В ПОМОЩЬ САМООБРАЗОВАНИЮ
В. С. ЕЛИСТРАТОВ
Москва
Система языка, тест и культура речи
То, что в наше время традиционные представления о культуре речи претерпевают существенные изменения, вряд ли вызовет у кого-то сомнения. Мы не будем давать оценок этим изменениям. Кто-то говорит о том, что культура речи катастрофически падает, кто-то считает, что процесс объективен, закономерен и неизбежен. Кто-то даже радуется новациям и «всем сердцем слушает музыку» происходящего, если, конечно, это можно назвать музыкой. Дело не в этом. Попробуем заглянуть в суть явлений.
А в суть уже давно заглянули.
В принципе, все, что буквально обрушилось на наш (и далеко не только на наш) язык на рубеже тысячелетий, было четко и ясно предсказано нашей лингвистикой несколько десятиле тий назад. Характерно, что наиболее прозорливыми оказались не столько сугубо академические ученые, сколько те, кто имел непосредственное отношение к вузовской и особенно школьной педагогической деятельности, т. е. те, кто находился, так сказать, «в живом материале». Имен здесь много, и обзор «культурно-лингвистических пророчеств» занял бы огромный объем. Достаточно назвать, например, имя М. В. Панова, который задолго до всех этих «перестроек» и «дефолтов» писал и говорил о росте спонтанности в современной речи, о преобладании диалогизма в ней и о многом другом, о чем сейчас не говорит только ленивый. Многое сбылось даже в частностях. К примеру, идея о росте аналитизма в нашей речи. Раньше известны были только плащ—палатка, штык—нож и диван-кровать. Ну, стоп-кран и еще десяток-другой так называемых слов-биномов. Современная речь буквально утопает в «топ-менеджерах», «шоу-бизнесах» и «бизнес-леди» с их «имидж-мейкерами» (кстати, так и не знаю, как писать это слово, через дефис или слитно, и мне ни ка-
пельки не стыдно). Счет идет на тысячи единиц. Что, как известно, ставит под удар один из «сокровеннейших» знаков русской орфографии — дефис. Достаточно вспомнить, скажем, о том, что для поэзии, особенно XX в., вопрос о дефисном или слитном написании поэтического неологизма был такой же животрепещущий, как и вопрос о смысле жизни. Но это — в сторону.
Итак, многое из появляющегося в нашей речи сейчас специалисты предвидели давно. Но, как говорит молодежь, «жизнь оказалась богаче». Она внесла коррективы, уточнила прогнозы и местами, мягко говоря, несколько сгустила краски. И все же повода для паники нет. Опасения обоснованны, но конец света явно не состоится.
Все, что происходит с речью, происходит именно с р е ч ь ю, но никак не с языком. Лингвисты на протяжении последних почти двух десятилетий с неподдельной тревогой следили за тем, затронут ли привносимые в нашу жизнь новшества (нашествие английских заимствований. жаргонизация, письменная имитация разговорности в Интернете и т. д.) систему языка. Или же следует говорить лишь о некоем «бунте» реализаций этой системы, бунте, конечно, как и положено бунту, «бессмысленном и беспощадном», но по сути никак не затрагивающем саму систему. Выясняется, что система языка осталась незатронутой. Чисто практически это выражается, например, в том, что русский язык и в школе, и в вузе можно (а иногда даже и лучше) преподавать по учебникам 60—70-х годов прошлого века. Кое-что, разумеется, можно скорректировать в лексике (потерявшие актуальность советизмы и т. п.), кое-каких комментарии профилактически-рекомендательного характера потребовал бы раздел орфоэпии, но в целом — не более того. Современные учебники подчас слишком сосредото-
чиваются на несущественных моментах. Например, авторы часто упорно расширяют раздел, посвященный жаргону и прочим «нелитературным грехам» современной речи. А между тем вряд ли он того заслуживает. Не могу не процитировать здесь слова В. М. Шукшина, произнесенные им около сорока лет назад и ничуть, как мне кажется, не утратившие своей актуальности и сейчас. Отвечая на вопросы журналистов о повышении роли жаргонизмов в художественной литературе, В. М. Шукшин сказал:
Тут — странное дело: в литературе стало модой. в жизни — все не так. Крупный вор никогда не станет «по фене ботать» — говорить языком воров, за редким исключением. «Бота-ют» — хулиганы, мелкие воришки, «щипачи», студенчество. Семь лет назад я сам был студентом — никакого такого особого жаргона у нас не было: отдельные специфические слова, более или менее остроумные, несколько облегчающие постоянный серьезный страх перед экзаменом, и еще — что касается «стипухи», ее чрезмерной «скромности". И опять же: щеголяют этими словечками первокурсники. Сту-дент-дипломник говорит «нормально». В актерской среде больше всего говорят о «ракурсах», «мизансцене», «фотогеничности», «публичном одиночестве» профессиональные участник»! массовых сцен. И в матросах я был, и там все нормально с языком. «Салага» еще нет-нет вы-щелкнется со словцом, но его тут же осадит тот, кто служит по последнему году. Да он и промолчит в среде старших, это он с девушкой позволит себе «полундру» или «сачка». Но вот в литературе запестрели «предки», «чуваки», «чувихи», «хаты», «лабухи» — и пошла писать губерния: критики и пенсионеры ополчились на это, модные писатели упорствуют: целое дело! А «дела» нет «за отсутствием состава преступления». Поумериться бы с этим. Правда, «из мухи слона раздули»1.
Если послушать речь современного школьника, то больше всего поражаешься не тому, как много в ней жаргонных слов, а наоборот — тому, как их мало и как они часто повторяются. Круто, отстой, чел, клево, уау... Десятка два-три слов, не больше. Как специалист по жаргону могу компетентно утверждать достаточно, казалось бы, парадоксальную вещь: в 80-е годы жаргонизмов в речи школьников было (если не учитывать узкоспецифические компьютерные и т. п.) больше, чем сейчас,
•Шукшин В. М. Собр. соч.: В 5 т. — М., 19%. —Т. 5. —С. 71.
причем значительно. И интерес к жаргону (как чему-то потаенному, запретному) был больше. Сейчас статус жаргонизмов примерно такой же, как и у цитат и рекламных слоганов. Это — привычный, даже скучный антураж жизни. Что-то вроде пионерской линейки тридцатилетней давности. Страшно не мифическое засилие жаргонизмов, а то, что они стали чем-то очень напоминающим советский канцелярит. Крутой чувак — это то же, что проделать определенную работу. Так же скучно и неинтересно. Сниженная лексика словно бы въелась в сознание, и ее статус как сниженной смещается «вверх». Расшатывается иерархия стилей. Человек перестает чувствовать, где высокое, где нейтральное, а где низкое. Подобное явление периодически происходит в языке. Великий русский лингвист Б. А. Ларин называл его «варваризацией» или «концентрическим развертыванием»2. Такие «варваризации» (большей или меньшей силы) повторяются каждые 70—80 лет. Нечто подобное имело место в России после революции. Лучшее свидетельство «варваризации» 90-х годов XX в. — школьные и абитуриентские изложения и сочинения. К примеру:
«Ноздрев по своей сути был подл и подколо-ден. и не случайно именно он заложил Чичикова на банкете: Часть матерных образов в романе Шолохова мы рассмотрели. Теперь коротенько пройдемся по матери Григория; Сначала Онегин посы,чает Татьяну на все пять сторон, а потом, когда понимает, что она классная девушка, возвращается к ней жить; Декабристы последние восстали, а потом никто против царя не мог и гавкнуть; Пугачев в романе до конца отрабатывает 1ри невскую дубленку; Душа Печорина сжилась с бурями, вихрями и качками, и на берег)' ему тоска зеленая; Ночью Печорин учредил мордобой, а когда к нему нагрянули детективы, он ложно зевал и прикрывался насморком; Шарик очень умен, он даже знает, как пахнут пролетарии, и опознает в зад Главрыбу».
Все это, конечно, печально. Но повторюсь: приведенные примеры никак не являются иллюстрацией «деградации языка». Они всего лишь образцы той «разрухи», которая наблюдается, по словам классика, «в головах, а не в клозетах». Разрухи чувства стиля, которая.
2 См.: Ларин Б. А. История русского языка и общее языкознание. — М., 1977. — С. 176.
во-первых, в конечном счете все-таки поправима, и, во-вторых, присутствует далеко не во всех детских головах. К примеру, приемные сочинения в МГУ в последние годы в целом говорят о медленном, но верном выправлении ситуации, особенно если речь идет об абитуриентах из провинции. Москва, ставшая объектом наиболее радикальных экспериментов в области среднего образования, похоже, выправляется медленнее. Но и здесь наблюдается положительная динамика. По всей видимости, в образовании — и среднем, и высшем — началось что-то типа «неофициального ретро», т. е. возвращения, иногда и даже чаще всего вопреки «новаторским директивам сверху», к «старым добрым» методикам, приемам, подходам, видам работы.
Мало того: некоторые процессы, оценивавшиеся в конце 80-х — начале 90-х годов как катастрофические, таковыми не оказались. Приведу, казалось бы, частный, но весьма показательный пример. Московский старшеклассник образца начала—середины 90-х годов был носителем так называемого гипертрофированного аканья. Растяжение первого предударного гласного как черта манерного говора московских купчих известно с XIX в.
Аканье — вообще традиционный материал для насмешек над москвичами (ср. у Даля: С Москвы, с Пасада, с аваш— ного ряда...). По всей видимости, пик «гипераканья» пришелся на начало — середину 90-х годов. Московская молодежь манерно растягивала первый предударный гласный буквально поголовно. Сейчас эта черта хоть и сохраняется, но несколько ослабевает. Послушайте, к примеру, речь главного героя «Брата-1» и «Брата-2». Кажется, что это слегка подросший и чуть меньше акающий герой «Курьера», который акал просто отчаянно. Гипертрофированное аканье все реже зв^ит из уст дикторов. Десять-пятнадцать лет назад манерное аканье казалось эпидемией. Думалось, что это посягательство на самое святое — на нормативную структуру русского фонетического слова, выраженную знаменитой формулой академика А. А. Потебни: 1231 (так называемая схема редукции). Манерно гиперакающая московская молодежь вместо схемы 1231 упорно выдавала какого-то фонетического монстра, что-то наподоб
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.