© 2012 г. Д. В. ЛИСЕЙЦЕВ*
ВРЕМЕННЫЕ ГРАНИЦЫ СМУТЫ
События Смуты начала XVII в., а также их предпосылки и последствия на протяжении длительного времени волнуют ученых. Их драматизм около двух веков привлекает внимание писателей и публицистов, а интерес широких слоев российского общества время от времени подогревается пропагандой юбилеев поворотных моментов Смутного времени политиками и журналистами. Так, в 1913 г. власти Российской империи широко праздновали 300-летие воцарения династии Романовых, с которым связывалось тогда и завершение Смуты1. Популяризации ее истории способствовало и недавнее учреждение нового государственного праздника - Дня народного единства и согласия2, вызвавшее не только публикацию научных трудов разного уровня глубины, но и появление самых разных произведений искусства - от литературы и живописи до кинематографа. При этом повышенное внимание средств массовой информации неизбежно приводит к публицистичности, а порой и политической ангажированности при изложении событий начала XVII в. Ученым же остается терпеливо ожидать, когда стихнут юбилейные торжества и история Смутного времени вновь станет достоянием науки.
Именно вопрос о хронологических рамках Смутного времени является темой настоящей статьи. Определение момента начала Смуты вызывает дискуссию между учеными: некоторые исследователи ищут ее корни едва ли не в опричнине Ивана Грозного, другие точкой отсчета полагают пресечение царской династии Рюриковичей, третьи предлагают считать началом кризиса голод 1601-1603 гг. или вторжение в пределы Московского царства войск Лжедмитрия I. Столь же разнообразны и мнения ученых относительно того, когда именно завершилась Смута, точку в которой многие авторы склонны ставить в октябре 1612 г., в момент капитуляции польско-литовского гарнизона Кремля. Наряду с этим немало сторонников у версии о завершении Смутного времени в феврале 1613 г. (избрание на престол Михаила Федоровича Романова). Ряд исследователей доводят цепочку событий Смуты до конца второго десятилетия XVII в., связывая ее прекращение с заключением Деулинского перемирия с Речью Посполитой в декабре 1618 г.3 Достичь «единства и согласия» здесь чрезвычайно сложно, поскольку каждый исследователь исходит из своей собственной концепции Смуты, по-своему ранжируя ее эпизоды по степени важности. Представляется, однако, что ответ на вопрос о датировке начала и прекращения Смуты следует искать не в логических построениях современных историков, а в оценках и высказываниях участников и современников событий начала XVII в., сохранившихся на страницах исторических источников той эпохи.
В исторической литературе бытует мнение о том, что началом Смуты стало воцарение Бориса Годунова4. Бесспорно, многие источники начала XVII в. характеризуют царя Бориса негативно, приписывая ему самые разные прегрешения, в частности, убийство царевича Дмитрия и преследование знатных боярских фамилий5. Однако ни в одном из литературных памятников XVII столетия не обнаруживается утверждения о том, что Смута в России началась сразу вслед за избранием на престол Бориса Годунова. Даже Авраамий Палицын, стремившийся своим сочинением угодить возвратившемуся из польского плена патриарху Филарету Никитичу, пострадавшему от царя Бориса, не был столь категоричен. Утверждая, что Бог обрушил на Московское царство голод и мор «сих ради Никитичев (т.е. опальных Романовых. - Д.Л.)», Палицын констатировал, что первые два года царствования Годунова были вполне благополучны: «Двоелетно-му же времени прешедше, и всеми благами Росиа цветяше. Царь же Борис о всяком
* Лисейцев Дмитрий Владимирович, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН.
благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашася... И таковых ради строений всенародных всем любезен бысть»6. Пространный рассказ о бедствиях Русского государства в первые годы XVII столетия, подкрепленный перечислением многочисленных грехов царя и его подданных, Палицын завершает словами: «рекохом мир и утверждение о управлении Бориса». Прерваны же были «мир и утверждение» лишь с появлением в России Лжедмитрия I7.
Дьяк Иван Тимофеев также связал наказание греховному царю с пришествием Лжедмитрия I - «до этого времени праведный гнев терпел Борисову дерзость»8. Равным образом и автор «Нового летописца», не обходя молчанием грехов и преступлений Бориса Годунова, тем не менее «настоящую беду Московскому государству» увидел в персоне самозванца9. Применительно к тому же времени впервые употребил слово «смута» как обозначение глубокого политического кризиса автор «Бельского летописца»: «О московской смуте. Тое же весны тот вор Рострига Гришка Отрепьев пришел на Орел с польскими и с литовскими людми и с северскими со всеми людми»10. Кн. Иван Хворостинин, подобно прочим авторам обличавший прегрешения Бориса Годунова, начало Божьей кары за них отнес к концу царствования Бориса и короткому периоду пребывания на престоле его сына Федора: «Во времена же его (Федора Борисовича. -Д.Л.) и пред смертию отца его быша знамениа многа, комитнаго указаниа... и тако ра-зумехом, яко присещение Божие отъяся от них и власть милости Божия отъиде от дому их». Само слово «смута» (точнее, произведенный от него глагол) кн. Хворостинин впервые употребил именно в связи с этим моментом: «и тако многим бедством неукротимый зверь инок Григорий царским именем облече себе и беззаконною заповедию мучительскою всех людей поколеба; и смятошася от ополчения его все»11.
Живший в России греческий архиепископ Арсений Елассонский внимания на грехах царя Бориса не акцентировал, лишь вскользь упомянув о слухах, связывавших смерть царевича Дмитрия со злой волей Годунова. Начало бед Русского государства архиепископ Арсений связал с деятельностью самозванца: «Но демон, всему завидующий и не могущий выносить созерцать добро и многочисленные превосходные деяния и добродетели прекрасного и благочестивого царя, - или по грехам нашим, или по иным причинам, Бог знает, - возбудил против него молодого человечишку и убогого монаха иеродиакона, по имени Григория»12. Зарубежные авторы, описывавшие русскую Смуту, тоже были далеки от того, чтобы связывать ее начало с воцарением Бориса Годунова. В польской литературе повествование о Смутном времени начинается с рассказа о Лжедмитрии13. Французский капитан Жак Маржерет, непосредственный участник событий начального этапа Смуты, не был склонен видеть в воцарении Годунова трагедию национального масштаба, заметив, что тот мирно вкушал власть «в большем благоденствии, чем любой из его предшественников»14. Маржерету вторит шведский очевидец событий, Петр Петрей, заметивший, что Годунов «старался своим правлением приобрести себе великую славу и имя у иноземных народов и заботился о пользе и благосостоянии подданных... и искренно расположен был ко всей стране». Повествование о бедствиях Московского царства Петрей начинает с рассказа о Лжедмитрии: даже рассказ о голоде 1601-1603 гг., в нарушение хронологии, он помещает после сообщения о появлении самозванца15. Немецкий наемник Конрад Буссов о правлении Бориса Годунова пишет в тех же выражениях, замечая, правда, что над его правлением «не было благословения Божия, ибо он достиг царства убийством и хитростью... Что он содеял, то случилось с ним самим и с его близкими». Орудием божественного возмездия опять-таки выступает самозванец16.
Голландец Элиас Геркман, писавший о Смуте постфактум и с чужих слов, уверял читателей, что Борис Годунов царствовал так, «что никто из его подданных не мог на него жаловаться». Конец благополучного правления Бориса Федоровича, как и прочие авторы, Геркман связывал с появлением «царевича Димитрия»17. В середине XVII в. ту же самую мысль повторил голштинец Адам Олеарий, который от изложения обстоятельств воцарения Бориса Годунова сразу перешел к рассказу о Лжедмитрии: «В правление его устроил возмущение русский монах по имени Григорий Отрепьев»18.
Шведский историограф Юхан Видекинд, описывая русско-шведские отношения начала XVII в., также связал начало Смуты в России с деятельностью самозванца: «дела мос-ковитские повернулись к худшему. ...пополз легкий слушок, что Димитрий не убит, а хитростью спасен от свирепости Годунова... Между тем король польский Сигизмунд... увидел, что если поднята будет смута в Московитском государстве, то ему представится редкий случай устроить свое дело»19.
Итак, даже авторы, писавшие о событиях Смуты на исходе второго десятилетия XVII в. и позднее, не относили начало Смутного времени к 1598 г., т.е. к моменту пресечения царской династии и избрания Бориса Федоровича царем. Не связывали с ним начало Смуты и люди, далекие от литературного творчества. В 1616 г. на переговорах с английским послом в ответ на просьбу последнего разрешить построить в Москве протестантский храм, бояре возразили: «была поставлена ропата в Кокуе при царе Борисе для датцково королевича, как ево здесь не стало, и в той ропате тело ево положили на время, а вести было тело ево за море в Дацкую землю вскоре, а ропата сломать. Да позашли смутные времена, и ропаты сломати не успели»20. «Ропата» для погребения датского принца Ханса была построена после его кончины в сентябре 1602 г. Борис Годунов на тот момент царствовал уже пятый год, в стране второй год свирепствовал голод, который авторы второго десятилетия XVII в. столь убедительно трактовали как наказание за грехи царя Бориса. Тем не менее, согласно мнению бояр, «смутные времена позашли» позднее: воцарение Бориса Годунова, равно как и голодные годы начала XVII в. в их понимании Смутой еще не являлись. В челобитной, поданной рязанскими посадскими людьми в августе 1611 г. руководителям I Ополчения, начало Смуты увязывалось с событиями, последовавшими уже после смерти Бориса Федоровича: «Грех ради, государи, наших [зача]лась межюусобная брань со ста четвертаго на десять году»21. Следовательно, по представлениям посадского люда Переславля-Рязанского, Смута началась в 1605/06 г., т.е. со времени царствования Лжедмитрия I или, возможно, с начала восстания Болотникова. Любопытны та
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.