ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2008, том 67, № 2, с. 32-45
ИЗ ИСТОРИИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ПИСАТЕЛЕЙ И СОВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ В 1930-е ГОДЫ1 © 2008 г. Л. Ф. Кацис
В статье освещаются неизвестные или недостаточно изученные страницы истории взаимоотношений О. Мандельштама, Б. Пастернака, Д. Бедного, И. Сельвинского, а также Л. Фейхтвангера с партийными и государственными руководителями. Устанавливается внутренняя связь между отдельными и, казалось бы, разрозненными эпизодами общественной и литературной жизни. Используются недавно опубликованные документы из архива И.В. Сталина, советских партийных архивов и личного архива Л.М. Кагановича.
The article brings to light those facts in the history of relations of Ossip Mandelshtam, Boris Pasternak, Demyan Bednyy, Ilya Selvinsky, as well as those of the German writer Lion Feichtwanger, with Soviet state and party leaders that have been either unknown or inadequately studied yet. A closer connection between particular -seemingly disconnected - episodes of social and literary life of the period is established. Recently published documents from Stalin's archive are used as well as materials from Party archives and a private archive of Lazar Kaganovich.
Взаимоотношения писателей и вождей советского времени, приведшие к созданию таких произведений, как "Батум" М. Булгакова, "Все на-клоненья и залоги..." Б. Пастернака или "Когда б я уголь взял для высшей похвалы." О. Мандельштама и ряда других, многие годы привлекают внимание исследователей. Однако до самого последнего времени эти взаимосвязанные между собой сочинения рассматривались историками литературы как бы извне реальной истории прямых контактов поэтов и вождей, контактов, которые нередко превращались во взаимоотношения поэтов и палачей. К такого рода работам относились и две наши статьи [1, с.106-119; 2, с. 94-101], продолжением и развитием которых в новой научной ситуации и явится предлагаемое исследование. Его принципиальное отличие от предыдущих заключается в том, что оно основывается на ряде документов из архивов И.В. Сталина и Л.М. Кагановича, ставших доступными лишь недавно и существенно меняющих привычную картину. Причем интересно, что к числу материалов, сохранившихся в этих архивах, относятся даже неизвестные или не введенные до сегодняшнего дня в научный оборот художественные произведения вместе с дискуссиями по их поводу, которые велись в служебной переписке советских вождей, с одной стороны, и закрытых обращений к вождям поэтов и писателей 1920-1930-х годов, с другой.
1 Работа подготовлена в рамках исследовательского проекта, поддержанного РГНФ (грант 050404-362а).
I
Говоря о Мандельштаме 1930-го и последующих годов, необходимо помнить, что все с ним происходившее имело место после знаменитого "дела Уленшпигеля", когда Мандельштам был не только обвинен в неправовом использовании чужого перевода романа Ш. де Костера, но и оказался внутри большого политического скандала, который нашел свое отражение даже в газете "Правда" [3, с. 93-96].
Тем интереснее тот факт, что его имя мы встречаем в проекте первого состава правления новообразующегося Союза советских писателей (1932). И документ этот, опубликованный В. Максименковым, восходит к личному архиву И. Сталина. Производит впечатление и сам список: "В апреле 1932 года при формировании ОК ССП он (Сталин. - Л.К.) вычеркнул из списка имен Александра Афиногенова, Михаила Шолохова, Бориса Лавренева и вписал вместо них Всеволода Иванова, Александра Безыменского и Лидию Сейфуллину. Он оставил нетронутым имя Березовского. Мандельштам был номенклатурным поэтом. Его имя было включено в список-реестр, который был подан Сталину в момент создания оргкомитета ССП в апреле 1932 года и который вождь со вкусом главного кадровика огромной страны исчеркал характерными цифрами, стрелками, фамилиями кандидатов" [4, с. 222, 250].
Это означает (даже с ослаблением публицистического напора Л. Максименкова), что через три-четыре года после переводческого скандала имя О. Мандельштама было вполне достойным
для вхождения в заветный список. Более того, те писатели, которые не попали в него, срочно писали И. Сталину письма с требованием объяснить факт их невключения. А вождь отвечал, что сам этот факт не говорит об утрате доверия к тому или иному писателю. Об этом свидетельствует хотя бы письмо Киршона, не попавшего в состав секретариата ССП, Сталину и Кагановичу и ответ драматургу 13 августа 1933 г. [5, с. 299-300].
Следовательно, не напиши О. Мандельштам своей "эпиграммы" "Мы живем, под собою не чуя страны...", он, при определенных обстоятельствах, мог бы сохранить свое место в иерархии ССП и в 1934 г., когда съезд все же состоялся. Ведь это был период относительной либерализации литературной жизни после роспуска РАППа и перед очередным "замораживанием" ситуации после убийства С.М. Кирова. Однако на последнее событие Мандельштам реагировал уже в воронежской ссылке.
На этом фоне особенно интересны две записи в дневнике К. Чуковского от 16 и 21 августа 1932 г.: «Еще так недавно Дом Герцена был неприглядной бандитской берлогой, куда я боялся явиться: курчавые и наглые рапы били каждого входящего дубинкой по черепу. Теперь либерализм отразился и здесь. Редактор "Лит. газеты" Усиевич захотела со мной познакомиться, пригласила меня по телефону к себе. Либерализм сказался и в том, что у меня попросили статью о Мандельштаме. "Пора этого мастера поставить на высокий пьедестал"». И чуть позже: «Любопытно наблюдать теперь жизнь "Литературной газеты". Теперь ее руководители стремятся сделать ее наилиберальнейшей: заказывают статьи о Зощенке, об О. Мандельштаме, о моем "Крокодиле". Но позиция ее трагически беспочвенна. Рапповщина рвется из всех щелей» [6, с. 487, 490] (Курсив наш. - Л.К.). Выделенные слова Е. Усиевич, записанные Чуковским, как бы предсказывают дальнейшую основную проблематику споров о литературе на Первом съезде писателей 1934 г., когда именно проблема "ремесла" и "мастерства" вышла на первый план [7, с. 267-288].
Столь политизированный подход к биографии и творчеству Мандельштама может показаться сомнительным. Однако некоторые исследователи допускают и куда большую включенность поэта в политическую жизнь страны. Так, по словам О. Ронена, «обстоятельства времени, и образа действия объясняют тематику и тон стихов Мандельштама ("Мы живем, под собою не чуя страны.", 1933 - Л.К.), но не тактику его поведения или то, чего он хотел достичь и на что надеялся. Как понять, в особенности, его слова, приводимые в воспоминаниях Эммы Герштейн?
"- Это комсомольцы будут петь на улицах! -подхватил он сам себя ликующе. - В Большом те-
атре... на съездах. со всех ярусов. - И зашагал по комнате.
Обдав меня своим прямым огненным взглядом, он остановился:
- Смотрите - никому. Если дойдет, меня мо-гут...РАССТРЕЛЯТЬ!"» [8, с. 51].
Безоглядный поступок поэта О. Ронен связывает с надеждой на изменение курса партии в преддверии XVII съезда ВКП(б): "Откуда Мандельштам черпал мечту о грядущей победе самих коммунистов над Сталиным и о своем окончательном торжестве?" На этот вопрос он отвечает, вспоминая проклятого Сталиным в "Кратком курсе истории ВКП(б) Мартемьяна Рютина и его антисталинский "Союз марксистов-ленинцев": «Может быть, инвектива Мандельштама останется единственным долговечным напоминанием о неудавшемся замысле .Между героическим выступлением Рютина и съездом "победителей" был промежуток, когда борьба Сталина и его противников не казалась предрешенной. Вот этот год негласной, но яростной политической борьбы получил выражение в сатире Мандельштама» [9, с. 247, 254].
Автора этих строк не смутил и не заинтересовал тот факт, что Мандельштам оказался информированным о более чем тайных пружинах внутрипартийной борьбы (о разгроме группы Рютина было сообщено в октябре 1932 г. (ср. [10, с. 145146]), вышедшей на историческую поверхность лишь в годы Перестройки. Тем не менее приведенное суждение весьма показательно: оно отчетливо выражает стремление исследователя включить поэтическую инвективу Мандельштама в острейший политический контекст (вне зависимости от того, насколько она - прямо или опосредованно - связана с делом Рютина). Мы же, со своей стороны, обратим внимание и на политическую обстановку тех лет, когда создавалась ман-дельштамовская ода Сталину (1937).
И здесь интересно одно обстоятельство, еще не вполне оцененное исследователями.
Н.Я. Мандельштам, говоря о хлопотах за арестованного Мандельштама в связи со стихами "Мы живем, под собою не чуя страны.", упомянула источник знаменитой строки "Его толстые пальцы, как черви, жирны.": «... в 1934 г. я посоветовала Пастернаку поговорить с Демьяном. Борис Леонидович позвонил ему едва ли не в первый день . но Демьян как будто уже кое-что знал. "Ни вам, ни мне в это дело вмешиваться нельзя", - сказал он Пастернаку . Знал ли Демьян, что речь идет о стихах против человека с жирными пальцами, с которым ему уже пришлось столкнуться, или ответил обычной советской формулой, означающей, что всегда лучше держаться подальше от зачумленных? Возможно и то, и другое. Во всяком случае, Демьян сам
уже был в немилости из-за своего книголюбия. Он имел неосторожность записать в дневнике, что не любит давать книги Сталину, потому что тот оставляет на белых страницах отпечатки жирных пальцев. Секретарь Демьяна решил выслужиться и переписал для Сталина эту выдержку из дневника» [11, с. 34-35].
Не стоит забывать также, что просьба, обращенная к Демьяну Бедному, вовсе не была просьбой к благополучному кремлевскому бонзе. К моменту ареста Мандельштама у Демьяна Бедного были уже крупные неприятности, о которых он писал лично Сталину в связи со своим выселением из Кремля, имевшим место в сентябре 1932 г., правда, с последующим обещанием Сталина сохранить кабинет и библиотеку поэта-агитатора [5, с. 246-249]2. А затем, вскоре после очередного "помилования" на новый, 1936 г. (в ноябре), подверглась разгрому опера "Богатыри" по сценарию Демьяна Бедного, поставленная Таировым на музыку Бородина, причем стенограмма беседы с разбитым неудачей автором была послана Каган
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.