ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2004 • < 5
Е.О. ОБИЧКИНА
Внешнеполитическое могущество во французской теории международных отношений
Современный мир переживает период становления новой системы международных отношений, когда изучение факторов, влияющих на ее формирование, приобретает особое значение. Разрушение узких рамок биполярного мира и то обстоятельство, что основы новой международной системы не нашли четкого оформления в международных договорах универсального характера, продиктованных волей, а значит, национальными интересами великих держав1, модифицировало привычные условия становления нового мирового порядка и потребовало внести коррективы в сложившиеся теории международных отношений.
Не случайно именно к концу 80-х гг. XX в. в западной, прежде всего англосаксонской, политологии набирает силу конструктивизм, противопоставляющий жесткому объективизму и неореалистов, и неолибералов понимание мира как социально "созидаемой реальности" 1999; Опи1", 1989]. Не отвергая объективных факторов, определяющих разницу материальных потенциалов основных акторов, которые действуют на международной арене, конструктивизм предлагает учитывать наряду с ними важные факторы субъективного порядка, поскольку, во-первых, организация человеческого сообщества определяется не только материальными силами, но и во все большей мере разделяемыми его большинством идеями и ценностями, а во-вторых, строящимися на основе этих идей и ценностей интересами субъектов международных отношений ^епй).
Если англосаксонский конструктивизм заявил о себе сравнительно недавно, то французская политология, рождение которой пришлось на время утверждения институтов и идей Пятой республики, изначально была отмечена его печатью. Французская школа придавала субъективному фактору несравненно большее значение, чем это было принято у сторонников школы реализма. Тем самым расширялись рамки возможного для волюнтаристской политики голлизма, а это больше соответствовало обоснованию международных амбиций Франции при недостатке материальных средств, которые были бы способны подкрепить эти амбиции в глазах "реалистов". Вместе с тем признание конструктивистского метода вовсе не означало для французской политологической школы смены главного объекта анализа. Им по-прежнему в духе классического реализма оставалось государство и его возможность влиять на международную реальность.
1 Под великими державами здесь понимаются державы-победительницы, которым, согласно мировой практике ХУ11-ХХ вв., военное превосходство давало право диктовать свою волю международному сообществу.
Обичкина Евгения Олеговна — кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и политики стран Европы и Америки Московского государственного института международныа отношений МИД РФ.
"Могущество" государств во французской политологической традиции: политика силы и внешнеполитическое могущество
Объект политологического анализа, как и вообще объект исследования социальных наук, редко бывает подчинен праздному интересу. Как правило, он связан с основными общественными или государственными запросами. Если и есть в мире страна, для которой идеальное представление о своем мировом ранге едва ли не важнее объективных факторов, то это Франция. Ослабление Франции в результате Второй мировой войны и условия биполярности поставили под вопрос возможность сохранения особой мировой роли французской дипломатии, которая традиционно связана с представлением о великой или мировой державе. Французский эквивалент этого понятия (la Grande puissance), в котором puissance - не только держава-государство, но еще и сила, и могущество, - отражает прежде всего классические категории международных отношений как столкновение различных национальных интересов. С рождением голлистской республики, главной идеей которой было возвращение Франции ее величия, проблематика внешнеполитического могущества стала центральной темой работ по теории международных отношений [Тюлин, 1988].
Не случайно два пионера "французской школы" теории международных отношений - Р. Арон и Ж.-Б. Дюрозель, исходя из свойственных теории реализма представлений о мировом порядке, построенном на равновесии сил как результате соперничества держав, ставили под вопрос силовой детерминизм американской школы: он сужал потенциальные возможности проведения политики независимости Франции в условиях непререкаемого военно-технического превосходства сверхдержав. Арон в книге "Мир и война между нациями" отрицал монополию какого-либо государства на власть в мире, указывая на существование множества центров власти и отстаивая тем самым идею многополюсного мира в противовес жесткой биполярности эпохи холодной войны. В книге Арона (а это было одно из первых французских сочинений по теории международных отношений) важное место занимают рассуждения о силе и могуществе как о средствах проведения внешней политики. Арону принадлежит классическое определение "могущества" (puissance), принятое сегодня во французской политологии. Это "способность одной политической единицы навязать свою волю другим и не дать другим навязать ей свою волю" [Aron, 1984, p. 58].
При этом автор делает важное "конструктивистское" замечание: "могущество не есть некий абсолют, оно относится к сфере отношений между людьми". Тем самым могущество выводится из сферы анализа объективного, то есть исчисляемого и измеряемого соотношения сил. Арон разделяет "ресурсы или военную силу", которые могут быть оценены объективно, и "могущество", которое, принадлежа области человеческих отношений, не зависит только от средств и инструментов, а связано с действием, с человеческой или государственной деятельностью. "Сила" предполагает мускульную мощь индивидуума или силу оружия для государства. Но "сила - ничто без нервного импульса, изобретательности, решимости" [Aron, 1984, p. 59], и это замечание очень характерно для французской политологии. Не случайно Арон предваряет рассуждения о внешнеполитическом могуществе замечанием, что для французского уха выражение "политика могущества" (power politics - англ. или Macht Politic - нем.) звучит странно, как перевод с чуждого языка. "Политика силы" и "политика могущества" (politique de force и politique de puissance) различаются для него так же, как по-английски различаются power (сила, мощность, власть) и strength (сила, прочность), а по-немецки Macht и Kraff. С "политикой силы" могут ассоциироваться германская Macht Politic или поведение непререкаемых гигантов биполярного мира - СССР и США.
Такая политика, по мнению Арона, никогда не может быть абсолютно успешной ни для одного государства. Если, согласно М. Веберу, во внутриполитическом плане государство и является единственной инстанцией, обладающей монополией насилия, в мире такая монополия одного какого-либо государства невозможна. В нем неизбежно будет существовать множество центров власти, следствием и одновременно
доказательством чему является наличие постоянной угрозы войны, то есть применения насилия как важного атрибута мировой политики.
"В отношении государства, - пишет Арон, - мы предлагаем различать военную, моральную, экономическую силу и могущество, которое является применением этих сил в определенных обстоятельствах и с определенными целями" (курсив мой. - Е.О.) [Aron, 1984, p. 82]. В то время как оценка сил доступна приблизительному измерению, оценить могущество, хотя оно и зависит от сил, которыми располагает государство, можно с еще меньшей долей вероятности.
Соответственно подходит Арон и к определению цели внешней политики. В качестве парадигматической рамки своих рассуждений он указывает на триаду "могущество-слава-идея". "Если бы безопасность была с очевидностью или по необходимости главной целью, можно было бы теоретически определить рациональное поведение (на международной арене). Важно было бы, в зависимости от конъюнктуры, определить оптимальное измерение силы и действовать соответственно". Но "политические единицы хотят быть сильными (fortes) не только для того, чтобы обескуражить агрессора и жить в мире. Они хотят быть сильными, чтобы их боялись, уважали или чтобы ими восхищались. В конечном счете они хотят быть могущественными (puissantes) (курсив мой. - Е.О.), то есть навязывать свою волю соседям и соперникам, влиять на судьбы человечества, на будущее цивилизации". Следовательно, "могущество может быть главной целью так же, как и безопасность" [Aron, 1984, p. 83], оно относится к вечным, непреходящим целям, в отличие от целей "исторических", то есть определяемых временем и обстоятельствами. Могущество в глазах Арона - не только сила, необходимая для обеспечения безопасности. Оно неизменно сопровождается более амбициозными намерениями, подразумевающими борьбу за планетарное влияние. Влияние это необязательно влечет за собой материальные приобретения. Слава - не менее желанная награда, чем земли, богатства и порабощение врагов.
"За что борются общества, если не за расширение земель, которые они обрабатывают или богатства которых они используют, за подчинение себе людей, ныне иностранцев, завтра - рабов или сограждан, или за победу той или иной идеи (религиозной или социальной), универсальную правоту которой это сообщество провозглашает, одновременно возвещая о собственной миссии"? Именно последняя задача соотносится у Арона с понятием величия. "Идея и величие, - пишет он, - два движущих мотива в поисках славы, притом что идея для верующего имеет вполне определенный смысл, в то время как слава неуловима, поскольку связана с диалогом сознаний, ведь необходимо, чтобы другие признавали твое превосходство" [Aron, 1984, p. 86]. Последнее очень важно для внешнеполитической идентичности Франции. С одной стороны, это оправдывает усилия, затрачиваемые на реализацию ее мессианских устремлений, с другой -является основой ее желания быть признанной на мировой арене в качестве глашатая универсальных ценностей. Следует отметить еще одну важную черту концепции Арона и ее отличие от современной ему англосаксонской теории реализма. Благодаря Арону, задолго до появления конструктивизма в анализе международных
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.