ИЗ ИСТОРИИ НАУКИ
© 2015 г. Вестник древней истории
2015, № 1, 178-189
С.Б. Крих
А.В. МИШУЛИН И ЕГО СПАРТАК
Статья посвящена вопросам взаимосвязи исторического творчества и исследовательского таланта А.В. Мишулина, с одной стороны, и его концепции восстания Спартака - с другой. Автор подчеркивает, что слова Сталина о «революции рабов» имели свое гипнотическое воздействие (С.Л. Утченко) преимущественно на историков древности (и не столь сильно на медиевистов), потому что именно антиковеды сами были близки к теории такого рода. Для Мишулина и его Спартака эта теория стала чем-то вроде откровения, но оно имело ограниченное воздействие на его талант. Мишулин не был значительным историком и не стал им. Он отличался слишком прямолинейным видением истории, а потому его труды произвели лишь кратковременный эффект в советской историографии.
Ключевые слова: А.В. Мишулин, «революция рабов», Сталин, восстание Спартака, советская историография.
Научное творчество Александра Васильевича Мишулина (1901-1948) при относительно скромном объеме отличается большим разбросом: оно касается стран от античной Индии до античной Испании, периодов от древнего Египта до истории славян и тематики от особенностей античной экономики до проблем провинциального управления в эпоху Римской республики. И все же история восстания Спартака занимает в нем особое место.
Широкое использование имени Спартака было чертой эпохи. О причинах этой популярности в молодом советском государстве и формах, в которых она проявлялась, написано достаточно1, но все-таки следует кратко обрисовать масштабы явления. Фактически Спартак (не столько исторический, сколько мифологизированный) входил в сакрализованный сонм борцов за свободу, пролетарских святых, отдавших жизнь за грядущее переустройство мира2. Тем самым он был важным культурным символом и стал, как бы сказали теперь, брендом. Футбольный клуб и добровольное спортивное общество профсоюзов (название -с 1935 г.), всесоюзные соревнования, многочисленные стадионы, кинотеатры, фабрики,
Крих Сергей Борисович - кандидат исторических наук, доцент Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского.
1 Из последних работ следует упомянуть книги Е.А. Чиглинцева (2009, 198, 202-212, кстати, с обильными ссылками на Мишулина) и В.А. Горончаровского (2011, 6-8).
2 Положительную характеристику восставшему рабу дал сам Маркс: в одном из писем к Энгельсу он панибратски назвал Спартака «самым великолепным парнем (der famoseste Kerl) во всей древней истории»; в 1930-40-е годы, правда, этот отрывок иногда переводили (кажется, тоже с легкой руки Мишулина) нейтрально: «лучший человек». Ср. Marx, Engels 1974, 160; Бенклиев 1949, 5.
улицы, села и, конечно, личные имена - все это частично восходило к группе немецких марксистов «Союз Спартака» с прославлявшимися К. Либкнехтом и Р. Люксембург, но и за этими последними всегда стояла тень восставшего раба, образ которого в СССР создавался с помощью художественной литературы (прежде всего благодаря многочисленным переизданиям романа Р. Джованьоли, а затем и Г. Фаста), кинофильмов, наконец, балета.
Увлечение было, таким образом, вполне естественным, а в случае с А.В. Мишулиным и вполне искренним. К сожалению, в научной литературе фигурирует некорректная версия, согласно которой А.В. Мишулин назвал Спартаком своего сына в благодарность за то, что получил пост главного редактора «Вестника древней истории»3. Но исполнять обязанности главного редактора Мишулин стал только в 1938 г., а его племянник и в будущем известный актер Спартак Васильевич Мишулин (1926-2005) родился на 11 лет раньше. Логичнее уж тогда было бы связать выбор имени с немым фильмом «Спартак», впервые показанном в Киеве в декабре 1926 г. (в Москве показ состоялся только в 1928 г.)4. Правда, и в этом нет необходимости: согласно семейной легенде, А.В. Мишулин, историк нового поколения, действительно повлиял на это решение. Более того, своего сына он назвал именем другого героя восставших низов в древности - Аристоником, и это также произошло до начала решающей фазы его успешной научно-партийной карьеры.
Уже это характерное несовпадение фактов и их отражения в последующей историографической традиции дает нам некоторые штрихи к образу историка: он, бесспорно, был «выдвиженцем», органической частью новой советской культуры и науки, представителем свежего поколения с безупречной классовой репутацией. Это лишало его особенного шарма дореволюционных ученых: студентов 1940-х годов смешили его просторечные выражения, невозможные в устах профессоров «старой» школы. Но этот же фактор освобождал его и от специфического страха перед властью, который был у тех, кто мог опасаться ее из-за определенных пунктов своей биографии. Его роман с режимом был взаимным.
Большинство исследователей сталинской эпохи смотрят на историков тех лет именно с точки зрения опасений, которые испытывали ученые, создавая свои труды: страх перед тем, что ты можешь не вписаться в постоянно извивающуюся правильную «линию», что тебя подвергнут «проработке» и ты станешь жертвой специально организованной идеологической «кампании» - все это должно было сильно деформировать результаты творчества, одним из ключевых условий которого является свобода. Но ведь были и те, для кого сотрудничество с властью стало изначальной данностью, condirio sine qua non, и они не знали принципа выше, чем точное следование указаниям партийного руководства. Они не являлись также и «старыми большевиками», так что за ними еще не тянулся шлейф сомнений в правильности выбора пути, по которому теперь шло советское общество; наконец, и Сталин ими воспринимался как первый и ближайший соратник Ленина. Из них далеко не все и потом, уже почуяв на себе тяжелую длань режима, пережили разочарование, взамен научившись не замечать неприятных вещей и получать удовольствие от приобретенных привилегий. Мне кажется, в наше время, когда вопросы о мере сотрудничества и взаимного влияния между властью и исторической наукой вызывают серьезный интерес, было бы полезно увидеть на примере прошлого века, каковы были параметры и результаты этого взаимодействия. Рассматривая созданные в то время тексты, попробуем учесть и общий контекст времени их создания, и подтекст, который всегда говорит об истинной мере свободы научного творчества.
После того как в феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников И.В. Сталин провозгласил тезис о революции рабов, ликвидировавшей рабовладельцев как класс, начался звездный час Мишулина-антиковеда. Спустя 15 лет в его некрологе будет сказано,
3 Судя по всему, взятая из вторых-третьих рук, версия эта получила популярность благодаря работе В.З. Рубинзона и даже попала во вполне солидное издание источников по рабским восстаниям. См. Rubinsohn 1987, 7; Shaw 2001, 17.
4 Советские художественные фильмы 1961, 168. Фильм не сохранился.
что он занимался темой спартаковского восстания еще будучи аспирантом5, но нигде не говорится, что Мишулин, судя по всему, вообще был единственным советским историком, который специально интересовался Спартаком в те годы6. В период с 1934 по 1937 г. он публикует шесть статей и две книги о рабском восстании и его предводителе7. Спустя десятилетие (1947) появляется также научно-популярный очерк, изданный тиражом в 50 тыс. экземпляров и переизданный (1950) еще большим - 75 тыс. экземпляров.
В этих работах постулируется ряд взаимосвязанных тезисов: спартаковское восстание было свидетельством тяжелейшего положения рабов в Римской республике; оно отличалось высоким уровнем организации и привлекло на свою сторону как рабов, так и значительную часть обедневших свободных крестьян; противоречия между социальными группами участников движения ослабили восстание и предопределили его поражение; восстание испугало и сплотило класс рабовладельцев, привело к установлению диктатуры императоров, что позволило на время оттянуть наступление революции рабов. Эту общую рамку дополняли более мелкие, но также важные детали: отрицание знатного происхождения Спартака; пересмотр датировки начала восстания в пользу более ранней (74-71 гг. до н.э., а последние очаги - до 60 г. до н.э.); отрицание противоречий на этнической почве среди повстанцев в пользу версии о социальной подоплеке расхождений; использование практически всех известных упоминаний о Спартаке, часто из очень поздних источников или источников со спорной атрибуцией с целью насытить биографию предводителя рабов деталями.
Эта концепция была в дальнейшем неоднократно пересказана и много раз раскритикована как в отдельных ее аспектах, так и целиком, начиная с рецензии П.Ф. Преображенского (1936) и до книги С.Л. Утченко (1965) - тогда, когда это еще имело значение для развития отечественной науки8, в дальнейшем - теми, кто испытывал к этой теме не столько исторический, сколько историографический интерес9. Поэтому сейчас уже нет никакой необходимости заново погружаться в былые споры и доказывать то, чего давно никто не собирается опровергать: концепция спартаковского восстания у А.В. Мишулина была предвзятой, в значительной степени модернизаторской, очевидно преувеличивавшей роль, значение и последствия рабских выступлений в истории античного общества.
Все это так. Непопулярный в послесталинский период, в постсоветское время А.В. Мишулин вообще оказался в числе «плохих парней»10: в многотомных «Портретах историков» (2001-2004)11 ему ожидаемо не нашлось места - бюрократ от науки, успешный организатор12 больше, чем продуктивный ученый, он не идет в сравнение ни с Н.А. Машкиным, ни с С.Л. Утченко. Он написал очень много программных статей-передовиц для редактировавшегося им в течение десятилетия «Вестника древней истории», чем, возможно, обеспечил журналу включение в число обязательных с точки зрения властей изданий, но тем навсегда связал себя с образом пропагандиста, который никак не может ужиться с обликом «настоящего» ученого.
Биографии великих историков интересны нам по двум причинам: обыватели хотят увидеть, что они тоже были людьми, исследователи же хотят понять, как они стали великими. Личный
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.