современных непростых российско-украинских отношений. Как отмечает автор, «страсти, которые кипели сто лет назад в украинском политическом сообществе по поводу дилеммы " автономизм, федерализм или самостийность", с новой силой вспыхнули в отечественной постсоветской историографии в первой половине 1990-х гг. в связи с переоценкой идей, людей и событий Украинской национально-демократической революции 1917-1920 гг. Сейчас эта тематика снова в фокусе внимания учёных и практических политиков, ибо и в первой четверти XX века, и поныне на евразийском геополитическом пространстве действуют одновременно тенденции дезинтеграции и интеграции государственных образований, суверенизации и консолидации наций» (с. 178). Эти дискуссионные вопросы основательно проработаны в статьях, затрагивающих тему выбора представителями украинской либерально-демократической партийной элиты формы будущего национально-государственного устройства - «Федеративная идея в программе и тактике Украинской партии социалистов-федералистов (1917-1920 гг.)» (с. 178-187), «М.С. Грушевский в годы Первой мировой войны: общественно-политическая и публицистическая деятельность» (с. 290-315). В последней охарактеризованы взгляды Грушевского на проблему сохранения культурной самобытности так называемых малых, негосударственных народов, к которым относились и украинцы.
Замечу, что в формировании украинской политической оппозиционной элиты
конца XIX - начала XX в. имеется, пожалуй, немало сходства с аналогичными процессами в других национальных регионах Российской империи или даже на некоторых специфических собственно великорусских территориях. Так, неожиданные параллели обнаруживаются с процессами формирования сибирского областничества (или автономизма): совпадение времени зарождения (1880-1890-е гг.), значительная роль творческой интеллигенции (писателей, историков, этнографов), первоначальный смешанный идейно-политический характер и состав кружков, групп, организаций (и на Украине, и в Сибири в них поначалу входили люди с аморфными, ещё чётко не определившимися взглядами), нарастание на протяжении 1890-х гг. политического компонента в региональном (на Украине - регионально-национальном) общественном движении, наконец, постепенное идейно-политическое размежевание на рубеже веков (особенно накануне и в период Первой российской революции) на либеральных и революционных демократов.
К достоинствам рецензируемого издания следует отнести наличие именного указателя, фотогалереи основных героев, биобиблиографии автора, а также удачное художественное и полиграфическое оформление. Перед нами книга, которая станет востребованной, а её двуязычный формат будет способствовать более широкому распространению собранной в ней ценной информации.
А.А. Штырбул
Т.А. Филиппова. «Враг с Востока»: Образы и риторики вражды в русской сатирической журналистике начала XX века / Предисловие В.И. Шеремета. М.: АИРО-ХХ1, 2012. 384 с., ил.
Модернизация вкупе с глобализацией обо стряют идентификационные проце ссы. Особенно если модернизация лихорадочная, а глобализация - ажиотажная. Нечто подобное наблюдалось в конце XIX - начале XX в.: России пришлось то ли отстаивать, то ли разыскивать собственную культурную «самость». Принято считать, что тогда российские идентификационные процессы происходили исключительно с оглядкой на Запад. Книга Т.А. Филиппо-
вой убеждает нас в обратном. «Погоня за лидером» приобрела всеобщий характер, «догоняющие» нервно оглядывались друг на друга, а Россия вынуждена была по-новому посмотреть на Восток - не только ближний, но и дальний. Как выглядели в глазах подданных Российской империи японцы, вкусившие плодов реставрации Мэйдзи, и турки, «просвещаемые» по мере падения режима Абдул-Хамида II? Можно ли сегодня посмотреть на «азиатов» гла-
зами наших соотечественников столетней давности? Автор утверждает, что можно. Достаточно обратиться к нетрадиционным источникам, которые, кстати сказать, сегодня могут быть более понятны, нежели привычные письменные документы.
Визуализация исторического знания стала фактом современной культурной истории1. Но как увидеть мир глазами человека, не знавшего телевидения и совсем по-другому воспринимавшего довольно редкое документальное кино? Т.А. Филиппова использует источник, дающий многомерную, пусть гипертрофированную и гиперболизированную картину окружающего - столичные сатирические издания («Будильник», «Осколки», «Сатирикон», «Стрекоза», «Шут»), расплодившиеся в годы Первой русской революции. Автор намеренно ограничивается журналами либерального направления, игнорируя правые и черносотенные, не только в силу эфемерности, но и «избыточной» эмоциональности последних. Подобный подход представляется продуктивным, поскольку аффектированные реакции вряд ли помогут составить объективное представление о глубинной динамике общественных настроений.
Карикатура, как и пародия, - побочный результат популяризации «высокой» культуры с помощью новейших средств «доставки» её потребителю. И это не просто опошление созданного «корифеями», «мэтрами», «маэстро», а скорее элемент формирования гражданского общества со всеми его неизбежными издержками. «Смеховые» и «ярмарочные» жанры убедительны для масс. В начале XX в. российская карикатура, вольно или невольно, пыталась донести до народа стандарты мировосприятия так называемого образованного общества. Насколько адекватной была ретрансляция, и в какой мере пропагандистски-культуртрегерский замысел оказался реализован -ответить сложно. В данном случае российская журнальная карикатура и поэзия сосредоточились на формировании образа «настоящего» восточного «врага», имплицитно противопоставляемого западному (хотя и сомнительному) «другу».
Но дело не только в этом. «Враг» -«категория автобиографическая», справедливо замечает Т.А. Филиппова (с. 32), он позволяет понять самого себя, без него
идентификационный процесс невозможен. Разумеется, если взгляд на внешнего «врага» и «врагов» будет не односторонним, а «параллаксным»2 - именно таким он был в «блуждающих» на протяжении 19041913 гг. карикатурных образах.
Монография выстроена в современной «клиповой» манере; сатирические образы комментируются для выявления таящихся в них архетипов и «культурных депо». Она является новаторской как по замыслу, так и по способу его реализации. Автор начинает с образов Японии и японцев, сразу же отметив тотальную неподготовленность российских верхов к восприятию новых геополитических реалий (с. 40-44). Официальная российская пропаганда на протяжении всего XX в. формировала уничижительный образ восточного соседа, семантически высмеивая имена противника (с. 57, 72) и сосредоточиваясь на привычных экзотических клише, таких, как «гейша», «харакири», «банзай», «микадо», противостоящих возвышенным культурным интенциям Серебряного века (с. 46-47). Судя по карикатурам, образ культурно чуждого японца упорно противопоставлялся якобы близким для русских античным образцам (с. 48-49, 51). Обычная для формирования образа врага бестиаризация тяготела к подчёркиванию «мелкости», расовой неполноценности, инфантилизма и «детской» лживости противника (с. 54-56, 62-65, 72-74), а упор на финансово-ресурсную немощь (с. 58-59) создавал представление о неизбежности его поражения (заметим, что и в наши дни некоторые авторы уверяют, что «объективно» Россия не проиграла войну с Японией).
Подобные образы порождали антимобилизационную расслабленность, что со временем не могло не вызвать революционизирующего эффекта. Что касается картины повального японского шпионства, то, возможно, она подстегнула российскую шпиономанию времён Первой мировой войны (с. 76-77). В этом же контексте примечательны намёки на то, что японская псевдоевропеизация означала усвоение худших черт Запада и ревитализацию собственных генетических пороков (с. 77-80, 86-87). В общем, как заключает Т. А. Филиппова, «острие жёстокой критики» японцев скоро «обратилось против собственных властей, приведя в итоге к революции» (с. 92).
Одним из уроков антияпонской пропагандистской кампании, как показывает далее автор, стало расширение «пространства вражды» на Дальнем Востоке (с. 102). Сатирики не уставали подчёркивать, что за спиной Японии стояли Англия и США, заинтересованные в ослаблении друг друга. При этом несомненной авторской удачей следует признать рассмотрение содержания политико-пропагандистской сатиры в гендерном дискурсе. Для смыслового и стилистического принижения противника сатирики активно использовали известный «бытовой набор» -«гейша-веер-кимоно», «чайный домик» (с. 126). Образ гейши - обольстительной, лживой и коварной - получил далекоидущую экстраполяцию. Со временем к этим образам добавились сходные представления о гареме и одалисках, хотя порой этот социальный институт напоминал «привилегированные закрытые школы для девочек, какие появились в XX веке в Англии» (с. 224-226). Получается, что российские сатирики, возможно, сами того не сознавая, с истинно патерналистской назидательностью противопоставили добродетельные и порочные женские образы, экстраполируя их не только на Восток, но и на весь мир.
Впрочем, насмешки по поводу своих восточных соседей скрывали растущие страхи перед геополитической непредсказуемостью. Не случайно «двуликая» (женственная) Япония представлялась не только агрессором, но и жертвой происков Великобритании и США. Последние неизменно представлялись в маскулинном виде - разжиревший Джон Буль и хищнически тощий Дядя Сэм. С другой стороны, изнеженная «гаремно-диванная» Турция оказывалась жертвой «немца» - символа новой (более агрессивной) маскулинности (с. 229). Т.А. Филиппова подмечает, что тема сексуального доминирования Запада в карикатурах неуклонно нарастает (с. 242, 245, 247), при этом авторы карикатур и фельетонов предугадали неизбежность выступления Османской империи на стороне Германии в Первой мировой войне (с. 252-254).
Ещё одно наблюдение Т.А. Филипповой заслуживает внимания: «Лицемерие в вопросах веры в сочетании с похотливыми домогательствами и злоупотреблением
официальными должностями становятся в российской сатире расхожи
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.