Герман Коген как актуальный мыслитель.
Размышляя над книгой: Коген Г. Теория опыта Канта*
З. А. СОКУЛЕР
Недавно вышедший перевод книги Г. Когена "Теория опыта Канта" на русский язык побуждает к размышлениям над тем, что она дает современному читателю. Прежде всего обращает на себя внимание когеновское прочтение всей "Критики чистого разума" как теории опыта. Затем - защита Когеном наиболее критикуемых моментов кантовской "Критики": дедукции априорных категорий и вещи в себе. Проведенное Когеном различение понятий априорного и врожденного указывает путь для неклассической философии науки и понятия "исторических априори".
The recent Russian translation of Hermann Cohen's "Kants Theorie der Erfahrung" ("Kant's theory of experience") provokes reflections on what this book gives to a contemporary reader. This is first of all Cohen's reading of the whole "Critique of pure reason" as a theory of experience, and also his defense of Kant's "Critique"'s most frequently attacked points: the deduction of a priori categories and thing in itself. Cohen's distinction of the notions of "a priori" and "innate" shows the way to non-classical philosophy of science and the concept of "historical a priori".
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: И. Кант, Г. Коген, неокантианство, априори, опыт, математика, математизированное естествознание, единство сознания, вещь в себе, дедукция априорных категорий, непрерывность, исчисление бесконечно малых.
KEY WORDS: I. Kant, H. Cohen, neokantianism, a priori, experience, mathematics, mathematical natural science, the unity of consciousness, thing in itself, the deduction of a priori categories, continuity, infinitesimal calculus.
I
Наконец-то на русском языке появилась работа самого основателя знаменитой Мар-бургской школы Германа Когена. Это первый крупный труд Г. Когена, которым он заявил о себе и с которого начинается его научная карьера (1871 г.).
* Коген Г. Теория опыта Канта / Перевод с немецкого В.Н. Белова. М., 2012. 618 с. © Сокулер З.А., 2013 г.
Марбургская школа занимает важное место в истории философской мысли новейшего времени. Не случайно отечественная философская литература пополнялась трудами ближайших учеников Когена "в режиме реального времени": они были переведены еще в начале ХХ в. Благодаря этому в отечественной традиции присутствуют и П. Наторп, и Э. Кассирер. Однако для трудов самого Когена путь в российскую философию оказался тернистым.
Вообще история отношений с марбургским неокантианством для современной философской мысли представляет большую проблему и даже является источником чувства вины. После Первой мировой войны культурная атмосфера изменилась столь радикально и стремительно, прежде всего в Германии, и неокантианство настолько быстро утратило свое былое лидирующее положение, что только сейчас начинается осмысление того, насколько это было справедливо, т.е. действительно ли неокантианство исчерпало свои возможности? И не оказались ли утеряны, таким образом, отрываемые им перспективы? Впрочем, говорить о справедливости применительно к череде исторических событий не приходится. Но, как бы то ни было, в современной философской мысли, прежде всего немецкой, происходит осознание того, что судьба неокантианства оказалась заложницей политической и социальной истории Германии ХХ в., и ныне предпринимаются усилия, чтобы, так сказать, загладить историческую вину и вернуться к серьезному осмыслению неокантианского наследия. Прежде всего, речь идет о наследии Г. Когена. Импульсы этих усилий доходят и до нашей страны1. И у нас есть горстка энтузиастов, обращающихся к наследию неокантианства, хотя тех, кто в нашей стране писал о неокантианстве Марбург-ской школы, можно пересчитать чуть ли не по пальцам одной руки, а неподъемный труд перевода трудов Когена пока взял на себя только один человек.
И вот перед нами текст, который "опоздал" на сто лет: Коген истолковывает Канта. Насколько нужно это нашей философии сейчас? Или этот труд более чем столетней давности уже ничего не может нашей философской общественности дать и представляет интерес только для отдельных специалистов по истории философии? Такой вопрос возникает неизбежно, но я бы сформулировала его по-другому: есть ли основания полагать, что в нашей стране настолько хорошо знают и понимают Канта, что работа Когена уже не нужна?
Молодой Герман Коген принимался за свою работу по интерпретации кантовской "Критики" в ситуации, когда действовали сильнейшие препятствия к пониманию Канта, созданные послекантовским развитием немецкой философии. И Коген понимал свою работу как защиту Канта от неправильного понимания и несправедливой критики, как восстановление ее истинного смысла. Спекулятивное идеалистическое направление, утвердившееся после Канта, не могло принять кантовскую философию, в которой принципиально невозможно сводить всякое не-Я к Я. Поэтому названное направление объявило кантов-скую философию, с ее вещью в себе и с ее идеей границ познания, исторически преодоленной, снятой в более высоких формах философской рефлексии. "Как и большинство молодых людей, увлеченных философией, - рассказывает Коген в Предисловии к первому изданию, - я вырос с мыслью, что преодоление Канта сложилось исторически" [Коген 2012, 70]. Лишь постепенно он убеждался в том, что это мнение основано на непонимании Канта.
Подобная ситуация, уже после смерти Канта, сложилась и в нашей стране. Однако в России восприятию Канта на рубеже Х1Х-ХХ вв. мешало не только влияние гегельянства, но и самый дух кантовской философии. Для русской религиозной философии она была "слишком протестантской", а защита иудеем Когеном мало содействовала ее успеху на отечественной почве. В советское же время, как мы помним, одной из догм диамата было утверждение о том, что немецкая классическая философия представляет собой единую восходящую линию развития, и потому философия Канта с его идеей вещи в себе представляет только первый шаг, тогда как гегелевское учение - высшую, завершающую ступень. Усомниться в том, что Гегель превзошел и преодолел Канта, было так же невозможно, как в том, что материя первична, а сознание вторично.
В настоящее время у нас есть возможность вернуться и переосмыслить как первое, так и второе. Но нельзя сбрасывать со счетов привычки и стереотипы мышления, не говоря о том, что невозможно переосмыслить все сразу. Однако дело даже не только в этом.
У меня складывается впечатление, что мы переживаем период, когда в моде советское "ретро", и мода эта распространяется в том числе на гегелевскую диалектику, материализм и диамат. Она в этом отношении эклектична, но демонстрирует верное чутье, улавливая то, в чем в разных формах дремлет претензия на власть, и не в последнюю очередь в форме притязаний на обладание особой, высшей истиной, или мышлением, тождественным сути бытия. При нашей несчастливой исторической наследственности подобные претензии находят отклик. А идея границ познания, не подвластных никакому начальству, не преодолимых ни для какого лидера, приживается с трудом.
Поэтому мне кажется, что перевод книги Когена, хотя, с одной стороны, и запоздал более чем на сто лет, с другой стороны, - хитростью мирового разума? - оказывается для нашей философии как раз своевременным.
Задаваясь вопросом о ценности работы Когена, прежде всего надо говорить о возможностях понимания Канта, которые она открывает. Конечно, существует целая библиотека работ, посвященных интерпретации "Критики чистого разума". Но много ли среди них исследований, которые были бы написаны мыслителями такого масштаба, как Коген? Я отдаю себе отчет в том, что у многих мои слова вызовут скептицизм по отношению к Когену как интерпретатору мысли Канта. Мы склонны ожидать, что чем более творческим является мыслитель, тем более его интерпретация характеризует его самого, а не объект его исследования. И, тем не менее, мне представляется, что такое мнение не совсем оправданно. Уникальность книги Когена состоит в том, что в интеллектуальный диалог с Кантом вступает мыслитель подобного ранга. Уровень этого диалога, накал совершающейся в нем проблематизации не сравнимы с самой тщательной и квалифицированной интерпретатор-ской работой. Текст Канта исследует человек, способный вершить дело мысли на соизмеримом с ним уровне, переживать "сверхзадачу" работы Канта, иметь идею целого кантов-ского учения и удерживать ее при интерпретации любого отдельного момента. Поэтому можно сказать, что данное издание знакомит нас и с Кантом, и с неокантианством.
Главная особенность когеновского прочтения Канта объявлена уже в самом заглавии: "Теория опыта Канта". Тут не имеется в виду только трансцендентальная эстетика. Разумеется, и последняя находит свое место, но оно - далеко не центральное. Вся "Критика чистого разума ", включая учение об антиномиях, прочитана Когеном как теория опыта. Все Кантово учение о чистом познании интерпретируется как учение о том, каким образом априорное служит для организации опыта, каким основоположениям подчиняется организованное таким образом познание, как тем самым определяется граница познания и что происходит с разумом, когда он пытается эту границу игнорировать.
После знаменитого Давосского диспута между Хайдеггером и Кассирером, который ознаменовал собой закат влияния неокантианства, утвердилось клише, что Марбургская школа трактует Канта слишком узко, сводя его учение к теории познания и методологии и тем самым упуская метафизику и человека. Вообще говоря, любая интерпретация однобока. Но то обстоятельство, что Коген завершает реконструкцию Кантовой теории опыта обращением к идее цели, показывает, как мне кажется, что "панметодизм" Когена достаточно широк и что он соразмерен кантовской системе. Хотя для более обстоятельного обсуждения этого вопроса надо обращаться уже к сопоставлению кантовской и когеновской этики и философии религии.
Идея Когена рассмотреть понятие опыта как стержень кантовской системы, на который опирается в конечном счете даже и его этика, мне кажется продуктивной хотя бы потому, что она представляет в предельно четком виде принципиальное отличие Канта от п
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.