ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2008, том 67, № 1, с. 3-20
ИГРОВОЙ ДИСКУРС: ИГРА КАК КОММУНИКАТИВНОЕ СОБЫТИЕ
© 2008 г. Е. И. Шейгал, Ю. М. Иванова
В статье рассматриваются конститутивные характеристики игрового дискурса, анализируются семиотические уровни игры как прототипического коммуникативного события, предлагается типология коммуникативных ролей игроков.
The paper presents constitutive characteristics of the game-and-play discourse. The analysis of game as a prototypical communicative event embraces semiotic levels of game and the typology of players' communicative roles.
Игра представляет собой один из аспектов бытия человека в культуре. Теоретическое осмысление феномена игры, начинать ли отсчет его истории от работ Аристотеля или Хёйзинги, очевидно переживает сегодня небывалый расцвет, чем обусловлено обилие публикаций, в которых прямо или косвенно затрагивается эта проблема. Заинтересованный читатель найдет подробные обзоры и многочисленные библиографические ссылки в работах [1-3].
Категория игрового давно находится в поле зрения философов: Ж. Бодрийяр, Л. Витгенштейн, Э. Финк, [4-6], социологов и культурологов: И. Хёйзинга, Э. Гоффман, И.Е. Берлянд, Л.Т. Ретюнских [7-11], психологов: Э. Берн, Б.М. Величковский, Л.С. Выготский, Г. Лэндрет, Д.Н. Узнадзе, З. Фрейд, Д.Б. Эльконин, [3], [1217], математиков: Э.И. Вилкас, Т.А.Саати [18], [19], языковедов: Т.А. Гридина, В.З. Санников [20, 21].
Термины "игровой дискурс", "игровое общение" достаточно употребительны и воспринимаются как общепонятные, не требующие пояснения. Тем не менее, вряд ли можно считать, что конститутивные характеристики данного типа общения, его типы и жанры выделены и определены; они ждут своего теоретического осмысления и описания.
На сегодняшний день существуют, по крайней мере, две общеизвестные теории, связывающие феномены игры и языка: это концепция языковой игры, рассматривающая неканоническое использование языковых единиц с установкой на их эстетическое восприятие [20], а также концепция "языковых игр" Л. Витгенштейна [5], в которой "игра" выступает в роли терминологической метафоры, предвосхитившей сегодняшние исследования в области лингвистической прагматики и теории дискурса.
Если первая концепция, сведение феномена игры к понятию языковой игры, неправомерно
сужает область проявления игрового в общении, то вторая, наоборот, представляется чрезмерным ее расширением, размывающим представление о сущностных признаках игры: под игру подводится практически любое общение, протекающее согласно коммуникативным конвенциям и правилам. Ряд исследователей [22, 23] отмечают близость витгенштейновского понятия языковой игры и бахтинского понятия речевого жанра.
В качестве среднего пути мы предлагаем рассматривать всю совокупность проявлений феномена игры в общении в качестве особого вида дискурса, обладающего набором специфических свойств, анализ которых и составляет предмет данной статьи. Следует подчеркнуть, что игровой дискурс в нашем понимании отнюдь не исчерпывается языковой игрой и представляет собой целый конгломерат жанров и коммуникативных событий. Языковая игра на сегодняшний день является наиболее исследованным аспектом феномена игры в человеческом общении, поэтому здесь мы хотели бы сосредоточить внимание на дискурсивных, лингвокультурологических и лингвосемиотических сторонах игры.
Выделение конститутивных признаков игрового дискурса невозможно без учета сущностных признаков игры. Проблема определения границ понятия игры весьма сложна: многие исследователи, занимающиеся игрой, отмечают, что многомерность этого явления не позволяет сформулировать его точное определение и обозначить четкие границы.
В литературе, посвященной анализу природы игры, онтология игрового раскрывается в рамках следующих основных оппозиций: игровое -—- серьезное, реальное -—- фикциональное (вымышленное), ритуал -—- творчество.
Противопоставление "игра - серьезность", принятое И. Хёйзингой за одно из оснований его теории, давно стало общим местом в теоретических рассуждениях об игре. Прямыми следствия-
ми этого противопоставления являются оппозиции "игра -—- дело , труд, работа", или, другими словами, "игровое - утилитарное". Важно, что наивное языковое сознание поддерживает это противопоставление, отражая его в паремиологиче-ском фонде языка, например: Делу - время, потехе - час; Играть не устать, не ушло бы дело; Играть играй, да дело знай и т.д. [24].
Очевидно, что противопоставление игрового серьезному содержит в себе определенное противоречие: с одной стороны, сфера серьезного - это вся человеческая жизнь "за вычетом" игры, с другой стороны, признак "серьезности" присущ и некоторым видам игровой деятельности, а серьезная деятельность вполне может содержать игровые моменты. Нельзя отрицать, что игра может быть очень важным делом (игротерапия; обучающие, развивающие и деловые игры), она часто предполагает тяжелый физический или умственный труд (спортивная игра) и, наконец, она может быть чьей-то работой (артист, спортсмен, шоумен). Игровая форма (мимикрия, перформанс, маски и т.д.) используется в политике с вполне "серьезной" интенцией - как средство реализации манипулятивно-презентационных стратегий [25].
Попытка снять данное противоречие привела исследователей к концепции "серьезной игры", в которой игра отличается от не-игры на основании того, доставляет ли данная деятельность удовольствие [26, 27]. Думается, что речь здесь должна идти не о том, приносит ли некий вид деятельности удовольствие или практическую пользу в результате, а о том, с какой целью люди приступают к игровым и серьезным занятиям: игра планируется как форма получения удовольствия, а работа - как форма практически полезной деятельности. Игру можно считать неудавшейся, если удовольствие от нее не получено, даже если в процессе игры развиты определенные навыки, а работу - проваленной, если практические цели не достигнуты, даже при том, что работающие наслаждались процессом.
Критерий получения удовольствия, таким образом, нуждается в уточнении: если в работе удовольствие (удовлетворение) обычно связано с результатом - нужно потрудиться, чтобы потом наслаждаться полученной платой, отдыхом, признанием коллег, поощрением со стороны начальства и т.д., - то в игре удовольствие приносит сам процесс деятельности. Другими словами, награда за усердие к игре лежит в самом процессе игровой деятельности, а не за ее пределами, как в работе. Это обусловлено тем, что можно назвать "телеологической замкнутостью"игры - цель игрового действия, по определению И. Хёйзинги, заключена в нем самом [7, с. 23].
Еще один важный аспект противопоставления серьезности находим в следующем определении
игры: "разновидность физической и интеллектуальной деятельности, лишенная прямой практической целесообразности и предоставляющая индивиду возможность самореализации, выходящей за рамки его актуальных социальных ролей (подчеркнуто нами. - Авт.)" [28]. Предоставляя игроку "возможность самореализации" за рамками "его актуальных социальных ролей", игра дает ему возможность снять с себя ответственность за собственные действия.
Развивая противопоставление игры и серьезности, Хёйзинга говорит о том, что игра противопоставлена обыденной жизни как "иное бытие" [7, с. 27]. В обыденной жизни, то есть, существуя в контексте актуальных социальных ролей, мы не можем не осознавать сложную систему своих обязанностей, в награду за исполнение которых мы получаем преимущества социального бытия. Обязанности эти, образующие нашу социальную ответственность, обладают свойством неизбежности: нельзя перестать быть вежливым, заботиться о своей семье, в срок выполнять задания начальника, одеваться в соответствии с возрастом, статусом, дресс-кодом компании и т.д., не обеспечив себе - временно или постоянно - положения изгнанника в социальной структуре, ответственностью перед которой мы пренебрегаем.
Игра же, в противовес обыденности, является свободным действием, она не диктуется необходимостью, в игре мы освобождаемся от неизбежности социальных обязательств1.
Снятие с играющего социальной ответственности связано с таким важным свойством игры, как безопасность. Это имплицитно отражено в семантике "серьезности", которая, по данным толковых словарей, включает компоненты "чреватый важными последствиями", "опасный"2 [2932].
Безопасность означает, что неудача или ошибка, чреватые позором и ощущением отверженности в реальной жизни, в игре воспринимаются как естественный и неизбежный исход, оборотная
1 Отсутствие актуальной социальной ответственности (и актуальных социальных ролей), не означает, что играющие вовсе лишены какой-либо ответственности: они обязаны соблюдать правила игры, играть честно, поддерживать игру (не быть шпильбрехерами, то есть разрушителями игры) и т.д. Таким образом, в данном случае уместно говорить об игровой социальной ответственности.
2 Как возможное возражение здесь сразу же возникают примеры опасных азартных игр: гусарская рулетка (опасная игра), игра на большие ставки в казино (игра, чреватая серьезными последствиями, например, разорением). Однако, люди, добровольно играющие в гусарскую рулетку, по-видимому, либо действительно не ценят жизнь настолько, чтобы бояться ее потерять (в таком контексте неуместен разговор об опасности), либо действуют с практическими целями, например, завоевать авторитет в группе, а такая деятельность не подпадает под определение игры. Это можно рассматривать как выхолащивание игры, использование игровой формы в практических целях.
сторона чьего-то выигрыша (ср. выражения Это всего лишь игра!; в карточн ой игре, если кто-то долго думает прежде, чем пойти, говорят: Как (будто) корову продаешь!). Игры, применяемые в терапии, психотренингах, обучении, профори-ентировании и т.д, равно как и детские игры, позволяют играющим примерить на себя несвойственные им социальные роли в безопасной обстановке.
Лежащий в основе рассматриваемого противопоставления выход за пределы повседневности приводит нас к другой оппозиции, существенной для онтологии игры: реальное - фикционал
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.