ИЗ ИСТОРИИ НАУКИ
© 2014 г.
Б. В. Варнеке СТАРЫЕ ФИЛОЛОГИ1
(Публикация и комментарии И.В. Тункиной)
Оправдывали поклонники Зелинского такую манеру его изложения необходимостью приспособляться ко вкусам и запросам широкого круга читателей. Но их состав очень разношерстен. Одновременно с ним печатали в «толстых» журналах Ю.А. Кулаковский2 главы из «Смерть и бессмертие»3, И.В. Цветаев свои образцовые по простоте и содержательности очерки из жизни римских школ4. Стало быть, все дело - какому зрителю жаждал угодить Ф.Ф. Думаю, тому самому, который восторгался дореволюционным кривляньем Мейерхольда, «Балаганчиком» Блока, мистериальными грезами Вячеслава Иванова5 и всей той ерундой6, какая у нас господствовала перед крушением «старого порядка».
1 Окончание. Начало см. ВДИ. 2013. № 3. С. 191-201; № 4. С. 123-155.
2 Кулаковский Юлиан Андреевич (1855-1919), историк; магистр (1883), доктор (1888) римской словесности; член-корреспондент ПАН (1906). Учился на ИФФ МУ (1873-1876), младший преподаватель латинского языка Лицея цесаревича Николая (1877-1878). Командирован в Германию (1878-1880), слушал лекции Т. Моммзена. После сдачи магистерских экзаменов в МУ (1881) приступил к преподаванию в Киеве: приват-доцент (1881-1882), доцент (1883-1884), экстраординарный (1884-1888), ординарный (1888-1906), заслуженный ординарный (1906), сверхштатный заслуженный ординарный (1906-1919) профессор кафедры римской словесности, секретарь ИФФ (1890-1906), член Совета УСВ, профессор греческой истории ВЖК в Киеве (с 1884); член Комиссии по преобразованию вузов МНП (с 1902). См. Пучков 2004.
3 Кулаковский 1897.
4 Цветаев 1902.
5 Иванов Вячеслав Иванович (1866-1949), поэт и философ; доктор классической филологии (1921). Учился на ИФФ МУ (1884-1886) у П.Г. Виноградова, но, не закончив курса, уехал за границу. Продолжил учебу (1886-1891) в Берлинском университете у О. Гир-шфельда и Т. Моммзена. Долгие годы странствовал, затем жил в Петербурге (1905-1912). В доме с Башней на Таврической улице в 1905-1907 проходили знаменитые ивановские «среды», объединявшие цвет русской артистической, литературной и философской интеллигенции. Читал лекции по истории греческой литературы на курсах Раева. В 1913 переехал в Москву. С 1920 профессор Азербайджанского государственного университета (преподавал древнюю и новую литературу и языки, историю религии и европейской философии). В 1924 командирован за границу, выехал в Италию (Рим) и в Россию не вернулся. До 1936 сохранял советское подданство.
Б.В. Варнеке скорее всего имеет в виду статьи и книги Вяч.И. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (1904), «Новая органическая эпоха и театр будущего» (1906), «"Ревизор" Гоголя и комедия Аристофана» (1923), «Дионис и прадионисийство» (1923).
6 Б.В. Варнеке как сторонник реализма XIX в. категорически не принимал декадентские веяния в философии, литературе, музыке, театре эпохи Серебряного века, вслед за М.П. Садовским называя их адептов «апостолами Ибсена» (ГЦТМ. Ф. 458. Оп. 1. Д. 64. Л. 2 об.).
ПРИЛОЖЕНИЕ7
Еще студентом я был предназначен к оставлению для подготовки к профессорскому званию, и проф. Ф.Ф. Зелинский, игравший на поощрении молодых талантов, таких обещающих студентов удостаивал приглашения на свои «нечетные четверги». На них главными козырями были такие видные ученые, как Н.И. Кареев, А.И. Введенский, С.Ф. Платонов или В.В. Латышев, но ради поощрения допускалась и ученая мелочь обоего пола. Обязательно было появление на четвергах тех филологов, кому предстояло у Ф.Ф. Зелинского пройти муку магистерского экзамена. Для декорации «демократического фона» к этим тузам и козырям допускалось в малом количестве и студенчество. Для меня всю жизнь посещение т(ак) н(азываемых) «семейных» домов являлось одним из тягчайших мучений, а встреча с такими учеными дамами, как, например, жена профессора Платонова, переводившая с греческого Риторику Аристотеля и другие умные вещи, приводила в сплошной ужас и превращала в немой соляной столб.
Хозяин очень дорожил успехом своих четвергов и всячески старался соединить науку с свободными искусствами. Для этого он сам старался подать пример, вплетая в ученые сплетни цветы высокой поэзии. Шляпа министра Зенгера давала ему повод припомнить отрывок из сказки Щедрина, про своего гонителя, председателя Ученого комитета академика Сонина он ехидствовал параллелью из малоизвестного рассказа Достоевского, что приводило его почитателей в священный трепет перед беспредельностью его начитанности.
Правда, однажды по делу он вызвал меня за полчала до начала официального «четверга» и наедине я застал его подзубривающим какие-то стихи Фета. Когда собрались гости и после ученой части в кабинете перешли в столовую и там кто-то случайно обмолвился словом, встречающимся в этих стихах, Зелинский мистически откинул назад голову, процедил сквозь зубы это слово, и показывая вид, будто припоминает давно забытую вещь, провещал как раз те самые стихи Фета, за «усвоением» которых я так некстати его застал. Таким образом мне лично тайна его лаборатории поэтических фейерверков была открыта.
Раз как-то перед самым переходом в столовую появился среди обычных посетителей очень неказистый франт с гладко прилизанными рыжими волосами, тараканьими усами и довольно свинячьими глазками; мешки под ними и подозрительная краснота носа «лупеткой» заставляли думать, что он не враг спиртных напитков.
Хозяин, как и всех гостей, встретил его с восторженной радостью, заимствованной из практики германского Kneipwesen8. Новый гость всех обошел, пожимая руку и бормоча под нос себе весьма невразумительно свою фамилию.
За столом он, как на грех, оказался моим соседом, и это дало мне возможность вдосталь налюбоваться и его сиреневым жилетом и каким-то невероятно пышным галстуком оливкового цвета. Это при его мизерной наружности заставило меня принять его за какого-нибудь родственника хозяев из числа приехавших из Тирасполя или Крыжополя провизоров или акцизных надзирателей. Благодарен я был ему за его полную молчаливость. Я видел только, как грустно посмотрел он на графинчик с водкой, откуда хозяин разлил мужчинам только по малюсенькому наперстку, повторение чего было безнадежно из-за полного истощения содержания столь, очевидно, приятного его сердцу флакона. С тем большим рвением ухватился он за свой стакан с красным вином, марка которого тоже, видимо, его разочаровала сильно.
Хозяин на моего соседа обращал мало внимания и близился уже тот вожделенный час, когда можно было считать очередной «четверг» отбытым, как вдруг Зелинский, видимо спохватился, что неловко редкого гостя оставлять безгласным, среди наступившей паузы спросил его:
- Какой из общелитературных журналов вы находите наиболее передовым?
Мой сосед с трудом дожевал кусок полендвицы и вяло поворачивая языком просюсюкал:
- Пожалуй, все-таки «Северный Вестник».
7 В «Приложении» приводятся отрывки из неопубликованных воспоминаний Б.В. Вар-неке «Литературные встречи» (1931). В первом описан один из журфиксов на квартире Ф.Ф. Зелинского, во втором речь идет об А.А. Блоке, который в университете был слушателем Б.В. Варнеке, констатировавшего впоследствии: «с великими поэтами мне в жизни вообще не везло».
8 Кабацкое поведение (нем. разг.).
Мне природа вообще отказала в даре застольных бесед, а на четвергах у Зелинского, среди столь высоких тузов учености, я доселе не срывал печати молчания с уст своих, но тут какой-то злой демон подтолкнул меня и я счел уместным проявить свою начитанность и вставил вопрос:
- Ну как же так, коль там печатают такую зеленю ахинею, как стихи разных Бальмонтов?
Если бы я при всем честном народе снял брюки и в голом виде на столе начал танцевать
канкан, эффект был бы не больший!
Не только мое, но и самое искусное перо бессильно передать то презрение, с каким на меня взирал с высоты своего олимпийского величия хозяин.
Мой сосед с другой стороны, будущий профессор П.П. Митрофанов прошипел:
- Здорово! Ведь как раз Больмонт-то и сидит с вами рядом!
Не думаю, чтобы Ванцетти на электрическом стуле чувствовал себя хуже, чем я мучился до той минуты, когда парадная дверь захлопнулась за нами. Зелинский простился со мной зловеще сухо, и я сознавал себя преступником, испортившим все величие торжественного визита.
На лестнице вышедший вместе со мной философ профессор Введенский вдруг захохотал и поощрительно хлопнул меня по плечу:
- А ловко вы саданули эту рыжую кривляку...
Подвернувшийся тут же Митрофанов добавил:
- Ну, батенька, ставьте крест: пан Тадеуш вам этого не простит в веки вечные. Он так подмазывается к модным декадентам.
Не помню, как я добрел до своего института. К Доминику, куда я обычно заходил, чтобы там на свободе вознаградить себя от лицемерной скуки высокомудрого журфикса, я на этот раз и не подумал зайти. И всю ночь до утра проворочался, зная слишком хорошо, как жадно подхватывает ученый мир всякую сплетню, я предвидел, какой будет злорадный пересуд этой встречи московского поэта за столом у Зелинского, и боялся, что он по своей свирепости не простит моей выходки, а нажить врага в таком влиятельном в филологическом мире человеке было страшно и не такому беспомощному новичку, каким был я. Ту поддержку, которую я только что начал от него встречать, я считал совсем погибшей!
Эти страхи мои тянулись долго, и два следующих «четверга» я малодушно пропустил, считая, что больше в дом к Зелинскому мне хода нет.
Но он оказался куда выше моих опасений. Встретив [меня] как-то в коридоре института, он, как ни в чем не бывало, остановил меня, дал новый заказ для близкого ему издательства учебников Георгиевского и Манштейна и участливо спросил меня, не хвораю ли я, и почему не показываюсь на четвергах?
Про несчастный случай с Бальмонтом ни тогда, ни позже он не обмолвился и намеком, а я тем менее склонен был переворачивать эту позорную страницу своих светских похождений.
В учебном 1903/4 году я вел в Петербургском университете обязательный для всех филологов 2 курса семинарий по латинской поэзии, для которого выбрал Amores Овидия. Записалось ко мне по неволе челове
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.