Н. А. НИКОЛИНА
Москва
Образ «Я» в повести А. Белого «Котик Летаев»
В 1917—1918 гг. была опубликована «симфоническая» повесть Андрея Белого «Котик Летаев», которую С. Есенин назвал «гениальнейши.у произведением нашего времени»1. По словам поэта, в нем А. Белый «зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей»2. «Котик Летаев», с одной стороны, автобиографическая (точнее автопсихологическая) повесть, воскрешающая воспоминания о прошлом и воссоздающая мир детских переживаний, с другой — произведение, центральная тема которого — становление «самосознающей» души, познание себя в мире через пробуждение «памяти о
1 Есенин С. Собр.соч.: Вбт. - М., 1979. —
Т. 5.-С. 161.
1 Там же.-С. 161.
памяти». Не случайно повесть открывается эпиграфом, развивающим тему прапамяти, неточной цитатой из романа Л. Н. Толстого «Война и мир»:
— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шепотом... — что когда вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь, до того довспомина-ешься, что помнишь то, что было еще прежде* чем я была на свстс3.
«Котик Летаев» — уникальное в мировой литературе произведение, в котором воскрешается детское мировиде-ние, наделяемое автором прапамятью. В структуре повествования, как и в других автобиографических произведсни-
3 Цит. по изд.: Белый А. Собр. соч. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. — М., 1997.
58
ях, взаимодействуют две точки зрения: ребенка и взрослого, однако здесь история самопознания последовательно строится как своеобразное путешествие не только в глубины памяти, но и в глубины человеческого «Я»: «Описание моего путешествия в «Я», — писал А. Белый, — описание путешествия нового Колумба на Солнце»4.
«Я» рисуется в повести как пространство — вместилище разных ощущений и состояний, разных ипостасей «Я» (см., например, авторскую метафору: ощущения, отбежавшие в «Я»). В тексте лексико-грамматическими и графическими средствами подчеркивается множественность, неодномерность «я», б результате местоимение я регулярно подвергается субстантивации и приобретает многозначность. В тексте повести различаются разные его употребления и написания: я (со строчной буквы), «Я» (с прописной и в кавычках), «я» (со строчной и в кавычках).
Местоимение я употребляется для указания на субъект речи в авторском настоящем и субъект действия (состояния) в изображаемом прошлом — детстве повествователя; ср.:
Я стою здесь, в горах: так же я стоял среди гор, убежав от людей; Я смирно садился на креслице: мне подумать на креслице.
«Я» выступает в тексте повести как субстантиват. По определению самого Андрея Белого, «"Я" ни внешне, ни внутренне, ни субъект, ни объект... Оно есть... осознание мира сознания, как единственно автономного, поднимает проблему Само-со-знания, как сознания собственно, поднимающегося над первичною данностью»*. «Я» — знак «самосознающей души» и «интуиции сознания». Кроме того, «Я» в тексте повести приобретает еще один дополнительный символический смысл — это «Я», слитое с Христом: «...жест надбровных дуг ведом нам; это жест окрыленного «Я», вставшего из гробовой по-
4 Цит. по кн.: Долгополое Л. Андрей Белый и его роман «Петербург». — Л., 1988. —
С. 360.
'Белый А. Душа самосознающая. — М., 1999. -С. 16.
крышки, пешеры, чтобы некогда вознестись»6.
В отличие от «Я» «я» (со строчной буквы) служит знаком только пробуждающейся индивидуальности, оно также употребляется в тексте как субстантивированное слово; ср.:
Черная мировая дыра — мое темя; «я» в него опускаюсь: не сошел еще — мучаюсь; распространенный по космосу, я ужасно сжимаюсь; переживаю я погружение себя в тело...
В процессе самосознания «я» достигает, по логике А. Белого, «самознания» и приближается к интуитивному слиянию с миром. Неслучайно последняя глава повести называется «Гностик». Самосознание включает готовность к жертве и сближает повествователя с Иисусом Христом: образом распятия заканчивается произведение. Ср.:
О распятии на кресте уже слышал от папы
я.
Жду его [финал последней главы].
...Буду разъятый в себе, с пригвожденным, разорванным телом, душою... Во Христе умираем, чтоб в Духе воскреснуть [Эпилог].
Обретение «Я», таким образом, рассматривается как «точка пересечения мира и личности, человека и Бога»7.
Многомерность, семантическая множественность «я» подчеркиваются в тексте повести оппозициями «я» — «не-я», «Яр— «не-Я», я — тело; ср.:
...не было разделения на «Я» и «не-Я», не было ни пространства, ни "времени...; «я» — «не-Я»; все. что было мне мною когда-то. — теперь —
безголовое, проседает во мрак; голова провалилась...
Для текста повести характерно расширение сочетаемости форм местоимения (и субстантивата) я, прежде всего формы дательного падежа, которая не только выступает здесь в значении адресата, но и выражает значения личностной направленности действия, предназначения, а также значение принадлежности. Мир в «Котике Лстаеве» ри-
6 А в с р и н Б. Дар Мнемозины. — СПб.. 2003. - С. 144.
'Белый А. Душа самосознаюшая. — С. 535.
суется как Вселенная, с одной стороны, сосредоточенная вокруг «Я», замкнутая на нем; с другой, сохраняющая активность при пассивном субъекте; ср.:
Правилом пережитий мне встала тут — нянюшка Александра...; Повествует мне ветер в трубе: о летающем космосе; И окнами, как глазами, без слов отвечают мне стены; Среди ночи, бывало, лежу; и повешено мне на стенке окошко...; и —
— самоцветная звездочка —
— мне
летит на постель; Цветок одуванчика, сорванный, огорчает мне ротик.
А. Белый использует нетрадиционное беспредложное управление, ненормативные безличные предложении, а также аномальную аппликацию (наложение) двух разных синтаксических моделей; см., например:
Прорастают руки и грудь мне травой...; Ощущалась моя голова мне на уровне носа; В сознании упадала преграда меня духом и «я»; Окончательно выясняется мне, что таимая комната — Церковь.
Такая интерпретация отношений между реалиями изображаемой действительности и «Я» подчеркивает его сложность, его особое место в мире.
И если в первых главах повести подчеркивается пассивность «я», его зависимость от непознанных им сил, то в финале число ненормативных безличных конструкций резко сокращается. Грамматические окказионализмы в результате служат одним из средств создания образа «Я» в повести; ср.:
Мне ветвятся, мне листятся мысли; Туда, в эти кущи, уходят — мне люди.
Разные значения «я» часто сталкиваются в одном контексте:
Странный мир поднимается во мне — из меня: набегают во мне — на меня самого. — — Как же так?
Кто тут «Я»? Я — не я: я — не Котик Лста-св!
В основе сюжета повести — история встречи «я» в прошлом и «я» в настоящем, столкновение «я» внешнего и «я-» внутреннего, их диалог. «Как спасение, как различение», как залог встречи «я» и его инобытия возникают ключевые
слова (подзаголовок первой главки первой главы): «Ты — еси»8. Ср.:
В воспоминании сам с собой говорю: — здесь, на крутосекушей черте: —
— ... Ты, как я: ты — еси; мы друг в друге
— узнали друг друга: все что было, что есть и что будет, оно — между нами: самосознание
— в объятиях наших.
Детское «я» то сближается с «я» повествователя, то отчуждается от него. Оно получает в тексте параметрические характеристики: маленький, малюсенький, малюсенький-маленький. Для передачи детской точки зрения последовательно используются уменьшительно-ласкательные суффиксы; ср.:
Из кроватки смотрю: на букетцы обой, я умею скашивать глазки; и стены, бывало, снимаются, перелетают на носик; Тут с меня снимут туфельки; и проденут ножку чулочком — в меховой сапожок.
Средством самоописания, изображения себя в детстве служат образы зеркального отражения и портрета:
Сребрится изливами пруд: а из него на меня смотрит малюсенький мальчик; он — в платьице, с кружевом; беспокойные кудри упали на плечики: —
— я таков на портрете, еще сохранившемся где-то; я — в платьице, в кружеве; кружево это помню... —
— малюсенький мальчик, как я; все, что было, что есть и что будет — теперь между нами: изливы...
Жизненный путь человека осмысливается в «Котике Летаеве» как переживание исторического и мифологического опыта всего человечества, а его постижение изображается как процесс воспоминания о прошлом мира и «не бывшем никогда». В тексте повести взаимодействуют образы античной мифологии, образы, восходящие к древнеегипетским мифам, образы, связанные с историей христианства, и др.:
Мифы — древнее бытие: материками, морями вставали когда-то мне мифы: в них ребенок бродил: в них и бредил, как все.
Именно мифы служат в повести основным источником метафор; ср.:
* См.: Аверин Б. Дар Мнемозины. — С. Мб.
Вставали огромные орды иод небо; и безбородые головы там торчали над липами... Это, спрятавшись в облако, облако рушили в липы — титаны, и подымали над дачами первозданные космосы...
Мифологемы лежат и в основе многих новообразований, пронизывающих текст; ср.:
...Мысли мои и змееногие мифы: переживаю титан ноет и; Папа... представляется мне огнеротым каким-то —
— краснокудрыс пламена, огне-род, вылетают из уст; бородатый крылатый летает на ясных размахах;... — громорогие самороды грохочут нам в комнаты...
В свою очередь, любая метафора, с точки зрения Белого, «заключает потенцию мифа»9. Цепочки метафор (мрак, коридор), взаимодействующие в тексте, выявляют, например, смысл одного из сквозных мифологических образов всей повести — образа титанов, частично отождествляемых повествователем с гигантами: досознательная жизнь сравнивается с хтоническим миром, выход из которого связан с пробуждением «я», «до-телесная» жизнь героя при этом опять же уподобляется праистории человечества.
Основные этапы становления «Я» соотносятся в повести с этапами эволюции мира, развития культуры (показательны названия глав и подглавок: «Бредовый лабиринт», «Ренессанс» и др.). Так, например, описания в первой главе, строящиеся на основе корневых повторов жар- и кип-, отражают «тепловую» теорию формирования Вселенной, образы жара и накипи сменяются образами вымерших чудовищ; неслучайно первый запомнившийся Котику человек сравнивается им с динозавром, рисуется как «предлиннейший гад»; ср.:
Предлинне
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.