ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК, 2008, том 78, № 1, с. 77-86
В МИРЕ КНИГ
И.И. Глебова. Политическая культура России: образы прошлого и современность.
М.: Наука, 2006. 333 с.
Эта интересная и побуждающая к размышлениям книга выстроена на контрапунктах и антитезах. "Настоящее - прошлое", "факт - образ факта", "сознательное - подсознательное", "правда - фикция", "личное - коллективное", "политика - аполитичность", "порядок - смута" и т.д. Конечно же, в этом ряду присутствуют неизбежные "я - другой", "мы - они" - в описании автора книги как наших внутрироссийских коллизий, так и общения, взаимодействия или противостояния с Западом. Обилие контрапунктов - непреложное следствие той ситуации, которая сложилась в ходе и в результате последней радикальной революции XX в. в России. Все эти революции - Февраль и Октябрь 1917 г., насильственную коллективизацию 1930-х годов, мирное свержение социализма-коммунизма - роднило неприятие прошлого при очень плохом понимании будущего. Этот раскол времён, в общих чертах совпадающий с социокультурным расколом (и естественным образом дополняемый, как в любом обществе, социально-классовыми противоречиями), стал одним из ключевых факторов формирования современной политической культуры России.
Вполне понятно поэтому, что анализ образов прошлого, предпринятый И.И. Глебовой и составляющий главный смысловой стержень монографии, весьма существенно помогает осмыслить содержание понятия "политическая культура" применительно к нашему отечеству. Проанализировав и сопоставив точки зрения десятков современных и более ранних отечественных и зарубежных исследователей (это сопоставление интересно и ценно само по себе), автор приходит к аргументированным выводам. Один из наиболее важных относится к характеристике образов прошлого как элементов социального взаимодействия. В этом ракурсе автор совершенно справедливо, на мой взгляд, выделяет главные качества и функции образов прошлого: их непременную публичность, инструментальность (свои роли играют "центральные" и "периферийные" конструкты), сочетание изменчивости и постоянства, посредничество между ушедшим в историю и настоящим. "Каждая эпоха собирает свою мозаику образов прошлого, которые в совокупности присутствуют (существуют) как прошлое в общественном сознании. Под воздействием социальных изменений мозаика рассыпается, а затем со-
здаётся вновь, открывая прошлое массовому человеку" (с. 21). Сказано ёмко и точно!
В пространственно-временной мозаике центральными оказываются образы власти и народа, одновременно слитные и противостоящие друг другу. Слитность определяется автором посредством понятия "властенародие", родственного понятию "властепопуляция" (введённому Ю.С. Пи-воваровым и А.И. Фурсовым), однако, в отличие от последнего, относящегося не только к советской, но и ко всей российской истории. Автор верно подмечает, что в России харизма верховных правителей носила и носит не столько личный, сколько "служебный" характер: "...и для управляющих, и для подвластных первична, определя-юща не харизма лица, получающего власть, а харизма самой верховной (высшей) власти" (с. 86). Историческая память о проявлениях этой харизмы непременно должна быть позитивной, подтверждающей правоту (правду) "властенародия", в силу чего раскрываемое в образах обобщённое прошлое призвано выглядеть "авторитетным" (с. 76-78). Разумеется, "авторитетность" прошлого не одинакова в идеологических конструкциях монархического, советского и постсоветского правления, но, беря истоки в датах 1613, 1721, 1917, 1991, она пролонгируется в восприятии россиян на всю последующую историю соответствующих этим правлениям эпох. Вместе с тем, как говорилось выше, И.И. Глебова делает мощный акцент на преемственность эпох. Публичные политики и публицисты могут, играя в слова, отвергать или прославлять прошлое, однако же, подчёркивает она, русский опыт демонстрирует неразрывность прошлого-настоящего-будущего: революции уничтожают верхний культурный слой, не затрагивая "матрицу", определяющую "генетический код" культуры. "В обновлённой современности - рано или поздно, в ярко выраженных или достаточно мягких формах - воспроизводится то, что в течение столетий обеспечивало выживание данного социума" (с. 154).
Таким образом, можно увидеть, что изучение прошлого и настоящего России в их взаимосвязи вносит новые нюансы в понимание политической культуры. Нет, оно не опровергает и не меняет сложившиеся в западной науке концепции, они по-прежнему применимы ко многим обществам, прежде всего западным же, но становится ясно,
что в изучении незападных обществ эти концепции требуют дополнения и коррекции. Мне кажется, обилие приведённых во введении трактовок концепта "политическая культура", при всём их отмеченном выше познавательном значении для отечественной аудитории, не способствует ясному пониманию корреляции между данным концептом и особенностями культивирования образов прошлого в России. Г. Алмонд и С. Верба, пожалуй, наиболее уважаемые автором книги западные политологи, создали свою классическую типологию политических культур, основываясь на идеях и практике демократических систем. Тем не менее их акценты в разъяснении разных аспектов концепта не одинаковы. В книге даны определения и Алмонда, связывающего политическую культуру с ориентациями на различающиеся политические системы, и Вербы, подчёркивающего характер восприятия индивидами практической политики, конкретных действий истеблишмента. Стоило бы отметить, что более "заземлённый" вариант Вербы стоит ближе к пониманию политической культуры России, чем интерпретация первого из названных авторов; подданные империи, а затем граждане нашей страны в огромной своей массе не мыслили категориями политических систем, но формировали позитивное или негативное отношение к значимым актам практической политики.
Это подтверждается анализом и синтезом российской эмпирики в наиболее важных, на наш взгляд, главах монографии - "Функции образов прошлого в политической культуре" и "Новая русская власть в зеркале прошлого". В них, можно сказать, открывается окно в сложный мир современных масскоммуникативных связей, где алгоритм "спрос - предложение" относительно образов прошлого и настоящего действует на всех уровнях - от правительственно-чиновничьих до народно-общественных. Выделим несколько наблюдений и выводов И.И. Глебовой, заслуживающих особого внимания.
Одна из существенных функций образов прошлого, отмеченных ею, - примирительно-успокоительная. Исчерпав протестный потенциал, нынешнее российское общество "хочет найти успокоение в прошлом" (с. 130), утвердить идеалы "примирения-преемственности, а не конфликта-отторжения-отрицания" (с. 235). Это отразилось и в модификации двух центральных дат истории XX в.: превращении в период президентства Ельцина Дня Октябрьской революции в День согласия и примирения, а Дня международной солидарности трудящихся - в День весны и труда. Конечно же, и торжественное празднование светской властью великих церковных праздников, Рождества Христова и Пасхи, также свидетельствует о востребованности государством максимально возможного социального консенсуса.
Но все образы имеют оборотную сторону. Успокоительная функция неизбежно оживляет архаические пласты культуры в качестве истоков интеграционной, сцепляющей общество традиции. Архаика становится "лекарством от деструкции", но при этом происходит её идеализация, ведущая к ослаблению индивидуального критического слоя сознания, а далее - к социальной примитивизации, упрощению сложностей и сведению их до минимума (с. 120). Как основа общественной стабильности это явление играет позитивную роль, однако такая стабильность закрывает дверь перед всеми модернизационными проектами и, более того, является, по мнению И.И. Глебовой, "регрессирующей". Нужна ли России такая стабилизация? Автор не даёт категорического ответа на этот вопрос, как не даст его, вероятно, ни один серьёзный исследователь, поскольку, будучи реакцией на чрезмерные социальные разломы, стабилизация в истории России всегда сменялась очередными катаклизмами. Верна поэтому и характеристика российского развития как "возвратно-поступательного" (с. 132).
Каково же место в этом процессе самих россиян? Здесь автор книги, напротив, достаточно категорична: "Наш массовый человек - это даже не активный пользователь, а сторонний (безразличный, недоверчивый) наблюдатель" (с. 159). Будучи вынужден совершать переход от коллективизма советской и досоветской эпох к индивидуализму, он впадает не в западный, открытый, "органичный" индивидуализм, а в его доморощенную разновидность, характеризующуюся закрытостью, пассивностью и замкнутостью. В этом наблюдении много верного, но следует всё же иметь в виду, что если homo rossicus формировался столетиями, а homo soveticus десятилетиями, то homo post-soveticus ещё находится в начальной фазе формирования.
Убедительно демонстрируя, что образы прошлого оказывают важнейшее воздействие на ментальность россиян и политическую культуру российского общества, автор отводит существенное место и образу сегодняшней российской власти, создаваемому ею самой и воспринимаемому народом. Соглашаясь с теми, кто полагает, что вся политическая система современной России сфокусирована на личности В.В. Путина, она, как нам кажется, точно подмечает, что потенциал доверия нынешнему президенту был заложен в негативном общественном восприятии его предшественника Б.Н. Ельцина в последний период правления. "Даёшь новый образ власти!" - так в монографии определяется главный "завет" Ельцина Путину (с. 237), и с этим можно только согласиться. Действительно, судя по многочисленным свидетельствам, Ельцин чувствовал, что те-
ряет популярность и вместе с ней харизму, необходимую для того, чтобы страна не свернула с курса, связанного с его именем начиная ещё с 1991 г., и, тем более, не совершила движения вспять. Чтобы сохранить гибридную политическую систему, в которой разумная авторитарность президентской власти сочеталась бы с нажитым демократизмом, а также не потерять себя в Истории, Ельцин и выбрал в преемники Путина -с
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.