Трагедия красоты в книге "Красота
и польза"
Э. Ю. СОЛОВЬЁВ
Весной 1958 г. Борис Шрагин и я стояли на улице Горького, напротив Телеграфа. Борис Иосифович Шрагин в 1952 г. был моим учителем логики в средней школе в Свердловске, в конце пятидесятых - старшим коллегой по тесному околоильенковскому цеху эстетиков (выдающийся острослов Михаил Лившиц называл его сообществом "московских младомарксистов"). Борис Шрагин сказал: «Вот, Эрик, сейчас я познакомлю тебя с живым воплощением замечательного эстетического императива, сформулированного Чеховым: "В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли"».
Со стороны Кремля к нам приближался Карл Кантор.
Лицо: он походил на библейского пророка и пребывал в Христовом возрасте.
Одежда: на нем был закордонный добротный плащ, о каком мечтали в ту пору все поклонники Ремарка.
Душа: о ее достоинствах неопровержимо свидетельствовал голос.
Поставленные голоса, которые мне дотоле доводилось слышать, как правило, были поставлены под Левитана, под дикторство. Их обладатели интонационно кричали и гремели, даже если говорили совсем тихо. В бархатном баритоне Карла Кантора не было ни грана дикторства. Человек страстный, он, однако, говорил тихо даже тогда, когда громко декларировал. Секрет уникального исполнения им стихов Маяковского (о чем так часто с восхищением вспоминают), на мой взгляд, заключался в том, что он всего Маяковского читал лирически, умудряясь даже плакатные строфы изымать из митингового дискурса. Подобная дикция одними голосовыми упражнениями не достигается; за ней непременно кроется внутренняя духовная работа.
Красоту ума выявили уже первые дружеские беседы, состоявшиеся в 1958-1959 гг. В Канторе восхищала не столько даже незаурядная эрудиция, сколько редкая проработанность, цельность и укомплектованность его многознания. Уже в ту пору можно было догадаться, что он призван к великолепию историософских размышлений (которым, слава Богу, и отдался в конце жизни, - с первых лет столь подозрительной для него перестроечной свободы).
Беседующим Карлом нельзя было не любоваться. Вместе с тем чем чаще случались наши беседы, тем навязчивее преследовал меня почему-то следующий вопрос: а не сомнительно ли само словосочетание "красивая мысль"; не избыточно ли качество красоты для истинной мысли; не скрадывает ли оно нравственно значимую прозаичность и затрудненность ответственного рассуждения?
© Соловьёв Э.Ю., 2012 г.
По строгому счету вопрос относился не к Кантору, а, скорее, ко мне самому, но одним из стимулов к его долгому (по сей день незавершенному) обдумыванию послужила монография "Красота и польза", подаренная мне Карлом в конце 1967 г. (М., 1967).
Это была книга интересная и странная, и именно ей я хотел бы уделить максимальное
внимание в нынешнем, по необходимости кратком, мемориальном очерке.
* * *
Попробую прежде всего восстановить впечатления 1967 г. и предъявить их суммарно, отказываясь от какой-либо систематизации задним числом.
Хорошо помнится сам эффект встречи, продолжительной читательской встречи с автором, которого уже давно знаешь через устное общение. Восхищало (и вызывало улыбку), что многогранно красивый человек посвящает свои силы выяснению сущности красоты.
Книга Кантора была именно об этом. Его общий подход (и основной тезис) поражал своей неожиданностью, элегантностью и простотой: оказывалось, что секрет красоты, над разгадкой которого веками билась эстетика, по строгому счету, раскрывается вовсе не ею, а социальной философией и философией истории. Сущность красоты адекватно постигается и высказывается в общественном идеале. Таков, решительно настаивал Карл, коммунистический идеал Маркса и исключительно Маркса. Последнее, как особую исто-рико-критическую интонацию, могли легче всего расслышать молодые философы-шестидесятники, сформировавшиеся под лидерством Э.В. Ильенкова. Освоить первомарксизм (а) в его аутентичности, открывающейся нам через свободное живое чтение, (б) в его глубинных связях с классическим философским наследием, (в) в его разящем отличии от господствующего (пропагандистского или кафедрального) советского марксизма, - так было услышано ими исходившее от Эвальда триединое требование-задание.
Кантор к прозелитам Ильенкова не принадлежал и не может считаться шестидесятником по времени своего идейного рождения. Он (как и сам Ильенков) был "родом из пятидесятых" и уже тогда самостоятельно взрастил свой, эстетически востребованный образ Маркса. Тем поразительнее было, что все рассуждение Кантора, начиная с общих определений искусства, кончая проектными проблемами художественных промыслов и дизайна, оказалось подчиненным ильенковскому философскому требованию-заданию.
Оно (требование-задание) подтверждалось теперь книгой "Красота и польза" как "дух самого времени"...
О том, что социальная философия Маркса допускает и даже непременно предполагает широкие эстетические экспликации, к 1967 г. было уже сказано немало (прежде всего в статьях, вышедших из-под пера Л. Столовича, Б. Шрагина, Л. Пажитнова, В. Тасалова, Ю. Давыдова). Но не было монографии, где все социокультурные феномены прекрасного с таким методологическим мастерством сводились бы к основному смыслу коммунистического идеала по Марксу. Смысл этот Карл Моисеевич определял коротко, ясно и безоговорочно: свободный осмысленный труд на базисе общественной собственности, или (хрестоматийно): труд в коллективе, но непременно обладающий достоинством свободы и творчества. В очень близком подтексте лежало следующее утверждение: общественная собственность еще не отвечает понятию коммунистической, если на деле, на практике не обеспечивает всеобщности творческого труда. Этот недосказанный, но легко вычитываемый тезис приобретал опасную остроту в обществе, которое вот уже пять лет как было заброшено в идеологическое ожидание поколенчески близкого коммунизма.
Но что было, пожалуй, самым удивительным (и лучше всего запомнилось), так это общая - глобальная по характеру - социально-критическая настроенность Кантора. В книге "Красота и польза" Марксова критика капитализма сохранена и позиционирована в качестве универсального, непредвидимо долгосрочного способа толкования всей общественной истории, состоявшейся после Маркса. Как его самочинный, свободный, никем не опосредованный кабинетный преемник, Кантор 1967 года не признает, если вглядеться, никаких региональных формационных рубежей, никакого принципиального форма-ционного раскола мира "на два лагеря", "на две системы". Социализм - первая стадия
коммунизма? - Бросьте шутить! Советский "реальный социализм" (он же "социализм развитой") - это такая же перверсия ("превращенная форма") капитализма, как и государственно-монополистическая организация на Западе, но только иным цивилизационным путем образовавшаяся...
Разумеется, в книге "Красота и польза" подобные суждения не высказывались напрямую. Они крылись в подтексте и вычитывались немногими. Таковы были прежде всего московские интеллигенты, которым довелось услышать устные публичные выступления Карла Кантора. Одно из них, сделанное в Институте международного рабочего движения, на секторском семинаре, которым я руководил в 1967-1968 годах и который был достаточно известен в Москве, содержало, помнится, примерно такое заявление: благие упования, возлагаемые на спонтанную "конвергенцию двух систем", - это самое неприглядное из новейших либерально-интеллигентских ожиданий; "конвергенция" уж коль скоро она есть факт, теоретически может мыслиться только как превратное выражение растущего господства капитала над миром...
В "Красоте и пользе" Кантор учиняет глобальную эстетическую атаку на капитализм и ведет ее как бы под знаком "борьбы без надежды на успех, - глобальную антикапиталистическую атаку Кантор совершает с твердостью и уверенностью концептуального энтузиаста. В его логическом построении (это поразительно!) нет ни одной фразы в модальности неуверенности и сомнения. Суждения Карла страстны и, вместе с тем, отмечены печатью холодного спокойствия, необходимого для ведения сложной и продолжительной интеллектуальной игры. Ее техника и культура - это критико-аналитическая диалектика первомарксизма. Именно диалектическое мастерство позволяет Кантору сохранять упование на предельно высокий идеал перед лицом глобально безотрадной действительности. Именно оно сопрягает в стройное целое череду затеянных им очерков (так жанр книги определяется в Предисловии).
Красота мысли Кантора - это ее диалектический блеск. Поверьте, я без всякой иронии употребляю данное выражение. Диалектически блестящими надо признать и парадоксы, которые автор задает читателю, и риторические (похожие на девизы действия) формулировки промежуточных выводов, и антитетику исходных понятий (такова сама оппозиция красоты и пользы, в которой Кантор верно усматривает одну из парадигм классической философии), и, наконец, такие синтетические концепты, как "общественное благо" и "общественная польза". Характер диалектически блестящих решений имеют также настоящие искусствоведческие и культуроведческие открытия, совершенные как бы "между делом" (в книге "Красота и польза" их по меньшей мере три).
Читатель, внимательно прочитавший Кантора и вспомнивший формулу Чехова, выразился бы совершенно адекватно, если бы сказал, что ему посчастливилось встретить человека с прекрасными мыслями.
Таково суммарное впечатление от монографии "Красота и польза", сложившееся у меня сразу по ее прочтении в 1967 году. Я закрыл книгу с отрадной и твердой уверенностью в том, что из-под пера моего друга вышло талантливое, вызывающе смелое сочинение, которое превращает в пасквиль всю идеологию ускоренного продвижения от социализма к коммунизму и проникнуто глубоко оригинальным пафосом эмансипации.
Когда позднее, в пору Перестройки, меня спрашивали, какие философские тексты 6070-х годов уже подтачивали и расшатывали тогдашние идеологические сваи, я в числе немногих называл и книгу "Красота и польза".
Готов ли я повторить это сегодня? - Да, без малейших колебаний, но на условии, что
мне позволят сделать некоторые пояснения и до
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.