ИЗ ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Е.Е. СЕРЕГИНА
Москва
Церковнославянский язык в литературной практике XIX века: В.А. Жуковский и A.C. Пушкин
В статье рассматриваются некоторые факты употребления церковнославянизмов в русском литературном языке XIX в., а также различные формы обращения к церковнославянскому наследию В.А. Жуковского и A.C. Пушкина.
Ключевые слова: русская словесность XIX в.; церковнославянский язык; стилистические функции старославянизмов; языковая игра; переводы В.А. Жуковского и А.С. Пушкина.
сследование функциональных возможностей славянизмов и поиск места для них в языковой системе русского языка - это один из ключевых вопросов золотого века русской литературы. В XIX в. задачи, связанные с этим поиском, в основном нашли свое решение, и стилистически значимые славянизмы сохраняли свои функции в литературном языке, употребляясь для создания возвышенного слога, передачи исторического колорита, для выражения гражданских идей. Объем и глубина архаичности славянизмов в литературной практике писателей зависели как от тематики произведений, так и от языковой установки авторов.
Не менее активны языковые и текстуальные рефлексы церковнославянского происхождения в тех формах письменной речи, которые напрямую не были связаны с художественным словом - в эпистоля-рии, литературных манифестах. Эти жанры позволили писателям непринужденно импровизировать на границе обыденного и сакрального в поисках тех языковых
Серегина Елена Евгеньевна, кандидат филол. наук, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного ун-та.
E-mail: anell974@bk.ru
«дозировок», в которых смешение или соприкосновение различных речевых пластов могло давать выразительные эффекты. «Новое издание очень мило - с богом - милый ангел или аггел Асмо-дей», - так пишет А.С. Пушкин в письме к П.А. Вяземскому, обыгрывая смысловые различия слова ангел, которое в церковнославянском языке в зависимости от значения пишется и произносится по-разному; ср.: аггелъ 'злой дух, бес' и ангелъ 'ангел Господень'. Завершая письмо к Вяземскому в 1824 г., поэт шутливо, в традициях арзамасской речи, использует церковнославянскую звательную форму:
Благослови, преосвященный владыко Ас-модей!
Те же славянизированные формы и в письмах к В.А. Жуковскому 1825 г.:
Отче, в руце твои предаю дух мой; ...отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении...
Неразрывная генетическая связь церковнославянского языка и русской словесности осознавалась писателями XIX в., поэтому славянизмы являлись неотъемлемой частью их языковой практики. При этом легкость языковой импровизации с архаичным наследием была возможна лишь
6S
при условии превосходного владения всеми ресурсами славянской книжности, но легкость требовала ответственного отношения к предмету, широких познаний в области церковнославянской книжности и понимания тонкостей церковнославянского языка.
Определяющая роль в литературном процессе XIX в. принадлежит A.C. Пушкину, но «без Жуковского мы не имели бы Пушкина» [Белинский 1947: 348]. История личных и творческих взаимоотношений поэтов не раз становилась предметом научных исследований. Обратим внимание на еще один объединяющий момент в творческом развитии двух писателей - это духовная, эстетическая и филологическая потребность обоих в изучении цер-ковно-книжного наследия.
Письма Пушкина разных лет свидетельствуют об устойчивом интересе поэта к одному из жанров церковнославянской книжности - житиям. В 1825 г., во время работы над «Борисом Годуновым», Пушкин обращается с просьбой к Жуковскому: «...Нельзя ли мне доставить или жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих Минеях - а мне бы очень нужно». В 1831 г. через посредство Плетнева, он уже сам советует Василию Андреевичу обратиться к житиям, попутно давая выразительную оценку древнему жанру: «Если все еще его (Жуковского. - Е.С.) несет вдохновением, то присоветуй ему читать Четь-Минею, особенно легенды о киевских чудотворцах; прелесть простоты и вымысла!». Также сохранились выписки Пушкина из житий Иоанна Кущника, св. Ора черноризца, преп. Никиты, затворника Печерского, и выписка из эпиграфа к первой трети Четьих-Миней: «Жипя и похвалы Святыхъ...». В начале 30-х гг. Пушкин осуществил переложение с церковнославянского языка на русский Жития Саввы Сторожевского.
Большую роль в духовно-нравственных исканиях В.А. Жуковского сыграло обращение к церковно-книжному наследию. С 1814 г. Жуковский выписывает в личный дневник цитаты из Евангелия на
церковнославянском языке, создает стихотворные произведения на библейские сюжеты; дневниковые записи зимы и весны 1841 г. начинаются с фрагментов из апостольских посланий, а в 1844 г. поэт приступает к переводу Нового Завета на русский язык.
Перед нами важное свидетельство того, что в литературных кругах XIX в. на церковнославянском языке читают, его изучают, используют в духовной практике, применяют как языковой, литературно-эстетический и исторический материал. Но в этот период конкуренцию церковнославянским текстам составляли французские и немецкие издания Священного Писания. В 1824 г. А.С. Пушкин просит у своего брата: «Библию, библию! и французскую непременно». В ноябре 1841 г., по свидетельству Жуковского, они с женой читают вслух апостольские послания на немецком языке с комментариями Герлаха.
Нельзя обойти вниманием тот факт, что Жуковский и Пушкин являлись соратниками по арзамасскому объединению, в котором сформировался своеобразный стиль, построенный на игре слов, форм, жанров, соединяющий серьезное и шутливое начало. В основу импровизаций были положены во многом пародийные (по отношению к «шишковистам») языковые эксперименты с архаичным наследием, которые породили славянизированный формуляр арзамасских документов - протоколов и речей членов общества. Например:
Наставшему часу сурьезных испытаний его превосходительство облекли в страннический хитон... препоясали вервием союза, коего узел сходился на самом пупе в знак сосредоточения любви в едином фокусе. [«Арзамас»: Сборник 1994: 332]
Дательный самостоятельный (наставшему часу сурьезных испытаний), книжная лексика славянского и иноязычного происхождения (облекли, хитон, вервие) представляют резкий стилистический контраст с нейтральными, просторечными и заимствованными словами в одной фразе.
В записях протоколов арзамасских заседаний, в письмах членов общества можно обнаружить целый спектр архаичных конструкций. Например:
66
- различные формы прошедшего времени, употребительные в церковнославянском языке, - аорист, имперфект и перфект:
Все послание было хорошо, но это место было прекрасно. Что ж? На третий день ми-моидох, и се не бе. Батюшкову что-то там не понравилось, и он все изорвал; ...А из недвижных уст, казалось, исходил грозящий голос: «Чадо, возвратися вспять в Беседу вторую, из нее же исшел еси»; Успе ревностный товарищ Политковских и Галинков-ских! Делатель прилежный беседного винограда дурных стихов и тяжелой прозы, почил есть;
- энклитическая форма дательного падежа единственного числа местоимения 1-го л. - ми:
Прийди, гласит оно, заблуждшая овца, очистися от смысла греховного и будешь ми сосуд избранный!;
- склонение числительных по нормам церковнославянского языка:
Месяца листопада в осьмыйнадесять день, по обыкновенному летосчислению 1815 года...
Список ожившей архаики у арзамасцев можно перечислять и дальше.
Стиль этих речей и документов впоследствии получил именование «грамматика арзамасской галиматьи» (см.: [Ронинсон 1988]). Известно, что большая часть протоколов общества была написана именно В.А. Жуковским.
Такие агрессивные эксперименты с церковнославянским наследием, на первый взгляд, кажутся неуместными среди писателей, для которых вдумчивое отношение к слову являлось духовной и языковой константой, тем более если слово или цитата были извлечены из церковнославянского источника. Во вводной статье 1933 г., которая предваряла публикацию арзамасских документов, советские издатели прямо говорили: «Жестокие насмешки арзамасцев направлены не только на "старый слог", но и на его главный источник и воплощение - "священные", "духовные книги" - церковность... Беседы по форме своей являются прямой и весьма характерной пародией библейских текстов, молитв, проповедей и т.п.»
[Арзамас и арзамасские протоколы 1933: 9-10]. Однако этот взгляд на отношение к церковнославянскому языку и книжности Жуковского, Пушкина и остальных арзамасцев представляется нам идеологизированным и поверхностным.
Экспансия церковнославянизмов в арзамасские беседы осуществлялась путем переноса языковой единицы из сакрального текста в арзамасскую речь, при этом лексика, отрываясь от контекста, теряла смысловые связи с первоисточником. Вот почему арзамасский стиль неправильно считать заигрыванием, а тем более насмешкой над священными текстами и Церковью как таковой. Этот стиль был принят как полемический, пародийный противовес взглядам и языковой практике деятелей «Беседы любителей русского слова». Полемика велась прежде всего с А.С. Шишковым, призывавшим использовать церковнославянский лексический материал для создания новых слов и терминов. Арзамасские речи - это не приспособление славянизмов в целях глумления над церковнославянской книжностью, а наглядная демонстрация неуместности такого рода литературного языка - искусственного и нежизнеспособного конструкта. Языковая практика архаистов слишком прямолинейна, а потому впадает в выспренность и тем самым становится нелепой и смешной, что и показывали арза-масцы. Обращение с архаическим наследием не может быть механическим калькированием, необходим выбор из славянского наследия тех языковых единиц, которые оправданы содержанием текста и при этом остаются доступными пониманию носителя русского языка.
К тому же недолгий период существования «Арзамаса» (1815-1818) - это время языковой раскрепощенности для членов общества, потребности в лингвистических экспериментах, в словесной игре. Арзамасцы заведомо понимали друг друга, с полунамека ловили смысл сказанного - при этом
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.