ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2008 • < 6
МЕТОДОЛОГИЯ
Д.А. ШЕСТАКОВ
От понятия преступности к криминологии закона
В развитии российской криминологии, начиная с 60-х годов минувшего века, можно выделить следующие этапы. Детерминистический этап знаменует формирование диалектической школы (В. Кудрявцев, П. Дагель и др.). Плюралистический этап связан с появлением несовпадающих подходов к определению и объяснению преступности (Н. Кузнецова, Л. Спиридонов, Д. Шестаков и др.); формированием новых научных отраслей и школ (психологическая школа - Ю. Антонян; школа преступных подсистем -Д. Шестаков, С. Дикаев, П. Кабанов, Г. Касторский и др.; соприкасающаяся с криминологией девиантологическая школа - Я. Гилинский и др.). Либеральный этап отмечен критикой института уголовного наказания, постановкой вопроса о преступности государственной власти (Гилинский, В. Лунеев, Кабанов, Кудрявцев, Шестаков), а постлиберальный - усилением внимания к олигархической - внешней государственной и надго-сударственной - преступности (Дикаев, Лунеев, Шестаков).
Очевидно, надо различать научные идеи, концепции, направления, школы, научную дисциплину в целом. Не следует отождествлять научную школу и науку как таковую. При таком подходе неправильно говорить о научной, в нашем случае криминологической, школе страны или какого-либо ее региона, города. Например, Санкт-Петербургская криминология играет значительную роль в российской науке о преступности, но она эклектична, как архитектура города на Неве. Санкт-Петербургский криминологический клуб вмещает в себя разные, порой взаимоисключающие подходы к интерпретации преступления, преступности и противодействия тому и другому.
Школа предполагает наличие ключевой концепции, объединяющей ряд вытекающих из нее научных направлений. Для школы преступных подсистем (назовем ее Невско-Волжской школой) такой концепцией является доктрина преступности как свойства социальных институтов (подсистем) воспроизводить преступления. Доктрина была сформулирована мной первоначально в связи с криминологическим осмыслением института семейных отношений [Шестаков, 1980].
Сегодня данную школу представляют Г. Горшенков, С. Дикаев, П. Кабанов, Г. Касторский, С. Милюков (имеющий собственное отличительное видение ряда вопросов противодействия преступности), В. Харламов и др. Школе присущи: криминологическое понятие преступления как такового (независимого от указания в законе); понятие преступности как свойства человека, общества порождать преступления, воплощенного в единстве преступного множества и причинного комплекса; подразделение преступности общества на преступность его институтов (социальных подсистем): семейная, поли-
Шестаков Дмитрий Анатольевич — заслуженный деятель науки РФ, доктор юридических наук, профессор, президент Санкт-Петербургского криминологического клуба.
5* 131
тическая, экономическая, информационная, религиозная, тендерная и др.; идея управления преступностью при неизбежном сосуществовании с нею; положения о минимизации уголовной репрессии, о гуманизации как критерии прогресса уголовного права, о криминологии как теоретической основе наук уголовно-правового цикла; вычленение в рамках криминологии новых отраслей - семейной, политической, массово-коммуникативной, теологической, экономической, криминологии закона и других ее отраслей; семантическая методология [Преступность... 2003]. Рупор школы - журнал "Криминология: вчера, сегодня, завтра, труды Санкт-Петербургского криминологического клуба", который издается с 2001 г.
Преступление
Что есть преступление? Должна ли криминология при осмыслении преступности опираться на юридическое понятие преступления? Это больные для науки о преступности вопросы. Юридическая сторона преступности проявляется в том, что закон в каком-то смысле - источник преступлений, в одном случае мнимый (фиктивный), в другом -подлинный.
Модный ныне постмодернизм (конститутивная криминология) немного добавляет к пониманию преступлений. Их источниками, по мнению представителей концепции, служат некие дифференциации, создаваемые наукой, политиками, средствами массовой информации, законом. К ним относятся такие дифференциации, как: экономическая (классовая, имущественная); половая ("сексизм"); расовая и этническая (расизм и национальная рознь); политическая (власть, коррупция); моральная, этическая ("рабство собственных желаний"); в области прав человека; по социальному положению (статус, неравенство), психологическая (ощущения безопасности, благосостояния и т.п.), по степени самореализации, и др. [Henry, Milovanovic, 1996].
Авторы этой концепции далеки от юриспруденции. Да, определения, классификации, если они становятся законами, создают так называемую фикцию порождения преступлений. Но не надо забывать, что развитие понятийного аппарата - сначала на уровне языка, а затем при известных обстоятельствах и на уровне закона - выражает естественное стремление развивающегося общества к упорядочению хаоса. Оно не создает разделений, например, по признаку пола, а отражает объективные явления.
Фикция порождения законом преступлений состоит в том, что от воли законодателя зависит, какие поступки запретить, установив за них наказание, а какие - нет. К примеру, в советское время в России преступной считалась спекуляция, или "скупка и перепродажа в целях наживы" (ст. 154 УК РСФСР 1960 г.); в настоящее время подобные действия не только не запрещены, но, напротив, поощряются и преобладают в мелком предпринимательстве. И наоборот, постсоветский УК РФ 1996 г. ввел ответственность за злостное уклонение от погашения кредиторской задолженности (ст. 177 УК РФ), чего прежде не было.
Исходя из практических соображений, при описании преступного множества без некоторых понятий и классификаций, содержащихся в уголовном законе, обойтись просто нельзя. Это касается, в частности, подразделения преступлений на категории (преступления небольшой, средней тяжести, тяжкие и особо тяжкие - ст. 15 УК РФ) и группировки их по главам УК. Проведенная в законе градация ответственности в зависимости от возраста лиц, совершивших преступления (раздел V УК РФ), от допущенного ими рецидива (ст. 68 УК РФ) как бы предопределяет криминологическую классификацию преступников в зависимости от тяжести ими содеянного, возраста, от того, отбывали ли они ранее наказание, и т.д. Криминологи часто вынуждены пользоваться понятийным аппаратом закона для того, чтобы быть правильно понятыми теми, кто его применяют. В этом смысле характерна поддерживаемая Гилинским точка зрения на преступность как на условную конструкцию, продукт договоренности или субъективных решений (конвециональность преступности) [Девиантность... 2000, с. 132].
Подлинно законодатель порождает преступное поведение и различные его формы при криминологически необоснованном введении уголовно-правового запрета на те или
иные деяния. Так было в США во времена "сухого закона", когда установление наказания за продажу алкогольных напитков послужило толчком к быстрому росту преступных группировок, и в частности коза ностры. Наркобизнес во всем мире достигает сверхобогащения в значительной степени также вследствие наличия уголовной ответственности за распространение наркотических средств. Или такой факт: предусмотренное в Советском Союзе с 1936 по 1954 г. уголовное наказание женщины за производство ею себе аборта (ст. 140-6 УК РСФСР) способствовало, как замечено специалистами, росту числа убийств новорожденных их матерями1.
Таким образом, следует признать, что юридическая сторона преступности и, в частности, механизма массового воспроизводства преступлений довольно значима. Ее начинают понемногу принимать во внимание при разработке законодательства, что нашло отражение в появлении так называемой криминологической экспертизы законопроектов. Но если под преступлением в криминологии понимать упомянутые в законе деяния, то в случае уже имеющегося пробела или исключения из УК даже самых опасных для общества поступков они выпадают из поля зрения юстиции. В то же время известно, что от прямо не запрещенной опасной деятельности (противоправных репрессий, злоупотреблений при приватизации, произвола банков, отказывающихся возвращать кредиты, и т.д.) население терпит несоизмеримо больше, чем от деяний, законодательно признанных преступными. И наоборот, необоснованный или несправедливый закон иногда навязывает обществу необходимость признания преступлением того, что на самом деле не столь вредно для окружающих или вовсе безобидно. При таком подходе криминология, занятая осмыслением преступности, оказалась бы поставленной в зависимость от усмотрения власти. Не надо забывать: закон - отнюдь не всегда право.
Стало быть, криминология испытывает потребность в том, чтобы, не замыкаясь на уголовно-правовом определении понятия преступления, выработать свое собственное криминологическое его понятие, в большей мере соответствующее его сути. Понятно, что в юриспруденции представление о преступлении ограничено признанием его в законе; в противном случае на место уголовного права заступил бы произвол. В криминологии же, исходящей из того, что законы, принимаемые государством, далеко не всегда адекватны и справедливы, под преступлением следует понимать виновное деяние, представляющее для общества значительную опасность, безотносительно к признанию его в качестве такового законом.
На необходимость "собственного" криминологического определения выходит и Милюков, осознавший, что криминология изучает общественно опасные деяния. По его мнению, в законодательном определении преступления должен сохраняться признак его общественной опасности. Милюков пишет: «Отказ от нормативного закрепления общественной опасности - как органически присущего любому преступлению свойства -ведет к обособлению уголовного права и криминологии, при котором первое окончательно формализуется, а вторая вынуждена "изобретать" собственное определение преступления, не согласующееся с законодательным» [Милюков, 2000, с. 50].
Предложенное мною криминологическое определение преступления вызвало и возражение в связи с опасение
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.