Ревуненкова Н.В. ЖАН КАЛЬВИН: ТЕОЛОГИЯ И РЕЛИГИОЗНО-ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ XVI ВЕКА. СПб.: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ИСТОРИИ РЕЛИГИИ, 2012. 264 с.
О Жане Кальвине в нашей стране писать легче, чем о других реформаторах, все-таки «Наставление в христианской вере» давно переведено на русский язык и переведено довольно качественно. Тем более странно, что в нашей «гуманитарной мысли» по-прежнему бытуют стереотипные представления о Кальвине как инициаторе «духа капитализма», авторитарном или даже тоталитарном правителе Женевы, пламенном тираноборце-революционере. Книге Н.В. Ревуненковой полемический характер совсем не свойственен, тем не менее в ней успешно демонтируется большинство мифов о Кальвине. Это достигается не только, а, быть может, и не столько углубленным анализом основных текстов женевского реформатора, сколько за счет включения его идей в контекст интеллектуальной истории XVI в., привлечения малоизвестных трактатов и писем самого Кальвина.
Книга состоит из 13 глав, каждая из которых представляет собой вполне самостоятельное эссе. Самая большая и самая предсказуемая часть - «Очерк жизни и творчества реформатора». Подробная биография, рассказывающая о методах утверждения Кальвина в Женеве и его правлении, свидетельствует о том, что он не подходит под определение диктатора. Страстный полемист, Кальвин, если будет уместно такое сравнение, более походил на Ленина, чем на Сталина. Вполне объективно, без какой бы то ни было апологетики, автор рассматривает роль Кальвина в осуждении Мигеля Сервета в Женеве. Инициатива судебного процесса исходила от муниципалитета Женевы, однако уточняется, что инициатором процесса и казни все-таки был магистрат Женевы, который поддержали и другие протестантские города Швейцарии, стремившиеся отмести обвинения в покровительстве еретикам и атеистам. Кальвин выступал экспертом на суде, экспертом безжалостным и бескомпромиссным. Отдельно рассматривается педагогическая реформа, проведенная по инициативе Кальвина, и «внешняя политика», отраженная в письмах, которые рассылались им по всей Европе. Конечно, переписка с французскими единоверцами и оппонентами с трудом подпадает под определение «внешней политики» - Франция не была для Кальвина «заграницей».
Во второй главе («Философия Христа») автор рассматривает хорошо известную проблему соотношения кальвинизма и движения христианского гуманизма, во многом ассоциируемого с Эразмом Роттердамским. Но если в оценках Кальвином «князя гуманистов» неприятие соседствует с почтением, то в отношении к вольнодумцам и «насмешникам» следующего поколения - Франсуа Рабле и его единомышленникам - женевский реформатор непримирим. Они объявлялись врагами
худшими, чем паписты, поскольку, нападая на католическую церковь с ее суевериями и идолопоклонством, они могли создать ложное впечатление о приверженности атеизму и эпикурейству всех реформаторов. В третьей главе («Осуждение рационализма») Н.В. Ревуненкова уделяет много места анализу взглядов Франсуа Рабле. Я хотел было расценить это как недостаток - о Рабле в этой главе говорится много больше, чем о Кальвине, но подумал, что в нашей историографии любое внимание к «Гаргантюа и Пантагрюэлю» достойно похвалы: слишком надолго прочтение Рабле в контексте интеллектуальной истории оказалось блокировано концепцией М.М. Бахтина, прекрасной, но недооценивавшей «ученую» составляющую этого памятника.
Четвертая глава («Апология Реформации») дает небольшой, но познавательный экскурс в протестантскую и католическую апологетику. Анализируя ответы Кальвина, автор вполне справедливо отмечает главный стратегический успех реформатора: ему удалось представить католиков виновниками церковного раскола, нарушителями древних обычаев и творцами «новизны» (положения о свободе воли, о примате папы, о культе святых). Критике культа святых посвящена пятая глава, открывающаяся большим (и даже очень большим) экскурсом, посвященным Гвиберту Ножанскому и его трактату «О залогах святых» (De Pignoribus sanctorum). Конечно, даже само по себе совпадение критических замечаний монаха XII в., разоблачавшего торговцев подложными реликвиями, с нападками Кальвина на почитание святых мощей, достаточно любопытно. Но, насколько я понимаю, текст Гвиберта был опубликован мавристами лишь век спустя, в 1651 г., и во времена Кальвина о нем никто не знал. Более того, сомнения в подлинности многих мощей лишь укрепляли веру Гвиберта в чудодейственную силу реликвий, в то время как отношение Кальвина было кардинально иным. Отмечу также, что в этой главе трактат Кальвина оказывается изолированным от аналогичных текстов XVI в., которых было немало.
Шестая глава, на мой взгляд, названа не совсем удачно - «Проблема компромисса между конфессиями». О поисках согласия между протестантскими церквами и об отношении Кальвина к переговорам и уступкам католицизму говорится в книге немало. В данной главе речь идет о другом - об отношении Кальвина к никодемитам, или «медлителям», вынуждено или вполне добровольно скрывавшим свои реформационные взгляды и посещавшим католическую мессу. О чем писал Кальвин в «Наставлении в христианской вере» известно, но анализ писем, отправляемых им во Францию, показывает роль женевского реформатора в эскалации конфликта. Расчет многих магистратов, симпатизировавших новой вере, на то, что исправление «идолопоклонства» папистов может произойти мирным путем, был сорван Кальвином: истинно верующий должен открыто заявить о своей вере, покинуть пределы королевства или принять мучительную смерть - в этом Кальвин был непреклонен, и в этом его косвенная роль в развязывании религиозных войн неоспорима.
«Путь совершенствования христианина» рассмотрен в седьмой главе. Глубокий пессимизм Кальвина в том, что касалось природы человека, уживался с рассуждениями о жизненных благах и о правилах поведения в мирской жизни. Взгляды Кальвина нередко противопоставляются позиции Мартина Лютера по поводу призвания человека (beruf). С точки зрения Н.В. Ревуненковой, понятие «vocatio» у Кальвина, отчасти восходящее к представителям «нового благочестия», вовсе не так радикально расходится с лютеровской трактовкой, как это виделось Максу Веберу. Кальвин достаточно внятно писал о взаимосвязи религиозного долга с долгом профессиональным, правда, эта мысль развита не в «Наставлении в христианской вере», а в «Ответе-извинении господам нико-демитам» (1544). Призванием является не любой способ жить, а лишь тот, который побуждает верующего размышлять, к чему призывает его Бог. Поэтому даже самое законное дело нельзя выполнять аморально, но глубокое религиозное чувство помогает верующему лучше выполнять свои мирские функции.
Вера человека постоянно подвергается соблазнам, о чем говорится в восьмой главе. Помимо обычных мирских соблазнов, Кальвин видит и другие, более опасные. Один вид соблазнов заключен в мнимой простоте стиля Библии, скрывающей недоступные рациональному познанию догматы, откуда возможны сомнения (учение о свободе воли, сомнения в предопределении и первородном грехе). Второй круг соблазнов порожден отсутствием единства среди реформаторов, и, наконец, третьи соблазны происходят от заблуждений католиков. Эпикурейство (представленное Агриппой Неттесгеймским, Этьеном Доле, Франсуа Рабле и, конечно, Мигелем Серветом) является худшим врагом, чем католицизм. Как и во многих других случаях Кальвин иллюстрирует свою мысль не только карами, ожидающими ослушников, но и апелляцией к позитивным примерам, в данном случае - к жизни Лорана де Норманди, оставившего все возможные соблазны своего высокого положения во Франции ради праведной жизни в Женеве. Единственное замечание: Лоран де Норманди занимал свою должность в Ле Мане, а не в Мансе.
Как мы поняли, Кальвин подталкивал верующих к отказу от ни-кодемизма, к отказу от высоких должностей и имущества ради жизни в «святом городе Женеве». При необходимости подобало стойко принимать муки за веру. Глава девятая - «Гонения во имя справедливости» - начинается с анализа трактата Кальвина «Малый рассказ о том, как должен поступать верующий, познавший истину Евангелия, если он находится среди папистов» (1543). Небесное блаженство и святость обретались отстаиванием своей верности Церкви. Не вполне понятно, как это утверждение согласовалось с догматом о предопределении. И еще меньше понятно, понимал ли Кальвин и его современники некую противоречивость стяжения спасения через дела в отстаивании веры, отрицание свободы воли. Во всяком случае, основная заслуга в формировании протестантских мартирологов принадлежит не Кальвину, а его
современникам Жану Крепену (я все-таки предпочитаю транслитерацию Креспен) и Теодору де Безу. Кстати, по-видимому, и Теодор де Без, и сама Н.В. Ревуненкова несколько нарушают порядок событий, упоминая о подвиге Ан Дю Бурга, 10 июня 1559 г. смело вступившегося в Парламенте за гонимых христиан перед лицом Генриха II. За свою смелость Дю Бург был сожжен живьем 23 декабря, приняв венец мученика, а через несколько дней во время турнира французский король потерял зрение и жизнь (С. 170). Однако Генрих II погиб 10 июля 1559 г., т.е. за полгода до казни Дю Бурга.
Образу христианского правителя у Кальвина посвящена десятая глава. Н.В. Ревуненкова напоминает о гуманистической традиции прославления идеального государя. Кальвин обращался к образу государя в одном из самых ранних своих трактатов (1532). То, насколько он был знаком с сочинениями Макиавелли, - вопрос, занимающий не одно поколение историков. И досадно, что автор не использовал работы М.А. Юсима, посвященные рецепции идей Макиавелли в различных культурных контекстах. Одна из главных задач «Наставления в христианской вере» Кальвина состояла в том, чтобы снять подозрения в тираноборческих стремлениях реформаторов, ведь этот труд был посвящен французскому королю. Сама возможность открытого противостояния законной власти, какой бы нечестивой она ни была, категорически отвергалась Кальвином. Только очень внимательный читатель мог найти в рассуждениях о судьбах неправедных королей призыв к тому, чтобы выступить в качестве орудия божественного возмездия неправед
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.