Выхватывать из кинжалища и стрелять сквозь кольчужину
© С. П. ПРАВЕДНИКОВ, кандидат филологических наук
Совершая экскурс в историю русского языка, Ф.П. Филин отмечал: «Язык народной поэзии был теснейшим образом связан с племенными, позже областными феодальными диалектами...» [1].
В связи с этим интересно наблюдение И.С. Климас, которая считает, что в фольклорном тексте «процент диалектизмов среди других разрядов слов, не являющихся общеупотребительными, наиболее значителен. некоторые из них зафиксированы в нормативных словарях с двумя или тремя пометами. Чаще всего сочетаются пометы «обл.» и «устар.» (напр., близ, далече, дюже, имать, снарядный), и это не случайно, так как слово в фольклоре, особенно диалектное слово, хранит в себе следы разных эпох в развитии языка» [2]. Нет единого мнения среди специалистов и по поводу того, насколько велико число диалектизмов в устно-поэтических произведениях: «Процент диалектных слов по отношению к диалектной лексике в говорах, по подсчетам одних, составляет не более 4-5%, по подсчетам других - 14%...» [3].
Представители курской школы лингвофольклористики, приняв на вооружение идеи фольклорной диалектологии, считают, что язык русского фольклора является функционально-стилевой разновидностью диалекта, генетически однородной с диалектно-бытовой речью и отличающейся от нее своей функцией и жанровой дифференциацией. Утверждается идея принципиальной двуслойности языка устного народного творчества: первый слой, состоящий из опорных слов и устойчивых сочетаний, количественно невелик; он составляет «скелет» фольклорного произведения. Второй слой представляет собой совокупность всех остальных слов, и именно здесь обращает на себя внимание диалектно дифференцированная лексика: «В условиях органической взаимосвязи двух слоев диалектность одного не может не предопределить какую-то степень территориальной дифференцированности другого. Не обяза-
тельно на уровне набора слов, это может быть на уровне текстовых связей» [4].
Конечно же, подавляющее большинство слов свободно функционирует в народно-разговорном языке и в языке устного народного творчества. Вместе с тем в произведениях песенно-повествовательного фольклора есть слова, которые используются только в народно-поэтических произведениях.
Рассмотрим некоторые слова, в семантической ясности которых, на первый взгляд, невозможно усомниться. К примеру, о чем можно подумать, встречая в тексте былины слово кинжалище? Скорее всего, ответ будет скорым и однозначным: речь идет о холодном оружии - кинжале; слово, его называющее, употреблено в увеличительной форме. В большинстве случаев это действительно так. Мы сможем найти много примеров, где рядом с существительным кинжалище употреблено слово ножище, как бы усиливающее боевую мощь богатырского оружия. Так, в тексте, записанном на Печоре, богатырь, снаряжаясь в поездку молодецкую, помимо всего прочего,
Да берет с собой палицу буевую,
Да берет-то копье вострое пропером,
Да берет-то бы ножищо нонь кинжалищо [5. № 93].
Довольно часто эти два слова вступают в еще более тесные отношения, образуя композит:
Тут у Сокольничка сердце разгорелося -И схватил-то он ножище-кинжалище, Садился на добра коня И поехал ко белу шатру [6. Т. 1. № 81].
Форма слов, составляющих композит, может меняться, при этом его основное значение остается неизменным. В одной из былин, записанных А.Ф. Гильфердингом на Водлозере, находим сочетание диминутивного характера ножик-кинжалик:
А й как старый казак да Илья Муромеч, А ён ведь знал увертки богатырскии, Отвернулся от ножика-кинжалика [7. Т. 3. № 218].
В сибирских былинах широко распространено ножище-чинжалище:
- Сгой еси, Настасья Митреевишна, Неси ты мне ножише-чинжалище, Распорю я у Кащея груди черные, Посмотрю я сердце богатырское [8. № 48].
Кинжалище и чинжалище будем рассматривать как фонетические варианты, взяв за основу толкование В.И. Даля. В словарной статье, поясняющей слово кинжал, читаем в дополнении к основному тексту: «стар. чинжалища или чингалища» [9. Т. II. С. 270], а далее обнаруживаем объяснение и слову чингал (или чинжал) - «чингалище стар. кинжал, большой нож, как оружие, ятаган, засапожник», сопровождаемое иллюстрацией из сборника былин Кирши Данилова: Он выдернул чингалище булатное [9. IV. С. 1340].
Таким образом, мы получаем обоснованное подтверждение первоначальному предположению: кинжалище - это кинжал.
Для чего нам понадобились столь подробные и основательные доказательства, казалось бы, очевидному? Дело в том, что все сказанное очевидно далеко не всегда. В былине, записанной А.В. Марковым на побережье Белого моря, встречаем следующее описание богатырского поединка:
Да как сьехались богатыри во третей након,
Ай ударились ти-копьеми бурзуменьскима;
Они друг-то дружки сами они не ранили,
Они не дали ранушки к ретиву сертцу;
Только копьиця в чинегалишшах свернулисе [10. № 94].
Здесь речь идет явно не о кинжале. Сам Марков в помещенном после былинных текстов небольшом «Словаре местных и старинных слов» объясняет это слово как «черенок копья» [10. С. 578]. Еще одно объяснение находим у А.Д. Григорьева, который, комментируя отрывок ку-лойской былины с длинным названием «Молодость Добрыни, купанье, бой со змеей и Ильей Муромцем и приезд его в Киев; состязание Дюка с Чурилой сменными платьями», поясняет: кинжалище - «ножны» [11. Т. 2. С. 547].
Вынимал бы я веть тут да всё востёр ножык,
Всё востёр ножык вынимал да ис кинжалища
А-й терзал бы я у тибя да всё белую грудь! [11. Т. 2. № 214].
Для обозначения ножен в тех же архангельских (равно и в беломорских) былинах употребляется слово нагалище (ногалище):
Показалось-то царищу, все не в удовольствии; Он хватал-то из нагалища булатен нож, Он кинал-то ведь в калику перехожую [10. № 43].
Словарь русских народных говоров фиксирует оба слова, в качестве примеров приводя и в первом и во втором случае тексты из собрания А.В. Маркова [12. Т. 13. С. 213].
Как известно, при записи былин большинство собирателей стремилось зафиксировать как можно больше диалектных особенностей, в том числе и цоканье. Поэтому в сборниках эпической поэзии мы часто видим цинжалишше булатное [11. Т. 2. № 320], ножишшо-цынжалищо [11. Т. 2. № 226] и другие примеры, включая даже такой редкий, как этот: «Ай ты душка-Маринка лебедь-белая! / Подай-ко синьжалищо бу-латен-нож» [5. № 80].
Во всех этих эпизодах речь ведется все о том же «большом ноже» [12. Т. 13. С. 213]. А вот что имел в виду исполнитель следующего былинного отрывка, не смог разгадать и сам собиратель, поэтому был вынужден поставить на полях беспомощный знак вопроса:
У попа было у Ростовского Был кобелище цынгалище (?) Охоче по подстолью ходить, Костью подавился, Оттого и переставился [13. № 13].
Следует сказать, что и само слово кинжал отмечено в эпических произведениях. Оно встречается в сибирских записях и в архангельских былинах. Особо отметим активность использования прилагательных, образованных от существительного кинжал: кинжаловый, кинжалый, цинжалён, чинжалый, чинжальный и под.:
Душка Маринка дочь Игнатьевна
Брала ножище кинжаловое,
Подрезала следы-то Добрынины [7. Т. 2. № 163].
Вынимал же Дунаюшко цинжалой нош,
Он порол де у Настасьи белы груди [11. Т. 3. № 309].
Прилагательное кинжалый словарями объясняется как «кинжальный» [12. Т. 13. С. 213] и классифицируется как фольклорное.
Рассмотрим еще одно слово, имеющее отношение к былинному снаряжению и вооружению. Это слово кольчуга. Функционирование этого существительного и родственных ему слов в фольклорных текстах также отличается некоторым своеобразием, которое зависит, на наш взгляд, от территории бытования эпических произведений.
Сибирский эпос вообще не знает слова кольчуга, ни в одном из сборников былин, записанных в Сибири, оно не отмечено. Это слово не является частотным и в эпических песнях Русского Севера. Следует отметить, что вместе с этой формой в северных старинах употребляются существительные кольчужечка, кольчужка, кольчужина. Н.Е. Ончуков, подготовивший к изданию монументальное собрание печорских былин,
в примечаниях поясняет: «Кольцюжина - кольчуга» [5. С. 408]. Внимательный читатель легко обнаружит здесь явное несоответствие. Что ввело в заблуждение собирателя, сказать трудно, но то, что в печорских текстах речь идет не о доспехах, - очевидно:
Как стрелели сквозь кольчужину серебрену, Аж которой нонче стрелит-он не дострелит; А которой-де-ле стрелит-он перестрелит [5. № 176].
Здесь повествуется о довольно распространенном среди былинных героев виде состязания - стрельбе из лука сквозь кольцо, и кольчужи-на в данном эпизоде имеет значение «кольцо» (может быть, имеется в виду кольцо от кольчуги - металлической рубашки, но все-таки кольцо, а не доспех). В следующем отрывке говорится о подготовке богатыря к выстрелу из лука и, конечно же, здесь речь тоже не идет о защитной одежде:
Вымал из за налучья тугой лучек, Из кармана вымал тетивку шелковую, Из кольчужины вымал калену стрелу [5. № 19].
В этом же значении, распространенном на европейском Севере России - «сумка, футляр для стрел; колчан» (со ссылкой на пример из мезенских и печорских былин [12. Т. 14. С. 216]), отмечено существительное кольчуга на Мезени:
Выводил тут веть чюмак да фсё добра коня, Оддав(а)ёт фсю збруюшку богат(ыр)ьскую: Во-первых-то копье было долгомерноё, Во-фторых-то был нонь да ярой тугой лук, Во-третих веть кольчюга каленыех стрел, А ф-четвёртых-то нонь да сабля вострая, И ф-пятых-то палочька боевая,
А не мала, не велика где, во сто пудоф [11. Т. 3. № 324].
В мезенских текстах довольно часто отмечается прилагательное кольчужный:
И надевал-ле он латы фсё кольцюжныя,
Уш брал-ле доспехи молодецкия;
Выходил де Олёша из бела шатра [11. Т. 3. № 336].
Материалом к размышлению может послужить то, что в территориально близких к мезенским поморских былинах прилагательное кольчужный встретилось в сочетании с существительными платье и двор.
И если кольчужное платье по значению близко к слову кольчуга, то кольчужный двор объяснить, используя данные словарей, не удается:
Выходил старой седат
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.