ЛИТЕРАТУРА
Ю.Н.Гирин
Виоленсия как тип культуры
Колумбийский вариант
Автор полагает, что характерный для исторического процесса Латинской Америки феномен тирании, обозначаемый здесь термином «виоленсия» («насилие»), является имманентным свойством формирования ее способа бытия. В качестве наиболее показательного образца избрана культура Колумбии, могущая служить парадигмой латиноамериканской цивилизации. Но дело не в самом факте традиционного насилия, а в том, что, как это ни странно, в Латинской Америке насилие во всех его формах оказывается конструктивным культурогенным фактором, влияющим на формирование национального самосознания.
Ключевые слова: Колумбия, репрессивная культура, насилие, самосознание, литература, самосозидание.
В общем смысле виоленсия является родовым признаком всего бытия Латинской Америки — мира, живущего «со вскрытыми венами»1. Об этом, в частности, убедительно пишет в своем эссе «Виоленсия в современном испаноамериканском романе» чилиец Ариэль Дорфман, убежденный, что в Латинской Америке «виоленсия обусловила особый способ мировидения, нигде более не встречающийся»2. В самом деле, в Латинской Америке репрессия как константа (Конкиста, социальное и расовое неравенство, диктаторские режимы, виоленсия, касикизм, комплекс врага по отношению к внешнему завоевателю, к природе и т.д.) настолько въелась в плоть историко-культурного бытия, что стала его неотторжимой частью. Необходимо подчеркнуть, что мы имеем дело с особым типом репрессивной культуры — культуры, постоянно переживающей факт репрессии, которая выступает в качестве реальной культурогенной силы.
Репрессивная культура, взятая в ее типологическом аспекте, функционирует всюду одинаково: она деформирует «нормальный» жизненный процесс, подавляет суверенную самостоятельность человеческой активности, выдавливая ее на грань бытия, вытесняя в онтологическое пограничье. В Латинской Америке ландшафт этой культуры простирается от насилия Конкисты до диктаторских режимов XX в. Естественно, репрессивные режимы известны и европейской цивилизации, но здесь объектом подавления
Юрий Николаевич Гирин — кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН (yurigirin@hotmail.com).
становились зрелые общественные организмы, между тем как латиноамериканский мир подвергался деформации с момента своего образования, репрессивный процесс не прекращался никогда, все более органично врастая в латиноамериканскую картину мира. В широком смысле слова виолен-сия является порождением истории и действительности Латинской Америки: в неустойчивых латиноамериканских социумах она возникает как производное режима диктатуры, местного произвола и гражданских войн. По сути это целая иерархия насилия, проявляющаяся на различных уровнях: это и касикизм, и мачизм, и насилие над индейцем, и социальное бесправие, и, в некоторых странах, всевластие США.
Репрессивным, чуждым, враждебным для латиноамериканского сознания является даже язык, навязанный колонизаторами. Бразилия сумела выработать собственный языковой конструкт, дистанцированный от языка бывшей метрополии, а вот испаноязычный мир все еще ищет свой способ самовыражения, настойчиво утверждая, что главная проблема литературы — это язык. Удивительным образом латиноамериканское мировосприятие трактует даже собственный пейзаж как нечто чуждое себе, враждебное, непознанное, с чем, однако, необходимо идентифицировать себя, дабы обрести полноту самосознания, ощущение самости. Таким образом, все «иное», «другое», сохраняя свой статус «чужести», приобретает одновременно характер «свойскости», «самости». Это закон функционирования латиноамериканской ментальности, который может быть верифицирован в каких угодно сферах и на любых уровнях. Началось с самой Конкисты. Уже здесь каждая историческая фигура эмблематична. Патологически жестокий предводитель завоевателей Лопе де Агирре, мятежный рыцарь, и сам хлебнувший немало бед, считал себя «князем свободы» (именно так и назвал свою книгу о нем, «восставшем ангеле», венесуэльский писатель Мигель Отеро Сильва). А Симон Боливар, великий полководец и освободитель Америки от испанского владычества, официально принял титул «диктатора», но — с мечтой о создании великого панамериканского единства... Поэтому российский ученый А.Ф.Кофман справедливо полагает: «Латиноамериканская виоленсия — сложнейший комплекс, реализуемый на самых различных уровнях: социальном, коллективном, индивидуальном; на уровне фольклорного сознания и художественного литературного сознания; наконец, это и реальный феномен, и сумма психических реакций, и совокупность фольклорных мотивов, и фольклорный идеал (мачо), и литературная тема, и принцип сюжетостроения, и тип героя, и модус его поведения»3.
В наиболее ярком и концентрированном виде этот, безусловно, негативный, травматический, но все же культурогенный фактор проявил и продолжает проявлять себя, как это и будет показано, в колумбийском регионе. В Колумбии феномен виоленсии стал предметом не просто научных исследований — он породил специальную науку «виоленсиологию». Но проблема в том, чтобы вписать феномен виоленсии в систему культурных координат, о чем, собственно, и говорил Кофман; чтобы контекстуализи-ровать его, а не видеть в нем всего лишь экзотическую реалию — одну из многих черт, поспешно отмечаемых поверхностным взглядом, всегда готовым абсолютизировать любую вырванную из контекста манифестацию иного способа бытия; в том, чтобы представить феномен виоленсии — ре-
прессивного, травматического типа культуру — именно как тип культуры в его возможных типологических соотнесенностях и перспективной вектор-ности. Как ни странно, виоленсия — безусловно негативный феномен социального бытия — также может представать специфической формой ци-вилизационного процесса, направленного на выявление и, по возможности, описание художественно-идеологической идентичности как на уровне творца, так и создаваемой им культуры. Стремление увидеть в привычных, почти автоматически фиксируемых сознанием понятиях специфические смыслы и обусловило столь шокирующую формулировку: «культура виоленсии».
Но почему именно Колумбия? К 1910 г., когда отмечалось столетие со дня обретения национальной независимости, колумбийское общество подошло с тяжким грузом прошлого и ясным осознанием того, что необходимо всеми силами добиваться единства, мира и взаимотерпимости. В исторической памяти народа еще были свежи воспоминания о семидесяти (!) гражданских войнах, сотрясавших нацию в истекшем столетии. «Тысячедневная война» 1899—1902 гг. унесла жизни 80 тыс. колумбийцев. Как отмечает историк, это была «самая страшная, самая опустошительная гражданская война из всех, пережитых Колумбией»4. В 1903 г. США отторгли от Колумбии Панаму, что оставило болезненный след в национальном сознании. И все же между 1910 и 1918 гг. в стране наступило относительное спокойствие. Восстанавливалась нормальная общественная жизнь. Большим событием для Колумбии стало открытие богатейших месторождений нефти, чрезвычайно заинтересовавшее и североамериканского соседа. С начала первого десятилетия ХХ в. намечается некоторое оживление общественно-литературной, публицистической жизни, проявляется интерес к национальной действительности, к событиям национальной истории.
Но в 1925—1926 гг. грянула чудовищная засуха, испепелившая и села, и города. От экономического подъема начала 20-х страна двигалась к глубокому кризису 30-х годов, ко все большей зависимости от США, ко все большему бесправию рабочих и индейцев, к ожесточению общественного климата и, наконец, — колумбийско-перуанской войне 1932—1933 гг. Таково было наследие, с которым пришлось иметь дело политикам-либералам переходного этапа, трагически закончившегося в 1948 г. убийством популярного общественного деятеля левого крыла Хорхе Элиесера Гайтана. Эта провокация имела своим последствием народное восстание в столице страны, вошедшее в историю под названием «боготасо». Стихийный бунт вылился в яростную волну разрушений, в безоглядный погром, в эпидемию насилия, приведшую к многочисленным жертвам с обеих сторон. Бунт в Боготе, вызванный долго накапливавшимся в народе возмущением, был жестоко подавлен войсками. С этого момента не только Боготу, но и всю Колумбию захлестнула волна насилия, вошедшего в историю под собственным названием — «виоленсия».
Собственно «колумбийская виоленсия» охватывает период конца 40-х — начала 80-х годов; за это время страна потеряла, по разным данным, от 200 до 300 тыс. погибшими, но это трагическое явление и подобная «статистика» и в дальнейшем остаются неизжитыми реалиями национальной истории. За последние 15 лет ХХ в. только по официальным сведениям «в стране были убиты 4 кандидата в президенты, 1200 офицеров
полиции, 200 судей и следователей, 150 журналистов и свыше 300 тыс. рядовых граждан; 3,5 млн колумбийцев, спасаясь от насилия и угроз, выехали из страны»5. Как мироощущение, феномен виоленсии глубоко укоренен в колумбийском национальном сознании, для которого стало привычным ощущение террора, застоя, маразма общественной жизни.
В широком смысле слова виоленсия является порождением истории и действительности Латинской Америки: в неустойчивых латиноамерикан-скихм социумах она возникает как производное режима диктатуры, местного произвола и гражданских войн. По сути это целая иерархия насилия, проявляющаяся на различных уровнях: это и касикизм, и мачизм, и насилие над индейцем, и социальное бесправие, и, в некоторых странах, всевластие США. Не являясь специфически национальным явлением, колумбийская виоленсия оказалась выражена в очень концентрированных формах. Неизбывная и тотальная виоленсия вошла в душу, в плоть и кровь колумбийского народа, стала мироощущением. Виоленсия и порождаемое ею ощущение кризиса жизненных основ, глубокая национальная травма — вот что определило основной настрой общественного сознания в Колумбии на протяжении большей части ХХ столетия. В колумбийской литературе феномен виоленсии стал темой чуть ли не сотни книг, а в духовном аспекте сделался главным фактором формирования художественного мыш
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.