Следование правилу и габитус в описании коммуникативной деятельности1
Г. Б. ГУТНЕР
Один из важнейших вопросов, возникающих при описании коммуникативной деятельности - это вопрос о понимании. Действие становится коммуникативным потому, что оно понятно другому. В настоящей статье предлагается обсуждение практики понимания, исходящее из простого факта: понятность основана на правилосообразно-сти. Именно следование правилу, согласие в его интерпретации делает возможным коммуникативное взаимодействие. Но констатация этого факта выводит нас на старую проблему, которая известна как проблема следования правилу.
Способность индивида вести себя сообразно правилам описывалась по-разному. По-видимому, возможные подходы к проблеме подразумевают выбор из ряда альтернатив, касающихся регулярности в коммуникации. Назовем важнейшие из этих альтернатив. Существование правил есть результат адаптации к окружающей среде или они основаны на неком врожденном знании (как это, например, представляет Н. Хом-ский). Следование правилам означает господство безличного социального начала, навязываемого индивиду сообществом (как это описывает С.А. Крипке), или оно есть творческий личностный акт, репрезентация "личностного знания" (М. Полани). Наконец, следование правилу можно рассматривать как иррациональную деятельность, основанную на привычках, или как осознанное подчинение разумно выбранной норме, предполагающее рефлексию и эксплицитное описание норм и образцов коммуникативной деятельности2.
Предлагаемое здесь описание структур коммуникативной деятельности базируется на тех решениях, которые восходят к работам Л. Витгенштейна, и связаны прежде всего с принципом семейного сходства. К этому принципу весьма близка концепция габитуса, разработанная П. Бурдье, которая также будет использована в настоящем исследовании. Предлагаемый подход позволяет, на мой взгляд, найти некоторый синтез, т.е. показать, что указанные выше альтернативные идеи вполне совместимы.
Проблема следования правилу в "Философских исследованиях" Витгенштейна
Обратимся к "истоку" проблемы. Обсуждая тексты Витгенштейна, мы не будем пытаться дать их развернутое толкование, но лишь попытаемся извлечь из них детали, значимые для дальнейшего исследования. В этом смысле небезынтересно соотне-
© Гутнер Г.Б., 2008 г.
сти пп. 185 и 201 "Философских исследований"3. В первом случае описывается пример обучения понятию "четное число". Ученик выписывает последовательности четных чисел, следуя правилу: для получения следующего числа нужно прибавить к предыдущему 2. При этом он исходит из конечной совокупности уже совершенных действий, которые, согласно примеру Витгенштейна, совершались лишь с числами, не превышающими 1000. И вот дойдя однажды до этой границы, ученик продолжает ряд следующим образом: 1000, 1004, 1008, 1012. Проблема состоит в том, что строго обосновать ошибочность этого продолжения невозможно. Все разобранные ранее примеры оказываются бесполезны, поскольку возникла новая ситуация. Еще ни разу не было объяснено, что значит "прибавить 2" для чисел, следующих за 1000. Поэтому ученик имеет право интерпретировать правило как угодно. Параграф 201 выглядит как обобщение этой ситуации. "Наш парадокс был таким: ни один образ действий не мог бы определяться каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие с этим правилом. Ответом служило: если все можно привести в соответствие с данным правилом, то все может быть приведено и в противоречие с этим правилом. Поэтому тут не было бы ни соответствия, ни противоречия". В самом деле, "образ действия" ученика не находится в соответствии с провозглашенным правилом, но и не противоречит ему. Точнее, ни соответствие, ни противоречие невозможно обосновать. Заданный ряд примеров всегда можно продолжить произвольным образом. Ученик (как и любой участник коммуникации - не обязательно в ситуации обучения) может лишь случайно угадать, какое правило подразумевается ситуацией.
Попробуем расширить контекст обсуждения. Прямое отношение к описываемой проблеме имеет пример из п. 76. С помощью этого примера вопрос о следовании правилу можно соотнести с идеей семейного сходства и описанием практики употребления языковых выражений. Витгенштейн пишет о границах понятий, точнее, о четкости этих границ. Предлагая сопоставить два изображения "одно из которых состоит из расплывчатых цветовых пятен, а другое - из пятен подобной же формы, в таком же соотношении, но с четкими контурами", он замечает: "Сходство здесь столь же бесспорно, как различие". Тот факт, что четкое изображение сходно с расплывчатым и в той же мере отлично от него, родствен цитированному утверждению параграфа 201. Сформулированному четко правилу можно с равным успехом поставить в соответствие любой образ действий, или нельзя никакой. Дальнейшее рассуждение Витгенштейна подтверждает эту мысль. Он пишет (в п. 76), что задача передать расплывчатое изображение с помощью четкого - невыполнима. "Я мог бы здесь с тем же успехом, что и прямоугольник, изобразить круг или сердце; ведь краски сливаются друг с другом. Изображение соответствует всему - и ничему". Этот пример демонстрирует попытку описать значение языкового выражения с помощью точной формулы. Такая формула должна охватывать все возможные случаи употребления. Однако эти случаи не имеют единой сущности, которую можно было бы схватить общим определением (передать с помощью четкого изображения). Такое определение будет как раз крайне неопределенным: под него можно подвести все что угодно или ничего. Ситуации употребления языкового выражения связаны благодаря семейному сходству. Это - многообразие ситуаций, в котором человек учится ориентироваться по мере изучения языка.
Понятие значения языкового выражения родственно понятию правила. Они описывают характер языкового поведения, которое невозможно втиснуть в рамки строгого определения. Последнее, когда претендует на общность и исчерпывающий характер, всегда оказывается несостоятельным. В этом и состоит проблема следования правилу. Ему невозможно следовать, когда оно предложено в виде общей, претендующей на строгость формулы. Подводить свои действия под такую формулу значит лишь "полагать, что следуешь правилу". Именно это происходит с учеником, который полагает, что следует правилу "прибавлять 2". Но действовать так, значит основывать свое поведение на догадках. Всякая попытка "иметь в виду" некую точную общую формулу вопреки ожиданию приводит к неопределенности. При этом не выручают
никакие попытки детализировать правило. Большая точность не приводит к большей ясности по поводу требуемого образа действий.
И наоборот, когда мы не формулируем точных правил, а действуем, подчиняясь "размытым" принципам коммуникативного поведения, мы чувствуем себя вполне уверенно. Эти принципы не предъявляются в качестве формальных определений или инструкций, а действуют как привычка, как хорошо освоенная практика. "Понимать язык - значит владеть некой техникой" (п. 199). Слово "техника" здесь близко по смыслу к греческому те^УП и может быть понято как искусство, умение, навык.
Социальные практики и габитус
Разговор о технике и навыке, как необходимых условиях следования правилу, заставляет внимательнее изучить способы существования коммуникативных техник в сообществе и их реализацию в действиях индивида. Для этого есть смысл обратиться к работам французского социолога Пьера Бурдье, которому удалось показать тождество персонального навыка и социальной практики.
Описывая социальные практики, Бурдье проводит два важных различения. Непосредственно осуществляемую практику он предлагает отличать, во-первых, от объективированных описаний этой практики, а во-вторых, сознательно усвоенных юридических или "квази-юридических" принципов, соотносимых с этой практикой. В первом случае речь идет об объективных закономерностях социальной жизни, которые описываются в теориях. Они представляют собой гипотетические модели упомянутых практик. Во втором случае Бурдье настаивает на отличии самой практики от всякого рода ее кодифицированных представлений, которые при определенных обстоятельствах создают сами акторы, осуществляющие эти практики. Думаю, не будет натяжкой аналогия между обсуждаемым Бурдье понятием практики и витгенштейновским понятием языковой игры. Согласно Бурдье вся человеческая жизнь есть совокупность определенных практик, подобно тому как и у Витгенштейна человек постоянно занят тем, что осуществляет различные языковые игры. Парламентские дебаты, церковные службы, финансовые операции - это все практики, осуществляемые сообразно санкционированным в обществе правилам. Небезынтересно, что для описания практик -правил их осуществления и принципов порождения - Бурдье, как и Витгенштейн, прибегает к понятию игры. Во всяком случае, именно об игре он пишет, вводя понятие габитуса - одно из основных понятий своей концепции.
Это понятие позволяет описать способ поведения человека, осуществляющего социальную практику. Габитус позволяет человеку находить правильный ход в игре, т.е. действовать согласно правилу. Несколько метафорически Бурдье определяет его как "чувство игры". Хороший игрок делает каждый раз то, что требуется игрой. Поясняя свою мысль, он обращается даже не к языковым, а к чисто телесным практикам. Подчеркивая доминирующую роль "чувства игры" по отношению к эксплицированным описаниям или формальным схемам социальной жизни, Бурдье пишет: "Там, где видели алгебру, нужно видеть танец или гимнастику"4. Именно техника владения телом обусловливает правильное участие в игре. Требуемый ход делается без размышлений, взвешивания альтернатив, осмысления инструкций. Он как бы "вписан в тело" участника игры. Бурдье также характеризует его как "инкорпорированную социальную игру" и "имманентное игре чувство необходимости"5.
В связи с последним определением следует обратить внимание на сочетание в габитусе двух противоположных характеристик: свободы и необходимости (или детерминированности). Габитус диктует определенную стратегию поведения и поступки участника социальной игры. С дру
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.