«Я ищу свободы и покоя!» Образ желанного бытия в поэзии М.Ю. Лермонтова
© Т. А. КОШЕМЧУК, доктор филологических наук
В статье анализируется стихотворение М.Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...», венчающее ряд его ранних стихотворений и отражающее основные мотивы его лирики: одиночества, обреченности на страдание, душевной усталости, свободы и покоя и др. Здесь возникает образ желанного спокойного бытия, явственно звучит боль души человека в прекрасном Божьем мире как тоска по Небесному Отечеству. Интерпретация стихотворения дается в полемическом сопоставлении
с версиями ученых, акцентирующих в нем раздвоенность сознания и бунтарское начало.
Ключевые слова: лирика М.Ю. Лермонтова, стихотворение «Выхожу один я на дорогу...», мотивы пути, одиночества, усталости, свободы, покоя, сна, звезд, звучания мира и его слушания, дуба как мирового древа.
«Выхожу один я на дорогу.» - одно из завершающих творчество поэта стихотворений, но в символизме своего звучания предстает как начало пути: дорога предлежит в светоносном огромном пространстве, и - я - выхожу. Красота мира сопрягается с душевной болью и желанием отдохновения, поволенным уходом в иное, чаемое бытие, и представление его дается в стихотворении.
У многих поэтов классической эпохи есть свой «ангел», свой «демон», свой «пророк», своя «муза», своя «молитва» - все эти темы традиции претворяются в своего рода жанровые разновидности в русской лирике, слагаются в ней в ряде своих воплощений в важнейшие силовые линии. К ним стоит добавить и тему желанного бытия, посмертного или внежизненного, - образ одной из обителей, которых, по евангельскому слову, много на небесах: «В доме Отца Моего обителей много» [Ин. 14:2]. Евангельские небесные обители рождают в поэзии образные представления: «туда б, в заоблачную келью...» - как выразил это устремление души Пушкин, или: «пора.» - «в обитель дальнюю» [Курсив здесь и далее наш. - Т.К.]. Туда б, я б хотел, пора, мне нужно, о если б... - подобными словами выражается зов к иному и лучшему - из земной усталости, муки, тоски, от нежеланного бытия, от земного несовершенства (часто перечисляется то, что хотелось бы оставить: «сказав прости ущелью...» - например, так, лаконично, у Пушкина) в иное влечет жажда покоя, отдыха, сна, забвения, пушкинского соседства Бога (высказывается то, что хотелось бы обрести). И, как ангел и демон, как пророк и муза, как молитва, так и этот лейтмотивный ряд выявляет всякий раз своеобразие духовного «Я» поэта.
«Выхожу один я на дорогу.» [1] вписано в обозначенный ряд. Стихотворение породило множество интерпретаций [2. С. 95-96], но ни одна из них не отвечает непосредственному восприятию, всегда оставляя нечто существенное незатронутым (а часто и искаженным); его неуловимая, но явственно ощутимая глубина ускользает от выражения, и вряд ли можно быть уверенным, что и сейчас удастся схватить этот смысл в аналитическом слове, но он настоятельно требует своего воплощения.
Стихотворение написано после смерти Пушкина, разделившей жизнь Лермонтова на два периода. В первом - третьего семилетия жизни -в лирическом потоке стихотворений, непосредственно и обильно льющемся из души, варьируются с искренней, простодушной патетикой
юношеских чувств темы несложного комплекса, обычно характеризуемого как романтизм, но переживаемого юным поэтом со всей самоотдачей. Этот поток исчерпывается к двадцати годам, а второй, после паузы, дан в четвертом, незавершенном семилетии жизни - после пушкинской смерти. Здесь для Лермонтова не просто привычна биографическая по-трясенность трагической смертью любимого поэта, но есть нечто таинственное и невыразимое, некое схождение духа, ведь во втором периоде все иное, никакой фрагментарно-исповедальной дневниковости с ее незавершенностью и часто несовершенством; теперь стихотворений немного, и почти каждое - шедевр; каждое стоит отдельно от всех, самостоятельно: дает исчерпывающее лирическое решение своей темы (прежней или новой) - здесь почти пушкинская зрелость, как будто душа совершенного поэта, преждевременно ушедшая, пушкинская, осенила поэта юного, столь чуткого к духовным веяниям, и он стал иным в стремительном превращении.
Нет прежних жалоб, мрачных и незрелых медитаций, детских порывов и обид, юношеских страстей и амбиций (все это раннее он оставил за пределами своего стихотворного сборника). Но явлены вдруг, в одночасье: зрелость, трезвое самосознание, глубокие религиозные ноты, классическая ясность и уравновешенность формы при глубинности мысли, переживания, мистического чувства - отдельные прорывы всего этого были в раннем творчестве, а теперь как будто очистились и кристаллизовались в строгую форму. Это первая зрелость уже умудренной молодости, столь много обещающей: словно недоговоренное в одном поэте обретает голос в другом - на трагически краткий срок.
Небывалым предстает различие двух лермонтовских этапов; первый отброшен, более того, этот лирический поток как таковой осужден, смешон: «.смешон твой плач и твой укор, / С своим напевом заученным.» [С. 453]. Но многие образы первого обретают во втором этапе полную и совершенную выраженность. Вот, например, слабое предвестие, один из ранних опытов к стихотворению «Выхожу один я на дорогу.» -«Смерть». В нем стремление слишком молодой души в иную обитель обретает явные черты смерти, это порыв из земного мира - в смерть, пора, устал я, домой, туда, где ничего земного нет, ни воспоминаний, ни сердечных мук, и дается полным списком - все тяжкое юному поэту земное, варьируемое многократно в ранних стихах:
Оборвана цепь жизни молодой, Окончен путь, бил час, пора домой, Пора туда, где будущего нет, Ни прошлого, ни вечности, ни лет; Где нет ни ожиданий, ни страстей, Ни горьких слез, ни славы, ни честей; Где вспоминанье спит глубоким сном,
И сердце в тесном доме гробовом Не чувствует, что червь его грызет. Пора. Устал я от земных забот [С. 292].
И далее привычная, многословная, захлебывающаяся риторика юного Лермонтова о бездушном свете, бесполезных думах, толпе, коварстве любви, страдании любви и итоговое: «Всесильный Бог, / Ты знал: я долее терпеть не мог.», с финальным (и бессильным) выводом обиженной души: «Но только дальше, дальше от людей» [Там же].
То же и в позднем «Я б хотел забыться и заснуть» - но в тоне самообладающего желания, зрелого самосознания и эмоциональности глубокой, но сдержанной. «Выхожу один...» - это одиночество не прежнее, горестное или укоряющее: «один, один.» [С. 114, 215], «один, забыт.» [С. 185], «один я здесь, как царь воздушный.» [С. 96], «одинок под луной.» [С. 279], «один, один, / С моей тоской.» [С. 289], наконец: «В прекрасном мире - но один» [С. 245]. Проблеск последнего стиха - ранний абрис исходного переживания в «Выхожу один я на дорогу..», высветляется и кристаллизуется именно это: один в бесконечности прекрасного горного ландшафта и предлежащего пути.
Нечто подобное исходной картине было выражено и в стихотворении «Мой дом»: он «везде, где есть небесный свод.» [С. 300], и в нем -путь, в этом доме, который есть мир, и в мире - для сердца с чувством правды - обреченность на страдание. То, что будет в позднем шедевре, дано как слабое предчувствие:
До самых звезд он кровлей досягает, И от одной стены к другой Далекий путь, который измеряет Жилец не взором, но душой. Есть чувство правды в сердце человека, Святое вечности зерно: Пространство без границ, теченье века Объемлет в краткий миг оно. И Всемогущим мой прекрасный дом Для чувства этого построен, И осужден страдать я долго в нем, И в нем лишь буду я спокоен [С. 300].
В мире, построенном Богом, поэт себя видит осужденным на страдание и в нем же видит возможность своего покоя. Обещание покоя, грустное и кроткое, дышит в прекрасном природном мире и по мысли переведенного гетевского стихотворения «Горные вершины.»: горы, спящие в ночи, тихие долины, бездвижность, покой мира, «отдохнешь и ты» [С. 491]. Все это и ряд иных вариаций темы отразятся в позднейшем стихотворении, вновь и иначе давшем многое из прожитого ранее.
В нем ряд отдаленных ранних вариаций темы сгущаются в совершенную картину:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Мир прекрасен, ибо божественен - в ночи, озаренной звездным сиянием: пространство, тишина, свет, торжественно и чудно. Прежде всего переживается распахнутость мира навстречу Творцу, мир слушает Его, внемлет, и все сущности в нем открыты друг другу, взаимопроницаемы: «звезда с звездою говорит». Звезды - любимая тема юного Лермонтова, райская: звезды есть абсолютно чистое бытие, не затронутое грехопадением, - потому «.только завидую звездам прекрасным.» [С. 228]; «.звезды ночи / Лишь о райском счастье говорят» [С. 551]; «Есть рай небесный! Звезды говорят» [С. 235]. Звезды - «светила» - в поэме «Демон»: «Они текли в венцах из злата; / Но что же? Прежнего собрата / Не узнавало ни одно» - звезды узнают друг друга, и лишь злой дух, прежний собрат, исключен из хора взаимоотзывчивых сущностей бытия.
Зрительное переживание мира в ночи - световое: блеск «кремнистого пути» (горной дороги или небесного пути?), голубое сияние; сияние -слово у Лермонтова, духовно наполненное. Переживание мира дано и в звуке, через тонкий духовный слух - мир как пустыня, в тишине ночи слушает Бога, звезды говорят. В прежних горных картинах Лермонтов никогда не достигал подобного.
За этой прозрачной красотой мира - боль, она пронизывает все, из боли рождена всякая гармония и красота (мысль, религиозно и мистически переживаемая в разных традициях, вплоть до: наше спасение возможно из бесконечного страдания Христа). Тоска и боль души человека в прекрасном Божьем мире есть, по своей сути, тоска по Небесному Отечеству, и это - новозаветное переживание, неведомое античности и ветхозаветной эпохе. Ведь, словами блаж. Августина, только Бог, не что иное в мире, может заполнить безграничность человеческого сердца. И поэт, переживая восторг перед благодатностью мира и одновременно боль,
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.