ФИЛОСОФИЯ, КУЛЬТУРА, ОБЩЕСТВО
Социальное значение русского раскола
А. Г. ГЛИНЧИКОВА
История и современность
События русского раскола отстоят от нас на триста пятьдесят лет и, казалось бы, так много острых вопросов задает современность, что не время сейчас возвращаться в такую давнюю историю. Собственно, с современности для меня эта проблема и возникла. Как могло случиться, что в моей стране не иноземные завоеватели, а собственная, да еще и народная власть в течение десятилетий безнаказанно и беспрепятственно уничтожала миллионы своих граждан?.. Надо было понять, что породило этот тип взаимоотношений общества и власти, что сделало его возможным в России и, самое главное, излечились ли мы от этой страшной болезни социального самоистребления, или нам следует ждать все новых и новых ее рецидивов.
События, последовавшие за крушением коммунистической империи, показали, что ни радикальная смена идеологии, ни радикальная смена отношений собственности не повлекла за собой изменения самого главного - базового алгоритма существования социальной системы - характера взаимоотношений общества и государства. После крушения советской системы российское общество сохранило за собой примерно те же черты политического и экономического бесправия и абсолютной беззащитности перед лицом государства, которые оно имело и при "коммунизме", и при царизме. Новые "демократические" и неолиберальные "одежки" несколько изменили условия господства политической элиты, но не затронули сути социально-политической конфигурации "общество-государство". А это значит, что никаких внутренних, социальных препятствий для рецидива репрессивной политики элиты по отношению к обществу не возникло.
Мы должны понять, как попала Россия в эту политическую конфигурацию, как, когда и почему сложилась эта своеобразная логика взаимоотношений между обществом и государством в России.
Особенность отношений общество-государство в условиях российской модернити
Особенность российской конфигурации "общество-государство" заключалась в том, что государство рассматривало себя как полноправного и ничем не ограниченного "автора" и хозяина всех политических, экономических и культурных процессов,
© Глинчикова А.Г., 2008 г.
протекавших в системе. Обществу же отводилась роль объекта, инструмента для осуществления этих процессов, лишенного "соавторского" соучастия. При этом общество должно было строго подчиняться государству в реализации поставленных государством целей. Строго говоря, в основе этой системы лежит идея определенного тождества общества и государства. Но тождества очень своеобразного. Общество как бы обязано отождествлять себя с государством во всем и ни в коем случае не поднимать вопроса о том, в какой мере политика государства соответствует интересам общества. Даже уже сама постановка этого вопроса рассматривалась как кощунственный антигосударственный, а следовательно (коль скоро общество и государство по существу есть одно и то же!), - антиобщественный акт. С другой же стороны, государство всегда четко отличало себя от общества, как единственную инстанцию, имеющую право и обязанность формулировать и защищать общественный интерес и строго следило за тем, чтобы общество не покусилось на эту его исключительную политическую прерогативу и привилегии, с ней связанные.
Отражением этой изначальной двойственности (тождественности и нетождественности общества и государства) стало второе свойство данной системы: государство здесь понималось в двух смыслах. С одной стороны, государство в широком смысле, включающее и растворяющее в себе вообще все - и общество, и политическую элиту. С другой стороны - государство как нечто отличное от общества, не совпадающее с обществом, как инструмент управления обществом, контроля и принуждения общества для реализации поставленных этим государством целей. Двойственность эта не случайна, и она не является простым результатом терминологической неясности. Двойственность эта органично вытекает из особой природы конфигурации государство-общество, характерной для российской политической системы. Именно эта, тщательно оберегаемая при всех политических режимах и на разных исторических этапах, двойственность делала и делает возможной легитимацию подобной архаичной патерналистской системы со стороны общества.
Третьей особенностью этой системы, органично связанной с двумя первыми, является то, что "государство в узком смысле этого слова" здесь не просто жестко совпадает с правящей элитой, но совпадает с конкретными лицами, личностями, воплощающими собой элиту. Таким образом, статус всеобщего интереса автоматически получают здесь не просто интересы правящей элиты, как особого социального института. Статус всеобщего интереса приобретает здесь просто личная, индивидуальная воля или даже прихоть правящего лица, причем уровень власти здесь не принципиален. Прихоть человека, облеченного даже очень незначительной властью, воспринимается как порой неприятное, но естественное проявление всеобщего интереса. Т.е. лицо и политическая функция здесь очень архаически по-прежнему не разделены. И это делает возможным и "легитимным" расправу с лично неугодными людьми (по карьерным, или каким-либо иным чисто личным соображениям) под прикрытием "защиты интересов государства". В этом смысле здесь не только общество должно отождествлять себя с властью, но и власть (элита) получает возможность выдавать свои частные (как социальные, так и чисто личные) интересы за интересы общественные и защищать их, выдавая это за защиту общественных интересов.
Система эта при всем своем очевидном удобстве для власти представляет серьезную опасность и для общества, и для государства в широком смысле, да, в конечном итоге, и для самой политической элиты. Главная проблема здесь состоит в том, что в этой системе отсутствует очень важный компонент, обусловливающий устойчивость любой секуляризированной системы - здесь нет секуляризованного института, способного принуждать и поощрять политическую элиту к реализации общественного интереса. И, одновременно, нет секуляризованного института, способного защищать общество и общественный интерес от личного и социального политического эгоизма правящей элиты. Речь идет о центральном для современных секуляризированных государств институте гражданского политического контроля общества за действиями политической элиты в рамках секуляризированного гражданского государства, кото-
рый и получил название представительной демократии и связанных с ней политических институтов выборов, участия и контроля.
Ни одна сложная система (а государство есть весьма сложная система) не может быть устойчивой и нормально развиваться без эффективно работающих механизмов взаимовлияния и взаимоконтроля общества и власти, особенно, когда речь идет о сигналах "болевых", сигналах "опасности". Такими важнейшими "болевыми сигналами" опасности являются сигналы общественного недовольства, несогласия с теми или иными действиями правящей элиты. От институционализации и эффективной канализации подобных сигналов в политической системе зависит ее адаптивность, ее устойчивость и ее легитимность. В системах, где для псевдо-удобства властей эти каналы блокируются, начинается "социальная анемия". В результате общество и власть все больше расходятся в своих интересах, кризис легитимации власти сопровождается усилением авторитарных тенденций и заканчивается политическим взрывом, после которого цикл снова возобновляется, причем интервалы от взрыва до нового кризиса становятся все короче.
Подобная система постоянно воспроизводит удивительный потенциал саморазрушения, не давая обществу подняться и сметая с лица истории многие великие достижения предшествующих поколений, добытые ценой невероятных усилий, и вынуждая каждое последующее начинать едва ли не с нуля.
Как случилась, что Россия попала в порочный круг подобного социального процесса, и когда именно это произошло? Вот вопрос, на который предстояло ответить. Классические работы марксизма не давали ответа на этот вопрос. С одной стороны, подобный "нестандартный" тип конфигурации общество-власть, связанный с некоей незавершенностью секуляризационного процесса, находится за пределами марксистского исследования. С другой стороны, даже имея дело со "стандартным", гражданским завершенным секуляризационным процессом, Маркс смутно представлял, как будет развиваться конфликт-диалог общества и государства после так называемой социалистической революции. Кроме общих фраз об отмирании государства, быстро, впрочем, сменившихся на практике идеями его беспрецедентного усиления под лозунгами "диктатуры пролетариата", марксизм (особенно в его ипостаси "марксизма-ленинизма") ничего здесь предложить не смог.
В поисках ответа на этот современный и актуальный вопрос мы и обратились к истории, в том числе - истории самой проблемы.
К истории проблемы
По своему значению в русской истории раскол можно было бы сравнить с глубокой психологической травмой, которую общество пережило на ранних стадиях развития, а потом..."забыло". Забытая ("вытесненная" в фрейдистской интерпретации) и непреодоленная социальная травма напоминает о себе постоянно возобновляющимися рецидивами "социальных неврозов". И в этом смысле история интерпретации раскола отражает своеобразные этапы погружения российского сознания в свое наиболее заветное прошлое, мучительные этапы возвращения к своей "вытесненной" сердцевине.
Русская история Нового времени начинается по существу с Карамзина и здесь раскол занимает настолько ничтожное место, что даже не стоит на этом останавливаться. Важным следующим шагом становится "История России с древнейших времен" С.М. Соловьева. Здесь уже тема раскола включается в русскую историю. Правда, включается пока весьма своеобразно. Конечно, раскол еще не является здесь не только главной, но даже существенной темой русской истории. Он рассматривается отдельно, вне связи с экономическими, политическими, геополитическими и социальными проблемами и вызовами, с которыми столкнулась Россия в ту критическую эпоху. Соловьев формулирует традиционную интерпретацию раск
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.