеты: что такое пространство, время, причинность и т.д. Эта книга на меня произвела сильное впечатление, и я понял (а я интересовался и физикой, и математикой, и историей - очень разными предметами), что есть единственная дисциплина, которая объединяет мои разные интересы и дает понимание и того и другого. Потом еще Л. Толстого начитался: в "Войне и мире" у него своя философия истории, Достоевский увлек, а он-то, конечно, писатель сугубо философский.
Писарева я читал в девятом классе. Сейчас его никто не помнит, а в то время (1948 г.) он на меня сильное впечатление произвел. У него интересные, я бы сказал яркие, статьи об образовании и науке. Они, конечно, в смысле философском не очень глубокие, но живые и выводящие на философскую тематику. И я понял, что философия - это и есть то, что будет мне интересно. А до этого хотел быть историком. Ходил на исторический факультет МГУ, на "день открытых дверей", это было за полгода до поступления на философский. Уже принял твердое решение: поступать на исторический факультет. Историю у нас преподавала Вера Дмитриевна Сказкина, жена известного историка академика С.Д. Сказкина. Она великолепно историю преподавала. И когда я ей сказал, что хочу быть историком, то была очень довольна: "Вот, наконец! Правильно! Идите туда!" Так что я почти что решил быть историком. Но потом передумал. Конечно, я плохо тогда представлял, что такое философия, а особенно наша философия тех лет. Так что в какой-то мере это был прыжок с закрытыми глазами.
Пружинин: А выбор гносеологии - это уже потом?
Лекторский: Ну, это уже потом. Поступив на факультет в 1950 г. (расцвет сталинизма), я через некоторое время понял, что философия - это все же не то, что я предполагал. Там никакой гносеологии в современном смысле не было. Не могу сказать, что у меня сразу же возникли мысли об уходе из философии. Хотя некоторые лекции и дискуссии вызывали недоумение и даже оторопь. Были, конечно, лекции, семинары по теории познания, но это было очень неинтересно. В основном мы изучали "Материализм и эмпириокритицизм" В.И. Ленина. Скучнейшую работу. Читал курс лекций Ф.И. Георгиев.
Пружинин: Я помню, да.
Лекторский: Помню, как мы изучали на семинарах "Материализм и эмпириокритицизм". Наш преподаватель каждый раз опаздывал на полчаса на занятия, а когда приходил, говорил так: "Ребята, вот в вашей группе есть студент Юрий Иванов (он был старше нас лет на шесть, до поступления на факультет работал инструктором обкома партии, человек, поднаторевший в марксизме-ленинизме) - он пусть занятия проведет, а я в это время газету почитаю". Преподаватель сидел, читал газету. А Юра Иванов рассказывал нам, как нужно понимать ленинскую работу. Это энтузиазма не вызывало. Когда курсовые работы начались, я на втором-третьем курсе писал что-то на истматовские сюжеты (сейчас не помню, что именно). Большинство лекций были не очень интересными. Но были и блестящие преподаватели: лекции по психологии П.Я. Гальперина были событием. Много хороших лекций было по истории западной философии, по политической экономии капитализма (Г. Мансилья) и др.
Ситуация на факультете стала радикально меняться со второй половины 1953 года. В сентябре защитил кандидатскую диссертацию Эвальд Васильевич Ильенков. Представьте себе: только что умер Сталин. А в кандидатской диссертации Ильенкова уже содержались те идеи, которые он потом всю жизнь развивал и за которые его всю жизнь ругали и обвиняли в отходе от марксизма. Вот тут я уже понял, что истматом заниматься - нелепая вещь, но о том, что я буду заниматься теорией познания, я тогда не думал. В то время мне казалось, что интереснее всего заниматься историей философии. Это было нечто более живое, какие-то были историко-философские сюжеты, которые можно разрабатывать. И вот появился Ильенков, защитил диссертацию по диалектике абстрактного и конкретного в "Капитале" Маркса. А потом стал читать нам лекции, вести спецсеминар по "Капиталу". Я внимательно прочитал его кандидатскую диссертацию и стал старостой его семинара (1953-1954 гг.). Первоначально идеи Ильенкова вызывали у меня резкое отторжение. Ибо это было настолько непривычно и противоречило всему тому, чему нас учили, казалось, что это противоречит и здравому смыслу. Ну, например, сама идея восхождения от абстрактного к конкретному. Выходит, что вначале существует абстрактное, а конкретное появляется в конце познавательного процесса. Но мы же знаем, что познание начинается с опыта. А он именно конкретен. Абстракции же возникают позже. И вот Ильенков все эти общепринятые идеи опрокидывал.
Конечно, все это нас, студентов, будоражило. И мы все страстно это обсуждали, у нас были горячие дискуссии. И постепенно я ильенковскими идеями проникся, стал сторонником Ильенкова. А потом, через год, Ильенков с Коровиковым (Валентин Иванович Коровиков вел у нас семинарские занятия по истории философии и тоже пользовался популярностью у студентов) написали "Тезисы о предмете философии". Они оба работали на кафедре истории западной философии, которой руководил Теодор Ильич Ойзерман. И вот в 1954 г. собирается Ученый совет философского факультета МГУ для обсуждения тезисов Ильенкова и Коровикова. И тут такое началось! Почти все обрушились на авторов крамольных тезисов. А это была, конечно, крамола. Еще бы! Утверждать (и это в 1954 году!), что предмет философии - это теория познания, гносеология! А я, как уже говорил, проникся к этому времени идеями Ильенкова. Но я был наивнейшим человеком и еще не понимал, в каком обществе живу. Я выступил на заседании Ученого совета с защитой тезисов. Вообще авторов тезисов защищали очень немногие. Я помню, что среди защитников был А.А. Зиновьев (тогда аспирант кафедры логики философского факультета), П.В. Копнин (он был докторантом Института философии АН СССР), А.С. Арсеньев (научный сотрудник того же Института). В основном же участники обсуждения громили Ильенкова и Коровикова. Их просто сминали, давили. Полгода спустя какой-то преподаватель факультета, товарищ бдительный, написал письмо в ЦК КПСС о том, что на факультете бродит крамола, два преподавателя - Ильенков и Коровиков - смущают неокрепшие студенческие умы, преподносят им ревизионистские и антимарксистские идеи, вербуют своих сторонников среди студентов. И примером того, как они преуспели в этой деятельности, называлась моя фамилия. Через несколько месяцев нагрянула комиссия из ЦК КПСС по расследованию ситуации на философском факультете МГУ, члены комиссии все это изучали - расследовали, и потом было принято закрытое постановление ЦК о факультете. Впоследствии я узнал, что в этом постановлении меня указали в качестве попавшего под влияние вредных идей. Я тогда не знал об этом постановлении и не мог понять, почему вдруг ко мне изменилось отношение руководства факультета. Я хорошо учился, у меня были одни пятерки, я был рекомендован в аспирантуру. И вдруг в начале 1955 г. выясняется, что из всего нашего курса берут в аспирантуру только трех человек (продемонстрировавших свою политическую зрелость).
Наш курс объявили зараженным ревизионизмом. Но и в целом обстановка на факультете была признана тревожной курирующими нас товарищами из партийных инстанций. Ибо в это время на факультете происходили и другие события.
В марте 1955 г., когда я кончал факультет, состоялся Пленум ЦК КПСС, где Г.М. Маленков был снят с должности Предсовмина, ему, кажется, был объявлен партийный выговор. Н.С. Хрущев разоблачил Маленкова как человека, который не по тому пути вел страну, не понимал взаимоотношения первого и второго подразделения в экономике. По этому поводу на факультете было закрытое партсобрание. Я не был тогда членом партии и не знал о том, что там происходило, но потом об этом узнал. Оказывается, несколько человек с нашего факультета выступили с заявлениями о том, что не понимают, почему сняли Маленкова постановлением ЦК КПСС. 1955 год! А там был секретарь райкома партии. "Ах, вы не пони
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.