ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2004 • < 3
Е.Е. ПРОНИНА
Последний из хазар: словарь Милорада Павича
®
Милорад Павич
М. Павич - современный мыслитель в полном смысле этого слова. Он - самый цитируемый в Интернете писатель (данные 2000 г.). Его интерактивная пьеса и рассказы получили широкое распространение в Интернете и на СБ, а роман-лексикон "Хазарский словарь" стал мировым бестселлером. Про него говорят, что он пишет "нелинейную прозу"... И в то же время: "Павич живет в мире фантазий и снов, пронизанном мистикой Византии и Каббалы" (К. Плаар, цит. по [Павич, 20026]); "Он делает нас участниками магической, фантастической, полной юмора и иронии игры метафизического оптимизма" (3. Глушчевич, цит. по [Павич, 2002а]. Не в том ли секрет суперсовременности произведений Павича, что он просто вернулся к древним архетипическим символам и верованиям, помещая их в новый контекст, как это свойственно постмодернизму? Или перед нами действительно новый этап в эволюции человеческого мышления и самосознания?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо выделить наиболее характерные особенности поэтики и стиля Павича. Специфическая структура мышления делает все произведения писателя эксклюзивными, но в полном масштабе раскрывается в романе "Хазарский словарь", который сразу же стал знаменитым. Первое, что обращает на себя внимание, - необыкновенные, застигающие врасплох своей неожиданностью и яркостью метафоры. При этом самые чудесные превращения и невозможные события Павич излагает обычным языком, каким описывают текучесть повседневной жизни. Этот обыденный стиль становится своего рода рамкой или фоном, на котором парадоксальные образы Павича разверзаются, как прорывы бездонного неба в сплошной облачности. Посреди вполне обыденного и даже какого-то казенного и спокойного историко-архивного изложения фактов читателя вдруг останавливает невесть откуда взявшаяся метафора и уводит его взгляд в бесконечность, в которой тонут все предыдущие слова и мысли.
"Хазары, независимое и сильное племя, воинственные кочевники, в момент, не известный истории, появились с Востока, гонимые жаркой тишиной (курсив мой. -Е.П.), и в период с VII по Х в. населяли сушу между двумя морями - Каспийским и Черным". Так начинается "Хазарский словарь". Фраза написана дотошным и доста-
Пронина Елена Евгеньевна — кандидат психологических наук, доцент факультета журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
точно скучным языком исторических трудов, но в середине ее возникает никак не ожидаемая метафора, даже не метафора, а симфора (то есть полное олицетворение, отождествление без сравнения: гонимые тишиной), и не просто симфора, а симфора с еще одной встроенной метафорой (гонимые жаркой тишиной). Читатель на мгновение как бы теряет почву под ногами, погружается с головой в образ, от неожиданности захлебнувшись возникшими сенсорными ощущениями. И только-только вынырнув на поверхность и обретя опору в строгих историко-географических деталях: ".. .в период с VII по X в. населяли сушу между двумя морями...", вновь обнаруживает, что его затягивает водоворот безудержной фантазии: "Известно, что ветры, пригнавшие их, были ветрами-самцами, - они никогда не приносят дождей, и из них растет трава, которую они влекут по небу как бороды" [Павич, 2000, с. 9].
Эта смесь обыденной речи и яркой чувственности на уровне первобытного анимизма каждый раз поражает. Однако при всей своей невероятности метафоры Па-вича не производят впечатления выдуманных, искусственных. Напротив, они настолько реалистичны, что их легко увидеть, услышать или непосредственно ощутить. Они реалистичны в гораздо большей степени, чем историко-архивные факты и детали повседневного быта, описанные привычным телеграфно-газетным современным стилем.
"Теперь мне остается только подождать, а вам придумать самый лучший способ действий, - заметил доктор Сук и посмотрел на стенные часы, которые, казалось, неожиданно и сильно проголодались" (курсив мой. - Е.П.) [Павич, 20026, с. 235].
Что значит "проголодались?" Эти слова вызывают невольный трепет и какой-то благоговейный ужас. Метафоры Павича можно и нужно воспринимать буквально, потому что они буквально соответствуют той реальности сознания, которая их порождает. Это вовсе не сравнение. Это восприятие первобытного человека или ребенка, для которых вещи всегда такие, какими они кажутся, а похожие вещи вообще тождественны. Если гора похожа на спящего дракона, то это и есть страшный дракон, которого опасно будить. И если ночь скрывает путника, как капюшон скрывает лицо, то капюшон и ночь одно: ".отец Мануил последовал примеру своей скотинки и, надев на голову ночь (курсив мой. - Е.П.), поспешил к монастырю" [Павич, 2002а, с. 154].
Симфора особенно часто встречается в произведениях Павича, как и в древней поэзии, например, в висах исландских скальдов. Здесь как раз редко встретишь прямое называние вещей: корабль, женщина, воин. Вместо этого корабль именуется "рысь морская", женщина - "нанна ниток", воин - "клен железного ливня", битва -"прибой блеска лезвий", море - "влага чаек", кровь - "роса стрел" и т.д. [Поэзия. 1979]. Предметы определяются друг через друга, порою образуя длинные цепочки взаимоотождествлений. Понимание происходит, как последовательное разгадывание загадок (в основе которых тоже лежит отождествление и замещение) или как раскрывание ларцов, вложенных друг в друга. Чтобы понять, что означает, например, "Ясень блеска степи семги", нужно пройти через все отождествления-замещения: "степь семги" - море, "блеск моря" - золото, "ясень золота" - воин [Поэзия. 1979, с. 32, 145]. Окончательное значение - воин. Получается что-то вроде матрешки: ясень [блеска (степи семги)].
Другой прием, очень близкий симфоре, - буквализация эпитетов. Фигуральное выражение предстает как физический факт, приобретает прямые физические следствия: "среди туманов таких тяжелых, что они тонут в воде..." (курсив мой. -Е.П.) [Павич, 2000, с. 326]; «.волк с таким исключительным сложением, что может "своей тенью опрокинуть стакан..."» (курсив мой. - Е.П.) [Павич, 20026, с. 71].
Образы Павича поражают неожиданностью, смелостью, пронзительной точностью. И это неудивительно, ведь в основе лежит один и тот же механизм синкретического мышления, спрессовывающий чувственные впечатления и спонтанные ассоциации в единый нерасчленимый образ [Леви-Брюль, 1996; Пронина, 2002].
Замена одного предмета другим на основании едва различимого порой сходства совершенно обновляет восприятие. Мы начинаем видеть, как в первый раз, как на заре человеческой истории, когда мир непредсказуем и полон чудес и чудовищ, когда абсолютно все возможно, потому что нет правил (вернее, они еще неизвестны): "Вначале, как говорит хазарское предание, все, что было сотворено - прошлое и будущее, все события и вещи, - плавало, растопленное в пламенной реке, все существа, бывшие и будущие, были перемешаны, как мыло с водой. Всякая живая тварь, к ужасу других, могла в то время создавать любую другую (курсив мой. - Е.П.), и только хазарский бог соли ограничил такой произвол и повелел всем существам рождать только себе подобных" [Павич, 2000, с. 224].
Это очень точное описание магического мироощущения. В основе магии лежит ощущение мистической сопричастности и всеобщего родства. Предметы передают друг другу свойства и без труда переходят (превращаются) один в другой (Фрэзер, 1982]. Таким образом, Павич доходит до самых истоков восприятия, где предметы утрачивают жесткие границы, приобретают многозначность и текучесть, и сквозь одно явление просвечивает другое. Но он не просто эксплуатирует готовые образы, он создает свои. И древнейший механизм мышления используется им для того, чтобы преодолеть привычные категории мышления, по-новому взглянуть на мир и окружающую реальность.
Павич испытывает и демонстрирует новые возможности мышления, как летчик-испытатель, совершающий головокружительные фигуры высшего пилотажа на глазах затаивших дыхание зрителей. Он смело меняет местами причину и следствие, прошлое и будущее, верх и низ. У тех, кто рискует последовать за писателем, возникает головокружение и почва порой уходит из-под ног, но одновременно появляется ощущение свободного полета, внезапно распахнувшегося пространства.
Особенно часто Павич экспериментирует с категориями времени. У него не только будущее зависит от прошлого, но и прошлое зависит от будущего. Возникает так называемая круговая причинность: причина порождает следствие, но следствие предопределяет причину.
"Как будет выглядеть новорожденный?..
- Ответить на этот вопрос трудно. Он не будет похож на вас. Или на них. Вы начнете походить на своего ребенка с того момента, когда произойдет оплодотворение. Это так, и с этим вам придется считаться." [Павич, 20026, с. 217].
Будущее влияет на прошлое, и прошлое не является больше константой: "Прошлое внезапно переменилось: чем больше наступает будущее, тем сильнее изменяется прошлое, оно становится опаснее, оно непредсказуемо, как завтрашний день, в нем на каждом шагу закрытые двери, из которых все чаще выходят живые звери" [Павич, 2000, с. 325].
Что позволяет Павичу так остро чувствовать парадоксы времени, обнаруживая в повседневности иррациональные превращения базовых категорий реальности? Возможно, то, что сам он, как его героиня принцесса Атех, получает независимость от времени: "Так принцесса Атех осталась жить вечно и получила возможность бесчисленное количество раз снова и снова возвращаться к любому своему слову или любой мысли, никуда не торопясь, ибо вечность притупила чувство того, что во времени происходит раньше, а что позже" [Павич, 2002а, с. 8].
Нужно ли для этого быть волшебницей? В общем-то нет. Достаточно увеличить масштаб категорий (до общих закономерностей истории или хотя бы до целой жизни). С этого ракурса волна времени видна вся целиком и как бы стоит. Подобно известным словам: "Время кончилось. Вечный миг настал". Появляется возможность смотреть на происходящее с разных ракурсов, из разных точек прошлого-настоящего-будущего. И в зависимости о
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.